Брянск 2011 18 страница

Как я уже сказал, сам Мальтус в итоге пришел к за­ключению, не слишком сильно отличающемуся от это­го. Но прежде чем заняться Мальтусом, нам стоит узнать о философе, который вместе с Кондорсе побудил Мальтуса к написанию первого варианта «Опыта о законе народо­населения».

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

УИЛЬЯМ ГОДВИН

Философский анархист, радикальный либерал, утопист, ве­рящий в возможность совершенства — вот лишь некоторые из ярлыков, которые наклеили на Годвина. Даже фана­тичный Кондорсе не превзошел его в силе приверженности личной свободе: не только свободе от государства и церкви, прежде всего, но и от любой формы социальной зависимо­сти, включая семью, которая ограничивает личную свободу мысли и действия.

Его «Исследование о политической справедливости и ее влиянии на нравственность и счастье» (William Godwin, Enquiry Concerning Political Justice and its Influence on Morals and Happiness) было опубликовано в 1793 году, когда ему было тридцать семь лет. Он родился в глубоко кальвинистской семье, и отпечаток кальвинистской докт­рины благодати и спасении человека постоянно будет ле­жать на мышлении Годвина, несмотря на то, что с тридцати двух лет он провозгласил себя полностью освобожденным от всякой религии. Но, сколь бы он ни был освобожденным, в самом сердце философии прогресса Годвина находилась та разновидность милленаристского совершенства и сча­стья, которую пуритане поведали человечеству в качестве неизбежного результата раскрытия Божественного плана, хотя, разумеется, Божественный план был им отброшен. Годвин непререкаемо верил в присущую человечеству спо -собность к развитию знания, нравственности и, в первую очередь, уважения к отдельному человеку.

«Индивидуальность — это сама суть разумного суще­ствования». Это высказывание есть лейтмотив «Исследо­вания о политической справедливости» Годвина, а также всех остальных его работ. Должно быть осуждено все, что ограничивает индивидуальность в ее естественном разви -тии. Это относится и к сотрудничеству, которое для боль­шинства анархистов XIX века было краеугольным кам­нем их веры. Годвин пишет (в связи со своими принци­пами индивидуального развития свободы и добродетели): «Из этих принципов вытекает, что все, что обычно понима­ется под термином «сотрудничество» [cooperation], в не­которой степени есть зло. Человек, находящийся в одино-

честве, вынужден жертвовать или откладывать воплощение своих лучших идей в соответствии со своими нуждами или своими недостатками. Как много восхитительных планов погибло в результате такого представления из-за этих об­стоятельств... Отсюда следует, что необходимо тщательно избегать любого излишнего сотрудничества, общего труда и общего питания».

Насколько непреклонен был Годвин в своем стремлении к индивидуальности и к освобождению от всех ограниче­ний, можно понять из его предписания избегать даже ор­кестров и других «кооперативных» представлений личного мастерства, поскольку истинные музыкальные способности наилучшим образом развиваются и выражаются при соль­ном исполнении. Как я уже упоминал, не получила пощады и семья, которую Годвин называл «сожительством». «Зло, сопровождающее такой образ жизни, очевидно... Неле­по ожидать, что намерения и желания двух человек будут совпадать на протяжении длительного времени. Обязывать их действовать и жить вместе — это значит подвергать их неизбежной участи, приносящей взаимные помехи, ссоры и несчастье».

Идея прогресса составляет основу размышлений Год­вина о достижении совершенной, освобожденной инди­видуальности. Годвин не сомневался, что с самого начала существовала сильная тенденция к улучшению. Сущест­вует «...степень реального, наблюдаемого в мире улучше­ния. Это особенно проявляется в истории цивилизованной части человечества на протяжении последних трех столе­тий... Оно [совершенствование человечества] глубоко уко­ренено, и нет никакой возможности, что оно когда-либо будет подорвано. Когда-то моралисты имели обыкнове­ние превозносить прошлые времена и беспрестанно раз­глагольствовать о вырождении человечества. Но эта мода сейчас практически уничтожена... И, поскольку совер­шенствование давно уже стало непрерывным, нет ника­ких шансов на то, что оно не будут продолжатся. Никакая, даже самая всеобъемлющая философия не может предпи­сать ему ограничений, и никакое, даже самое живое во­ображение не может адекватно представить себе будущие перспективы».

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

Годвин в последнем предложении проявляет излиш­нюю умеренность. Очарование его местами скучной книги состоит отчасти в безграничном полете его воображения, когда дело доходит до описания будущего, которого люди могут ожидать, если раз и навсегда расстанутся со всеми ограничениями индивидуальной свободы. Рассмотрим сле­дующее размышление о будущем состоянии человека (нам пришлось бы возвратиться к Иоахиму Флорскому или к ко -му-нибудь из наиболее вдохновенных пуританских апо­калиптических писателей Англии XVII века, чтобы найти что-либо подобное): «Сумма доказательств, которые были здесь предложены, означает по сути дела допущение, что срок человеческой жизни может быть продлен путем непо -средственной работы интеллекта за всякие пределы, какие только мы можем себе представить». Годвин не позволяет себе предсказать личное бессмертие на Земле в будущем; т.е. уничтожение смерти. Но он очень близко подходит к такому предсказанию. Он не верит, что смерть с необхо­димостью присуща человеческому циклу.

Подобно тем христианам, которые, начиная с Иоахима, предвидели длительную стадию, входе которой человече­ский дух займет место человеческого тела на Земле, в ре­зультате чего придет абсолютное счастье, истинное духов­ное счастье, Уильям Годвин предвидит упадок современ­ных удовольствий человека, состоящих в удовлетворении телесных ощущений, особенно сексуальных. По мере того как личная свобода и добродетель будет брать верх, влияние всего чисто чувственного уменьшится.

«Потому люди, которые будут существовать к тому вре­мени, когда земли станет недостаточно для более много­численного населения, вероятно, перестанут плодить­ся....В целом это будет народ, состоящий из зрелых лю­дей, а не из детей. Поколения не будут сменять поколения, и истина не должна будет на исходе каждых тридцати лет возобновляться. Можно ожидать, что ход других улучше­ний не будет отставать от улучшения здоровья и увеличения продолжительности жизни. Не будет войн и преступлений, ни отправления правосудия, как то теперь называется, не будет правительства....Но помимо того, не будет болез­ней, страданий, печали, злопамятства. Каждый человек

будет ревностно стремиться к общему благу. Ум будет ак­тивен и энергичен и никогда не будет знать разочарований. Люди будут наблюдать постепенные успехи добра и блага и будут знать, что если порой их надежды не осуществля­ются, то сама эта неудача составляет необходимую часть прогресса».

Годвин проявляет достаточную умеренность, завершая главу, в которой появляются эти строки, предостереже­нием читателю, что его идея основывается на догадках и является всего лишь утверждением о возможности. Но это предостережение, как мы можем обоснованно полагать, не принимали слишком всерьез ни он сам, ни бессчетное число читателей, чье видение будущего совершенного состояния возбуждалось чтением «правдоподобной догадки» Год­вина. Следующий отрывок показывает, что в глубинной основе его видения лежит более широкое понятие истори­ческой необходимости: «...доктрина необходимости учит нас, что все во вселенной связано друг с другом. Ничто не могло бы случиться по-другому, чем оно случилось. Позд­равляем ли мы себя с восходящим гением свободы? Глядим ли мы с гордостью на улучшение человечества и сравниваем ли с удивлением человека в том состоянии, в каком он ког­да-то был, голым, невежественным и жестоким, с челове­ком, как мы иногда его видим, обогащенного безграничны -ми запасами знаний и пропитанным чувствами чистейшей филантропии? Все это не могло бы существовать в своем современном виде, если бы не было подготовлено предшес­твующими событиями».

И снова мы встречаемся с аналогией между индивиду­альным разумом и историей всего человечества: «челове­ческий разум — это принцип, имеющий простейшую при­роду, просто способность чувствовать или воспринимать. Должно быть, он начался с полного невежества, скорее все­го, он совершенствовался медленными шагами, наверняка, он проходил различные стадии глупостей и ошибок. Такова история человечества, и она не могла быть иной».

И все же Годвин при всей своей временами почти слепой вере в историческую необходимость не позволяет забыть, что и условия, и конечная цель прогресса — это максималь -но возможная степень свободы индивидуума.

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

«Кто может остановить прогресс пытливого ума? Если кто и может, то разве что наиабсолютнейший деспотизм. Интеллект постоянно стремится продвигаться вперед. Его нельзя задержать, кроме как силой, которая в каждый момент его существования противостоит присущему ему стремлению. Средства, используемые для этого, будут ти­раническими и кровопролитными».

Поэтому политика государства должна неизменно по­ощрять все возможные формы мысли и обсуждения. Бо­лее того, должна прекратиться ожесточенная борьба между группировками, должны исчезнуть организованные дви­жения за незамедлительнное спасение людей и т.п., кото­рые, заявляет Годвин, существуют сейчас.

«Истинный прогресс политического усовершенствова­ния внимателен и доброжелателен к чувствам всех. Он ме­няет мнения людей неощутимыми шагами, не делает ничего шокирующего и резкого и далек от того, чтобы требовать бедствий для кого-либо. Конфискации и объявления людей вне закона не имеют с этим ничего общего».

Далеко же от этих человеколюбивых, великодушных и мирных чувств Годвина-утописта, преданного индивиду­альной свободе и равенству, которое никогда не позволит уравнивать умы, до утопий того рода, который мы будем рассматривать в этой книге дальше, утопий, не отделимых от неограниченного применения власти. В раннем черно­вике «Политической справедливости» есть раздел, озаг­лавленный «Рассмотрение трех главных причин мораль­ного совершенствования». Он называет в их числе изуче­ние литературы, беспрестанное и всеобщее образование и политическую справедливость — последняя означает сво­боду индивида. «Таковы три главных причины, благодаря которым человеческий ум движется вперед, к состоянию совершенства...» Годвину отвратительна даже мысль об ис -пользовании любого рода абсолютной власти над людь­ми, вроде той, которую, например, у Конта символизирует Высшее Существо (GrandEire), ay Маркса — «диктатура пролетариата». Это был мыслитель, если угодно, предельно наивный, но при этом преданный принципу, согласно ко­торому человечество движется в направлении наибольшего освобождения индивида, а окончательное и полное осво-

бождение является целью, к которой история шла с самого начала и продолжит стремиться, пока совершенная свобода не установится на всей Земле.

ТОМАС МАЛЬТУС

Многим читателям, возможно, покажется странным, что Мальтус помещен в контекст этой главы, т.е. в контекст оп­тимизма и человеческого прогресса. Разве это не тот самый Мальтус, который в своем знаменитом «Опыте о законе народонаселения» (с его железным законом роста насе­ления в геометрической пропорции и увеличения произ­водства продовольствия в арифметической прогрессии) по сути дела провозгласил невозможность даже просто хоро­шего общества, не говоря уж о совершенном? Ответ на этот вопрос сильно расходится с тем, который обычно ассоции­руется с этим выдающимся мыслителем. В последние годы, благодаря исследованиям Гертруды Гиммельфарб, Уиль­яма Петерсена и некоторых других ученых, возникла иная интерпретация Мальтуса и его «Опыта», которая, очевид­но, отсутствовала на протяжении всех тех лет, пока Мальтус воспринимался только в контексте «мрачной науки».

«Опыт о законе народонаселения» впервые появился в 1798 году. Он был написан Мальтусом как прямой ответ на идеи о возможности человеческого совершенства вроде тех, которые мы видели у Кондорсе и Годвина. Сам Маль­тус характеризует свой «Опыт» как «замечания о рассуж­дениях мистера Годвина, месье Кондорсе и других писате­лей». Как мы видели, Годвин в явном виде рассматривал возможность перенаселения, но уверял, что прогресс ра­зума уменьшит человеческое желание плодиться, добавляя, что «могут пройти бесчисленные века в условиях по-пре­жнему увеличивающегося населения, и земли все еще будет достаточно для обеспечения ее жителей».

Именно это предположение Годвина Мальтус нашел полностью неприемлемым, по крайней мере, в то время, когда сочинял первое издание «Опыта». В своем обсужде­нии Годвина и Кондорсе Мальтус предельно уважительно отзывается об их желании реформировать состояние лю­дей и их убежденности в том, что законы прогресса смо­гут гарантировать эту реформу, приведя в конечном итоге

Часть II. Триумф идеи прогресса

■Глава 6. Прогресс как свобода

к совершенству и беспредельному счастью. Но его уваже­ние к мотивам этих двух авторов не помешало ясно и резко высказаться о том, что, по его убеждению, было роковой ошибкой в их концепции прогресса и будущего.

Здесь нет места для подробного рассмотрения знаме­нитого тезиса Мальтуса, сформулированного в «Опыте». Достаточно просто вспомнить, что, нападая на доктрины будущего совершенного человечества, Мальтус подчерки­вал, что население всегда будет увеличиваться в геометри­ческой прогрессии (2, 4, 8, 16 и т.д.) в силу постоянного потворства своей деятельности, направленной на продол­жение рода; однако, утверждает Мальтус, количество про­довольствия, доступного поколениям, умножающимся та­ким образом, следует считать растущим лишь в арифмети­ческой прогрессии, что неизбежно ведет к голоду и жалкому состоянию человечества вместо совершенства, предсказы­вавшегося Годвином и Кондорсе, достигаемого путем пос­тоянного увеличения знаний и применения человеческого разума. Пока существует диктат сексуального влечения, тщетна любая мысль о совершенном или даже улучшенном общественном порядке.

Тезис Мальтуса был веским и немедленно был признан таковым его читателями, в числе которых, естественно, был и сам Годвин. В письме Годвин поздравил Мальтуса с блес­тящим тезисом его «Опыта». Но здесь же Годвин вновь высказал свою веру в силу человеческого разума, способ­ного служить моральным ограничителем процесса размно -жения. Мальтус, писал Годвин, не смог должным образом учесть «другой противовес росту населения, который очень успешно и широко действует в стране, в которой мы жи­вем...» Этот позитивный ограничитель Годвин определял как «то чувство, будь то добродетель, благоразумие или гордость, которое постоянно ограничивает всеобщую рас­пространенность и частое повторное заключение брачных контрактов... Чем больше людей поднимется над беднос­тью и жизнью на уровне простого выживания, тем больше будет благопристойности в их поведении и воздержанности в их чувствах».

Неизвестно, приводил ли этот довод один лишь Годвин, но источники свидетельствуют, что эти взгляды Годвина

серьезно повлияли на Мальтуса. Поскольку во втором и во всех последующих изданиях «Опыта» Мальтус полно­стью признает эффективность «разрушительных препят­ствий», налагаемых разумом, направленным на «нрав­ственное обуздание». Факт состоит в том, что, как отме­тили и документально обосновали Гертруда Гиммельфарб и Уильям Петерсен, Мальтус за несколько лет перешел от пессимизма, коренящегося в биологии, к оптимизму, про­истекающему от перехода к социологически-прогрессив­ному взгляду. Мы видим, как на смену Мальтусу-песси­мисту пришел Мальтус — социальный демократ, верящий в будущее улучшение состояния человечества. Даже в своих «Принципах политической экономии» он демонстрирует свою веру в то, что с развитием экономического благосо­стояния, сростом и распространением заработной платы рабочий класс станет средним классом с изменившимися вкусами и впервые станет способен использовать продик­тованное моралью или благоразумием ограничение на про -изводство потомства.

А теперь мы переходим к вере Мальтуса в личную сво -боду. Он пишет в «Принципах политической экономии»: «Из всех причин, которые могут производить благоразум­ные привычки среди низших классов общества, важнейшей является гражданская свобода. Люди не могут по-насто­ящему привыкнуть к планированию будущего, если они не будут уверены в том, что их старательные усилия... получат свободу для реализации. [Более того,] гражданская свобо­да не может постоянно поддерживаться без политической свободы...»

И в позднейших изданиях «Опытов о законе народона­селения» мы встречаем такие слова: «Почти во всех стра­нах для низшего класса народа существует предел нище­ты, за которым прекращаются браки и продолжение рода... Главнейшими условиями, повышающими этот предел и уменьшающими нищету наиболее нуждающихся классов населения, является свобода, обеспечение собственности, распространение среди народа знаний, стремление к при­обретению преимуществ и наслаждений, доставляемых до­вольством. Деспотизм и невежество, наоборот, понижают этот предел».

Часть II. Триумф идеи прогресса

¹ лава 6. Прогресс как свобода

Адам Смит или Уильям Годвин могли бы поставить и на свой лад ставили обществу такой мальтузианский диаг­ноз. Давайте взглянем еще на одно утверждение Мальту­са, которое должно шокировать тех, чье знание о Мальту­се ограничивается неумолимым соотношением населения и продовольствия, сформулированным в первом издании. Это утверждение также появляется во втором и во всех по -следующих изданиях «Опыта»: «Вообще, если относитель­но бедствий, производимых законом народонаселения, бу­дущее и не представляется нам столь блестящим, как мы того желали бы, все же оно не настолько печально и безот­радно, чтобы нам не оставалось уже никакой надежды на медленные и постепенные улучшения в человеческом обществе; такая надежда нам казалась благоразумной до последнего времени, когда неосновательные преувеличе­ния стали представлять нам будущее в ином свете... Мы не должны, правда, обольщать себя надеждой, что прогресс счастья и добродетели будет идти такими же быстрыми ша­гами, как естественные науки, успех которых постоянно возрастает, покрывая блеском нашу эпоху. Но мы смело можем надеяться, что эти науки прольют свой свет и на другие области знаний» (курсив мой. — Р. Н.).

Почему же, несмотря на выраженную в таких словах веру в способность человечества двигать вперед знания, разум, мораль и удобства земной жизни, сохраняется и преобладает миф о Мальтусе — миф о том, что Мальтус якобы потратил жизнь, пытаясь показать, что прогресс невозможен и что положение бедняков всегда останется жалким, практически на уровне голодания и безо всякой надежды?

Как показал и особо подчеркнул Уильям Петерсен в сво­ем новейшем исследовании Мальтуса, ответ состоит в том, что до последнего времени единственный Мальтус, с кото­рым когда-либо ознакомилось подавляющее большинство, это был Мальтус первого издания «Опыта». И, остро под­мечает Петерсен, этот Мальтус немедленно стал популя­рен у радикальных критиков и противников капитализма. Мальтуса первого издания можно было успешно исполь­зовать, чтобы показать, что при капитализме неизбежно будет господствовать неумолимое соотношение между на-

селением и источниками питания, оставляя рабочий класс в постоянной смирительной рубашке нищеты и безработи­цы в результате устойчивого воспроизведения себе подоб -ных. Так, подчеркивает Петерсен, Мальтус (первого изда­ния «Опыта») стал для Маркса крайне полезной палкой, которой тот лупил буржуазию и всех других сторонников капиталистического свободного частного предпринима­тельства. Если Маркс и был знаком с более поздними из­даниями «Опыта» и произошедшим в нем поразительным изменением содержания, то он никак этого не показывает. Он полностью ограничивается первым изданием и даже в отношении него допускает весьма вольную трактовку, де­лающую буквально карикатуру из работы Мальтуса.

Итак, Мальтуса следует рассматривать в числе тех лю­дей его столетия, кто действительно верил в прогресс. Даже в первом издании «Опыта» содержится то, что, по сути, является изложением естественной историей человечества, от ее примитивного начала через открытие одомашнивания животных, земледелия, торговли и до последовательного развития искусств, ремесел и наук, создавшего цивилиза­цию, по мнению Мальтуса, гораздо более высокую, при всех ее слабостях, чем все, существовавшие ранее. Есть много общего между подходом Мальтуса и подходом Кондорсе к историческому прогрессу человечества от прошлого к на­стоящему. Даже в первом издании было довольно много такого, на чем Мальтус, Годвин и Кондорсе могли бы легко сойтись. Различия, разумеется, тоже были разительными. Эпидемии, катастрофы и другие естественные механизмы контроля роста населения, существование которых в про­шлом и настоящем признавали все трое, первоначально были для Мальтуса ограничителем, который всегда присут­ствовал и который должен присутствовать, чтобы уберечь Землю от громадных масс населения, которые могут при­вести лишь к бедствиям и регрессу, худшим, чем что-либо известное в прошлом. Именно это раннее убеждение Маль­туса, и только оно сформировало основной барьер на пути согласия между Мальтусом и Годвином, хотя, несомненно, даже более поздний, зрелый Мальтус отверг бы (и на са­мом деле отвергал) самые крайние выражения уверенности Годвина в счастливом будущем.

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

даже у Тюрго. Тем не менее Кант столь же известен своим интересом к прогрессу человечества и его исследованиями, как и другие его современники.

Первое предложение «Идеи всеобщей истории во все­мирно-гражданском плане» гласит: «Какое бы понятие мы ни составили себе с метафизической точки зрения о сво -боде воли, необходимо, однако, признать, что проявления воли, человеческие поступки, подобно всякому другому явлению природы, определяются общими законами при­роды». И далее: «если бы [история] рассматривала дейст­вия свободы человеческой воли в совокупности, то могла бы открыть ее закономерный ход». То, что на первый взгляд кажется спутанными зарослями, состоящими их людей и действий, направленных на достижение несовпадающих целей, без плана иди упорядоченной последовательности, превращается в «неизменно поступательное, хотя и мед­ленное, развитие... первичных задатков». Он говорит, ра­зумеется, о человеческом роде. Согласно Канту, Бог иг­рает определяющую роль в прогрессе, и здесь в его теории очевидно влияние идей Августина. И снова приходится вспомнить, что в XVIII веке, куда бы мы ни обратились, под «светской» идеей прогресса можно разглядеть рели­гиозное происхождение.

По Канту, всем задаткам и способностям индивида или человеческого рода, данным природой, суждено, по его словам, «когда-нибудь... полностью развиться, и его [человеческого рода] назначение на земле будет исполне­но». В человеке, единственном организме или существе на Земле, обладающем разумом, направление прогресса, ох­ватывающего всю историю человечества, задано в сторону совершенства и все более свободного использования разума индивида.

«Природа не делает ничего лишнего и не расточительна в применении средств для своих целей. Так как она дала че­ловеку разум и основывающуюся на нем свободную волю, то уже это было ясным свидетельством ее намерения на­делить его [способностями]. Она не хотела, чтобы он ру­ководствовался инстинктом или был обеспечен прирож­денными знаниями и обучен им, она хотела, чтобы он все произвел из себя».

Подобно тому, как Августин рассматривал конфликт в качестве действенной причины восхождения человечества ко все более высоким уровням, которые были изначально запланированы Богом, так и Кант рассматривает то, что он называет «антагонизмом». Человек обладает «недоб­рожелательной общительностью», утверждает он, и, хотя природа упорно побуждает его вести общественную жизнь, жить с другими людьми, та же природа наделяет человека сопротивлением общению, защитой своего «я» и своей воли от других, которая приводит к антагонизму, к недоброже­лательной общительности. Без этого конфликта человече­ская раса осталась бы пассивной, не совершила бы того, что совершила, и никогда не смогла бы достичь высших уров­ней достижений в будущем. «Без этих самих по себе не­привлекательных свойств необщительности, порождающих сопротивление, на которое каждый неизбежно должен на­толкнуться в своих корыстолюбивых притязаниях, все та­ланты в условиях жизни аркадских пастухов, [т.е.] в усло­виях полного единодушия, умеренности и взаимной любви, навсегда остались бы скрытыми в зародыше».

Как мы видели, объектом, движущей целью развития человечества было и будет достижение все более совершен­ных условий для реализации индивидуальной свободы. Эти условия, по Канту, носят политический характер. «Исто­рию человеческого рода в целом можно рассматривать как выполнение тайного плана природы — осуществить... со­вершенное государственное устройство как единственное состояние, в котором она может полностью развить все за­датки, вложенные ею в человечество». Так, Кант оказыва­ется среди тех людей своего века и своей страны, которые способствовали наделению идеи политического государ­ства привлекательностью для современных интеллектуа­лов Запада. Будут и другие (к их числу относится Фихте), кто, беря за основу воззрения Канта, наделит его идеаль­ное либеральное государство все более коллективистским, властным характером, который мы в изобилии встречаем в немецкой, преимущественно идеалистической филосо­фии XIX—XX веков. Но, признав все это, нельзя усомнить­ся в весьма либеральной природе взгляда самого Канта на государство. На самом деле, тип государства, которое Кант

Часть II. Триумф идеи прогресса

Глава 6. Прогресс как свобода

характеризует как справедливое, мало чем отличается от того, что мы встречали в размышлениях Тюрго и Адама Смита. Любое серьезное ограничение того, что Кант на­зывает «гражданской свободой» индивида, объясняет он в точных терминах, может повлечь за собой вредные по­следствия для экономического благосостояния. Исходя из любых предпосылок — моральных, политических, а также экономических — индивиду должна быть предоставлена максимальная автономия личности во всех сферах жизни. «...Когда препятствуют гражданину строить свое бла­гополучие выбранным им способом, совместимым со сво­бодой других, то лишают жизнеспособности все производ­ство и тем самым опять-таки уменьшают силы целого. Вот почему все более решительно упраздняется ограничение личности в ее деятельности, а всеобщая свобода вероиспо­ведания все более расширяется».

Кант очень уважал Руссо и с благодарностью поза­имствовал у него формулировку общественного догово­ра, который должен лежать в основе справедливого об­щественного порядка. Но там, где Руссо стремился сде­лать заключения, главным образом, касающиеся природы и абсолютного характера «общей воли», а также, разумеется, равенства, Кант делает выводы, касающиеся автономии и свободы индивида. Ни в одной из существующих форм национального государства Кант не видит предшественни­ка или модели для идеальной формы общественного строя. По Канту, восхождение, которое началось с примитивной стадии дикости, будучи порожденным лишь «недоброже­лательной общительностью», которое прошло этап столь могущественных цивилизаций, как Греция и Рим, а ныне достигло высшей точки в лице современная западная циви -лизация, — это восхождение продолжится до тех пор, пока не появится «Федерация наций». Это видение становится основой столь же знаменитого кантовского труда «К веч­ному миру» — проекта или предложения по объединению всех наций в одно великую и высшую ассоциацию, которая сделает невозможными войны между народами.

Насколько глубоким могло быть влияние перспективы прогресса на Канта, несмотря на встречающиеся время от времени сомнения и двусмысленности, можно понять из

следующих слов, почти французских по своему характеру: «...осмелюсь допустить, что так как род человеческий по­стоянно идет вперед в отношении культуры как своей есте -ственной цели, то это подразумевает, что он идет к лучше­му и в отношении моральной цели своего существования; и хотя это движение иногда прерывается, но никогда не прекратится».

Мне видится определенная доля иронии в том, что эти слова взяты из небольшой работы, озаглавленной Кантом, «О поговорке "может быть, это и верно в теории, но не го­дится для практики"».

ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

Космополит, хотя и принужденный к этому событиями в Германии, насквозь пропитанный культурой Парижа, в котором он проживал с 1831 года, и который помог ему интеллектуально воспрянуть, Гейне все же остается нем­цем — одним из величайших немецких лирических поэ­тов. В Париже он некоторое время участвовал в движе­нии сен-симонистов, и нет никаких свидетельств того, что обида и ощущение предательства со стороны отдельных интеллектуалов и современного ему хода событий лишили Гейне чувства оптимизма и веры в прогресс человечества, к которым столь сильно побуждало наследие Французской революции. Следующий краткий фрагмент в сжатом виде представляет убежденность Гейне в прогрессе: «Когда че­ловечество вновь обретет полное здравие, когда будет вос­становлен мир между телом и душой и они снова сольют­ся в первоначальной гармонии, мы едва ли сможем по­нять неестественную вражду между ними, которую посеяло христианство. Более счастливые и утонченные поколения, которые, будучи зачатыми в объятиях свободного выбора, расцветут в религии радости, грустно улыбнутся вслед сво­им предкам, которые угрюмо отказывали себе во всех удо­вольствиях этого мира... Да, я говорю это с уверенностью: наши потомки будут прекраснее и счастливее, чем мы. По­тому что я верю в прогресс, я верю, что человечеству суж­дено счастье, и поэтому я лелею более великое понятие Бо­жества, чем те набожные люди, которые воображают, будто человек рожден исключительно для страданий. Даже здесь,

Дата добавления: 2015-04-30