Брянск 2011 19 страница

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

на Земле я бы хотел с помощью благодатного дара свобод­ных политических и производственных институтов основать это благоденствие, которое, по мнению набожных людей, будет дано только в Судный день, на небесах».

Не стоит сомневаться, что те «набожные люди», кото­рых критикует Гейне, действительно существовали и суще­ствуют до сих пор. И все же жаль, что он не знал некото­рых столь же набожных людей, вроде Лессинга, Шеллинга или Пристли, у которых искреннее религиозное — христиан -ское — благочестие сочеталось с ожиданием будущего все­мирного счастья на Земле, которое столь созвучно Гейне.

ДЖОН СТЮАРТМИЛЛЬ

Милль больше всего известен сегодня своей работой «О сво -боде», вышедшей в 1859 году, и эта работа посвящена тому, что он называл «одним очень простым принципом» челове­ческой свободы. Милль пишет: «Принцип этот заключает­ся в том, что люди, индивидуально или коллективно, могут справедливо вмешиваться в действия индивидуума только ради самосохранения, что каждый член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей: личное же благо самого индивидуума, физическое или нравственное, не составляет достаточного основания для какого бы то ни было вмеша­тельства в его действие».

Гертруда Гиммельфарб в своем замечательном иссле­довании эволюции личного мышления Милля подчеркнула, что содержание абзаца, из которого взяты эти слова, рази­тельно противоречит тому, что он писал в 1831 году в сво­ем «Духе века». В этой работе Милль, оставаясь верным свободе, подчеркивал необходимость того рода ограниче­ний свободы, который составляют в рамках социального порядка мораль, суждения мудрецов и людей, сведущих в вопросах общественного устройства.

Такие ограничения едва ли можно встретить в позд­нейшей работе «О свободе», хотя, если продолжить читать текст после абзаца, предписывающего «один очень простой принцип», мы увидим, что Милль не распространяет этот

принцип свободы на слабоумных, на несовершеннолетних ("что по Миллю, среди прочих исключает его применение ко всем студентам университетов) и, что интереснее всего, на народы, которые еще не развились до того уровня циви­лизации, примером которого является Западная Европа. Более того, когда мы переходим к главе 3 этой работы, то обнаруживаем дальнейшие ограничения, установленные на применение «одного очень простого принципа». На­пример: «...Никто не станет утверждать, чтобы действия должны были быть так же свободны, как и мнения, а на­против, даже сами мнения утрачивают свою неприкос­новенность, если выражаются при таких обстоятельствах, что выражение их становится прямым подстрекательством к какому-нибудь вредному действию... Индивидуальная свобода должна быть ограничена следующим образом: ин - дивидуум не должен быть вреден для людей, но если он воздерживается от всего, что вредно другим, и действует сообразно своим наклонностям и своим мнениям только в тех случаях, когда его действия касаются непосредст -венно только ею самого, то при таких условиях по тем же причинам, по которым абсолютно необходима для людей полная свобода мнений, абсолютно необходима для них и полная свобода действий, т.е. полная свобода осуществлять свои мнения в действительной жизни на свой собственный страх» (курсив мой. — Р. Н.).

Достаточно очевидно, что такие выражения означают значительно большие ограничения индивидуальной свобо -ды, чем можно предположить из простого прочтения абза­ца, формулирующего знаменитый принцип. С нашей точки зрения, самым интересным из всех ограничений свободы у Милля, которые он рекомендует в работе «О свободе», является то, что относится к народам в «отсталых обще­ственных условиях». Он откровенен и прям: «Свобода не применима как принцип при таком порядке вещей, ког­да люди еще не способны к саморазвитию путем свободы; в таком случае самое лучшее, что они могут сделать для Достижения прогресса, — это, безусловно, повиноваться какому-нибудь Акбару или Карлу Великому, если толь­ко так будут счастливы, что в среде их найдутся подобные личности.

Часть II. Триумф идеи прогресса

^лава 6. Прогресс как свобода

Но как скоро люди достигают такого состояния, что ста­новятся способны развиваться через свободу... тогда всякое принуждение, прямое или косвенное, посредством пресле­дования или кары, может быть оправдано только как необ­ходимое средство, чтобы оградить других людей от вредных действий индивидуума, но не как средство сделать добро самому тому индивидууму, которого свобода нарушается этим принуждением».

С точки зрения, господствующей в наши дни, т.е. в пос­ледней части XX века, нам следует быть готовыми к исклю­чению Миллем немощных и слабоумных, и, вероятно, хотя и не обязательно, молодежи до достижения юридического совершеннолетия. Но «расы», находящиеся в «отсталом состоянии»? Откровенный деспотизм применителен к ним? Для нас эти ограничения, которые Милль налага­ет на свой знаменитый принцип свободы (которые можно воспринять как противоречащие его страстному воспева­нию культурного разнообразия), станут неожиданными, если мы не будет знать, какое глубокое влияние имела идея прогресса на мышление Милля.

Дело в том, что принцип прогресса лежал в основе или подразумевался почти во всем, что писал Милль, хотя он, возможно, использует это слово куда реже, чем многие его современники. Знаменитая шестая книга «Системы логи­ки» Милля, где он рассматривает метод, свойственный мо­ральным и общественным наукам, не оставляет сомнений в его приверженности прогрессу. Он пишет: «Я убежден, что за эпизодическими и временными исключениями об­щей тенденцией была, есть и будет тенденция к улучшению, к лучшему и более счастливому состоянию... /^ля наших це­лей достаточно того, что имеют место прогрессивные изме­нения как в характере человеческого рода, так в его внешних обстоятельствах в той мере, в которой они формируются им самим; в каждую новую эпоху основные общественные яв­ления отличны от тех, какими они были в предшествующую, и еще более отличны от всех более ранних эпох».

И немного дальше: «Прогрессивное развитие человече­ского рода есть тот фундамент, на котором в последние годы был воздвигнут метод философствования в общественных науках, намного превосходящий два другие метода, доми-

пировавших ранее, —химический, или экспериментальный, и геометрический методы».

Насколько тесно уверенность Милля в прогрессе челове­чества была связана с его либерализмом, с его настойчивым требованием почти абсолютной свободы мысли и действия, можно понять из следующего высказывания, содержаще­гося в «Системе логики»: «На основании этих собранных доказательств мы оправданно можем заключить, что по­следовательность человеческого прогресса во всех отно­шениях в основном будет зависеть от последовательности прогресса в интеллектуальных убеждениях человечества, т.е. от закона последовательных трансформаций челове­ческих воззрений».

Но в преданности Милля принципу прогрессивного раз -вития заключено гораздо большее: «С его помощью мы мо­жем затем не только успешно заглянуть далеко в будущую историю человеческой расы, но и определить, какие искус­ственные средства и до какой степени могут применяться для ускорения естественного прогресса до тех пор, пока он благотворен...Такие практические указания, основанные на верхних ветвях спекулятивной социологии, сформируют самую благородную и благотворную часть политического искусства».

Милль был щедр на похвалы «Позитивной философии» Конта, опубликованной во Франции вскоре после написа­ния «Духа века». Он полностью принял закон трех стадий Конта и следствия из него и согласился с Контом, что «анар­хия», которую наблюдали оба философа в интеллектуальной жизни Запада в начале XIX века, может быть прекращена только признанием реальности общественных наук.

Милль был настолько привержен общим законам исто­рического прогресса вроде тех, который подробно обрисо­вал Конт, что объявил, будто гениев следует считать вто­ричными по отношению к не индивидуальным, социальным или коллективным процессам, действующим в направлении прогресса общества. Признавая огромный вклад Ньютона, Милль все же утверждает, что, если бы Ньютона никогда не было, со временем явился бы другой Ньютон; или, что столь же важно, вклад Ньютона был бы восполнен медлен­но, постепенно и непрерывно следующими друг за другом

Часть II. Триумф идеи прогресса

•I лава 6. Прогресс как свобода

мыслителями, каждый из которых стоял бы ниже Ньютона по интеллекту, но постоянная, кумулятивная последова­тельность неизбежно сравнялась бы с его достижениями.

Мы нечасто думаем о Джоне Стюарте Милле (сыне Джеймса Милля и молодом ученике Бентама, которые оба полностью игнорировали историческое развитие и пола­гались исключительно на те причины и процессы, которые можно было вывести непосредственно из индивида, его ра­зума и инстинктов) как о философе прогресса. Мы более склонны размышлять над дидактическими отрывками из его более знаменитых трудов, таких как «О представитель­ном правлении», «О свободе» и «Утилитаризм», чем над длинными разделами «Логики», в которой Милль раскры­вается как сторонник теории социальной эволюции и про -рок человеческого прогресса, идущего сквозь века, как и другие люди его столетия. Как я уже отмечал, Милль этим был глубоко обязан Конту так же, как другому французу, Алексису де Токвилю, он был обязан своим возрастающим интересом к добровольному объединению людей, уравно­вешивающему слишком жесткий индивидуализм, а также своим акцентом на общественное и культурное многооб­разие, местные традиции и децентрализацию как средство предотвращения политической централизации, стандарти­зации мышления и подъема усредненной массы.

Как мы узнаем из его «Автобиографии», Милль обнару­жил, что в свои зрелые годы все более и более интересуется социализмом, и среди читателей Милля были те, кто был готов заявить, будто для него результат прогресса перестал состоять в максимуме личной свободы и стал означать со -циализм. Но, если взглянуть на содержание «социализма» Милля и, что так же важно, на границы, которые он ставит социалистическому вмешательству в свободу любого рода (в сфере собственности, доходов, предпринимательства, а также философской и политической мысли), становит­ся очевидным, что Милля от настоящих социалистов того времени разделяет глубокая пропасть. Даже в последнем издании «Принципов политической экономии» он строго разделяет принципы и процессы, которые должны лежать в основе производства, с одной стороны, и распределения, с другой. Только в области последнего может иметь место

вмешательство в интересах бедных, говорит он, но ни в ко­ей мере не в сфере производства. И даже в том, что каса­ется распределения, хотя правительство может применять власть для создания соответствующих каналов или инсти­тутов, он «не может произвольно определять, как эти ин­ституты будут работать». Трудно серьезно воспринимать такой социализм, в рамках которого не может существовать прогрессивного подоходного налога, нет ограничений на производство и нет вмешательства в частную собственность любого вида или размеров, даже с помощью налога на на­следство! Известно, что Милль, а также его жена Гарриет Тейлор надеялись, что огромное неравенство между инди­видами, а также между странами, в конце концов, исчез­нет с продвижением прогресса, и останется лишь то нера­венство, которое естественно и созидательно. Но прямые и немедленные правительственные меры по достижению такого сокращения неравенства он счел бы абсолютно не­приемлемым. Несомненно, существуют различия в под­ходах к социализму в первом издании «Основ политиче­ской экономии», опубликованного в 1848 году, и в треть­ем издании 1852 года. Милль в третьем издании гораздо более благосклонно относится к возможности совместно­го владения собственностью, в противоположность инди­видуальному владению, и при этом к постоянной необхо­димости конструктивной работы. Он действительно хочет сказать, что, если бы выбор стоял между коммунизмом и текущим экономическим положением, когда во многих случаях отношение к трудящимся было слишком жестким, и у слишком многих вообще не было работы, он предпо­чел бы коммунизм.

Но необходимо отметить и помнить это важнейшее «если». Милль, с его безграничной уверенностью в непре­рывности и неизбежности прогресса и с абсолютной верой в свободу индивида как важнейший механизм прогрес­са, нина минуту не мог предположить, что отвратитель­ные условия 1852 года будут длиться долго. Его челове­ческая реакция на нищенскую, жалкую и полную опасно­стей жизнь, которую вело множество людей его времени, подтолкнула его к размышлениям о преимуществах соци­ализма. Но его убежденность в абсолютной необходимости

Часть И. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

индивидуальной свободы и страх перед-однородностью единообразием, полным уравниванием населения, которые принес бы насажденный сверху и направляемый прави­тельством социализм, были таковы, что он на деле никогда не мог бы подумать о чем-то большем, чем эксперименти­рование с маленькими добровольными коммунами с общей собственностью.

В экономическом мышлении Милля есть еще один эле­мент, который необходимо здесь упомянуть и который на первый взгляд может показаться противоречащим его при­верженности и прогрессу, и индивидуальной свободе. Это его описание «стационарного состояния» в главе 6 книге 4 «Принципов». Необходимо учитывать, что это описание следует сразу после продолжительного рассмотрения «вли­яния общественного развития на производство и распре­деление», где Милль убедительно обосновывает гармонию полной свободы индивидов и прогрессивного развития об -щества. Тем не менее Милль находит возможным эмоци­онально и даже с энтузиазмом рассмотреть преимущества, которые люди могут однажды получить в обществе, которое не находится в постоянном расширении по критериям рос­та населения, приумножения экономических благ и т.п.

«Без сомнения, в мире, даже в старых странах, сущест­вуют возможности для значительного увеличения числен­ности населения, если предположить, что и в дальнейшем производство будет продолжать развиваться для улучшения жизненных условий, а капитал — расти. Однако, даже если подобное увеличение численности не принесет вреда, я не вижу достаточно причин, чтобы стремиться к нему... Такая плотность [населения] может оказаться чрезмерной, хотя все будут иметь в изобилии продукты питания и одежду. Нет ничего хорошего в том, что человек вынужден посто­янно находиться в обществе себе подобных. Мир, в котором искоренили одиночество, никуда не годный идеал. Одино­чество, означающее, что человек часто остается наедине с самим собой, имеет решающее значение для достижения глубины мышления или развития личности, а одиночест­во перед лицом красоты и величия природы есть не толь­ко источник мыслей и надежд, возвышающих отдельного человека, вряд ли без него обойдется и общество в целом.

Если земля должна потерять ту огромную часть своего оча­рования, какую придает ей все то, что неизбежно должно исчезнуть в результате неограниченного роста богатства и населения, только ради того, чтобы прокормить возросшее число не лучших и не более счастливых людей, то я искренне надеюсь, что ради нашего будущего человечество удовлет­ворится своей неизменной численностью задолго до того, как необходимость заставит его сделать это».

Этот отрывок шокировал многих во времена Милля и продолжает шокировать тех из нас, кто на основании свиде­тельств человеческой истории верит, что ничто так не спо­собствует процессам политического, социального и мо­рального упадка, как прекращение экономического роста. Тщетно пытаться примирить Милля стационарного состо­яния с Миллем экономического прогресса, но надо ска­зать следующее. Даже в его излюбленных размышлениях об остановке материального прогресса и о возникновении стационарного состояния, независимость, автономия и ин­теллектуальная свобода индивида остаются самым главным оправданием такому состоянию.

ГЕРБЕРТ СПЕНСЕР

Герберт Спенсер, бесспорно, — высшее воплощение либе­рального индивидуализма и идеи прогресса в конце XIX ве­ка. Ни до, ни после него никто не объединял так действенно философию свободы с философией прогресса и не скреп­лял так основательно первую с последней. Вся органичес­кая эволюция для Спенсера должна рассматриваться как длительный процесс изменений, в котором «гомогенность» повсюду заменяется на «гетерогенность». Возведенная из царства живых организмов в царство социального, она пре­вращается в эволюцию, или прогресс, движущуюся от мо­нолитного, статичного и репрессивного типа к разнообраз­ному, плюралистическому и индивидуалистическому типу социальной организации. Все формы авторитаризма — ре­лигиозного, кастового, расового, морального и политиче­ского — обречены на упадок и в конечном счете на исчез­новение так же, как в физической и биологической сфе­рах гомогенность неизбежно сменяется гетерогенностью. Такова в предельно сжатом виде философия прогресса и

ISO

Часть II. Триумф идеи прогресса

*■ лаза 6. Прогресс как свобода

свободы, которую представил миру Спенсер во второй по­ловине XIX века, — и не только западной цивилизации, но и всему миру, включая Дальний Восток, где его идеи были в числе влиятельнейших теорий, пошатнувших древние доктрины и порядки.

Его приверженность личной свободе, рожденная из ре­лигиозного нонконформизма его семьи, возможно, пред­варила его интерес и преданность принципу космичес­кого прогресса. Мы знаем, что уже в 1842 году, в воз­расте двадцати двух лет, Спенсер опубликовал в газете The Nonconformist серию статей в форме писем, которой он дал общее заглавие «Письма о надлежащей сфере деятель­ности правительства» ("Letters on the Proper Sphere of Gov­ernment"). Из этих статей мы узнаем, что главная функция государства, независимо от формы правления — монархи­ческой, республиканской, демократической и т.д. — состо­ит в том, чтобы «не позволять одному человеку посягать на права другого». В этот период своей жизни Спенсер даже не позволил бы политическому государству в какой-либо степени надзирать за образованием, производством, рели­гией, общественным здоровьем и санитарией и даже вести войну. Мало что отличает его философию государственного управления от более ранней философии Уильяма Годвина.

В этих ранних статьях берут начало все зрелые взгляды Спенсера на свободу. Он говорит в своей «Автобиографии» (Autobiography), что все размышления, которым сужде­но было появиться в работах «Социальная статика» (5о- cial Statics) (1850) и «Личность и государство» (TheMan versus the State) (1884) и сделать имя Спенсера во всем образованном мире символом либерального индивидуа­лизма, выросли из того, что он писал в газете The Noncon­formist в 1842 году. «Моя цель, — писал он, — это сво­бода каждого, ограниченная только подобной же свобо­дой всех». И далее: «Каждый человек обладает свободой делать все, что он хочет, если он не посягает тем самым на такую же свободу какого - либо другого человека». Эти слова были написаны за девять лет до того, как Милль опублико­вал свою работу «О свободе». Но если Милль смягчал свою защиту личной свободы принятием социализма доброволь­ного типа в определенных сферах и в какой - то степени по -

терял веру в экономический рост и развитие общества, то Спенсер никогда, до самой смерти, не отступал ни на шаг. В работах Спенсера, посвященных человеческому поведе­нию, упор везде делается на свободу отдельного человека, а все формы власти, соответственно, осуждаются. Мы ви­дим это в его «Принципах морали» (The Principles of Mo­rality), в «Образовании» (Education), «Социологических исследованиях» (The Study of Sociology), «Данных этики» (The Data of Ethics) ив самых знаменитых —в «Социальной статике» и в «Личности и государстве». Простого перечис­ления нескольких заголовков глав из последних двух работ достаточно, чтобы передать их общую тему: «Первоначаль­ный источник основного начала» (свобода!), «Права на жизнь и личную свободу», «Право пользования землей», «Право собственности», «Право мены», «Право свободно-гослова», «Праваженщин», «Правадетей», «Правоигно­рировать государство». Это главы из «Социальной стати­ки», и вслед за ними идет длинный раздел, где Спенсер эф­фективно сводит сферу применения государственной власти почти исключительно к защите только что перечисленных прав. Точно так же в «Личности и государстве» есть сле­дующие заголовки глав: «Новый торизм» («либеральное» и «социалистическое» принятие государства как главной силы, обеспечивающей «социальную справедливость»), «Грядущее рабство» (политическое, во имя демократии и свободы), «Грехи законодателей» и «Великое политиче­ское суеверие». В последней главе Спенсер показывает, как прежние всеобщие религиозные предрассудки человечества сменились в новое время такой же одержимостью полити­ческим государством, как причиной и условием социального прогресса.

Если кому-нибудь захочется получить из единственной статьи точное и полное представление о либерализме Спен -сера, нет лучшей работы, к которой можно обратиться, чем его замечательное и вместе с тем провидческое эссе «За пре­делами законодательства» ("Over Legislation"), перво­начально написанное для The Westminster Review в июле 1853 года и позднее включенное в сборники опубликован­ных им эссе и статей. Эта статья одновременно и мощное утверждение свободы индивида как единственной свободы,

Часть И. Триумф идеи прогресса

1 лава 6. Прогресс как свобода

заслуживающей рассмотрения, и одновременно демонст­рация присущей политическому государству неспособности эффективно или справедливо решать какие бы то ни было общественные или моральные проблемы. Именно второе он сделал главным предметом своего эссе, и основная его часть сегодня воспринимается как специально нацеленное на проблемы бюрократии уже в наше время. Он твердо ве­рит, что правительство или правительственные учреждения неспособны планировать за всех жителей страны.

«...Когда я вспоминаю, как много моих личных планов потерпело неудачу, как спекуляции оказались неверны­ми... как то, против чего я отчаянно боролся, считая не­счастьем, принесло мне огромную пользу, в то время как то, чего я страстно добивался, принесло мне так мало ра­дости, когда я это получил... Я поражаюсь слишком боль­шой некомпетентности своего интеллекта, чтобы выдавать рецепты всему обществу.

Есть огромная нехватка этого практического смирения в нашем политическом поведении...Хотя мы больше не считаем, что наши религиозные верования безошибочны, и потому перестали их насаждать, мы не прекратили на­саждать сонмы других верований столь же сомнительного рода. Хотя мы больше не прибегаем к принуждению людей ради их духовного блага, мы все еще считаем себя вправе принуждать их ради их же материальных благ, не видя, что одно так же бесполезно и неоправданно, как другое».

Далее на более чем пятидесяти страницах следует де­тальный, логичный, пошаговый анализ каждой функции, которую современное государство приняло на себя в ходе создания его институтов, от военного дела и отправления правосудия до всевозможных видов социального обеспече­ния. И делается здраво сформулированный и обильно про­иллюстрированный вывод, состоящий в том, что в каждом из этих случаев цель не только не была достигнута, но, что еще хуже, были порождены новые пороки, худшие, чем те, ради исправления которых изначально создавалось соот­ветствующее государственное законодательство.

«Это порок эмпирической школы политиков, которые никогда не заглядывают дальше, чем непосредственные причины и немедленные результаты... Они не учитывают,

что каждое явление связано с бесконечным рядом явле-_ний, — оно есть результат мириад предшествующих явле­ний и оно примет участие в порождении мириад последу­ющих явлений. Потому они не обращают внимания на то, что, нарушая естественную последовательность событий, они не только изменяют следующий результат в последо­вательности, но и меняют все будущие результаты, на ко­торые он повлияет как частичная причина. Происхождение явлений из последовательности предшествующих явлений и взаимодействие каждой серии со всеми другими порождает сложную систему, находящуюся полностью за пределами возможностей человеческого восприятия».

Анализ, даваемый Спенсером правительственной ад­министрации, которая со временем станет широко изве­стна как бюрократия, безжалостен, но по всем стандар­там рациональности, включая стандарты, установленные Максом Вебером, является проницательным и справед­ливым. «Чиновничья система», говорит он, медлительна, и тупа: «При естественном ходе вещей каждый гражда­нин стремится найти себе самую подходящую функцию... Но в государственных структурах фактически получается наоборот. Здесь, как всем известно, происхождение, воз­раст, закулисные интриги и лесть определяют отбор скорее, чем достоинства. «Семейный дурачок» легко находит себе место в церкви, если «семья» имеет хорошие связи. Моло­дежь, слишком плохо образованная для любой профессии, хорошо подходит на роль армейских офицеров. Седые во­лосы или титул — гораздо лучшая гарантия продвижения во флоте, чем любые способности...»

Чиновничья система по ее неизменной природе финан­сово «расточительна», «неадаптивна» и «продажна». По­следнее непременно следует, утверждает Спенсер, из всех остальных болезней, присущих государственной бюрокра­тии. Наконец, как отмечает Спенсер, государство, вторга­ясь в многочисленные области, где оно не имеет возможно­сти преуспеть, тем самым препятствует своей способности честно и эффективно выполнять две вещи, в которых только оно компетентно и для которых оно представляет ценность: защита индивидов от потенциальных агрессоров и отправ­ление правосудия.

Часть П. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

Вопреки расхожему представлению о-том, что резуль­татом страсти Спенсера к свободе явилось попустительство богатым и сильным (он несет ответственность за фразу, примененную им в ранних работах по эволюции, — «вы­живание сильнейших», которую хвалит и принимает Дар­вин в «Происхождении видов»), в его работах присутствует сильная и настойчивая гуманитарная жилка. Никто боль­ше Спенсера не был осведомлен о пороках своего време­ни, о спекуляциях и грабеже, о низведении множества спо­собных трудолюбивых людей в класс бедняков, об ужасном расточительстве нуворишей и типичном для них крайнем пренебрежении положением остальных людей. Эссе Спен­сера «Торговая нравственность» ("The Morals of Trade"), впервые опубликованное в 1859 году, —превосходное раз-мышление над этими вопросами. Нельзя также сказать, что его приверженность личной свободе означала невнимание к социальным связям. В работе «От свободы к рабству» ("From Freedom to Bondage") (1891) он говорит, что ве­ликой целью, к которой следует стремиться, является «доб­ровольное сотрудничество», и что единственным действи­тельно важным различием между обществами является раз -ница между «теми, где человеку позволяется делать то, что он лучше всего умеет делать своими собственными усилия -ми, и его успех или неудача зависит от его собственной эф­фективности, и теми, где человек назначается на свое мес­то, работает под принудительным руководством и получает назначенную ему долю еды, одежды и крова». Он завер­шает свою книгу «Введение в этику» (Inductions to Ethics) наблюдением, что тем, кто смотрит назад на те изменения, которые произошли на протяжении тысяч прошедших лет, и вперед на те изменения, которые будут иметь место в те­чение тысяч будущих лет, «принесет удовлетворение созер­цание человечества, так приспособленному к гармоничной общественной жизни, что все нужды спонтанно и с удоволь­ствием восполняются каждым без вреда для других».

Настоящий ключ ко взглядам Спенсера на действитель­ный источник общественных улучшений можно найти во фразе, которую он использует в эссе, которые мы упомина­ли выше, «За пределами законодательства»: обществен­ная жизненная сила. Под этим он имеет в виду те разно-

видности энергии, которые спонтанно проявляются в лю­дях, либо по одиночке, либо в добровольном объединении ради сотрудничества.

«Дело не просто в том, что общественной жизненной силе можно доверять... выполнение любого раздутого тре­бования неким спокойным самопроизвольным образом, не просто в том, что, выполненное таким естественным об­разом, оно будет выполнено эффективно, а не небрежно, как при искусственных попытках, но в том, что, если оно не реализуется естественно, оно может не быть выпол­нено вовсе».

Это, собственно, подводит нас ко второму великому при­нципу, содержащемуся в работах Герберта Спенсера: при­нципу адаптивной эволюции и прогресса. Его вера в инди­видуальную свободу и ответственность, а также отрицание им всех искусственных форм принуждения и насилия (на­чиная с политического государства как такового, которое он считал не более, чем пережитком или продолжением су­ществования примитивно-дикарской формы применения силы) не могли бы принять ту чистую форму пророчества, которую они приняли, не будь они связаны с верой в естес­твенный прогресс и на самом деле основаны на ней. Есть свидетельства (подтвержденные в его «Автобиографии»), что открытие Спенсером того, что он называл «гипотезой развития», произошедшее задолго до публикации великой книги Дарвина, имело место примерно в то же время, когда он осознал необходимость свободы индивида и пагубность политического государства.

Дата добавления: 2015-04-30