Повседневность как фермент

ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК СПЛАВЛЯЮЩАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Наряду с лихорадочными (вверх — вниз) процессами плавления и переплавления, которым угрожают экстремальные формы полного отвердения и разжижения, есть и горизонтальное движение сое­динения, «сплавления». И его необходимо уберечь от слишком поспешной недооценки. Если исходить из бесконечных попыток определения рациональности, что делается во многих современных исследованиях, то повседневность, кажется, заслуживает отрица­тельной оценки как место, которому недостает определенности или даже место полной неопределенности. В повседневности господст­вует смесь того, что не поддается объединению и всегда отделено друг от друга. Это рассуждение о смешении чистых элементов или чистых сфер действия будет проблематично, если учесть, что упоря­дочивающие линии сами оказываются изменчивыми и разнообраз­ные конкретные порядки не перекрываются общим порядком и не удерживаются основополагающим принципом. Грозящая в этом месте патология распада жизни на сепаратные области может быть остановлена только тогда, когда есть место обмена и обмен мнения­ми, место, где различные сферы «перекрещиваются и переплетают­ся»²⁰, а вертикальные и горизонтальные соединения образуют «сос­тояние смеси»²¹, которому не грозит очистительное разделение. При­мером может служить язык повседневности, не на котором говорят убеные после окончания работы, а с помощью которого общаются между собой специалисты, представлюящие различные дисциплины, и при этом они не опускаются до уровня подсобных рабочих. Можно упомянуть и роль большого города, который является чем-то боль­шим, нежели собранием памятников культуры, построек специаль­ного назначения и линий движения транспорта, однако это только в случае, когда ему удается противостоять тотальной функциона-лизации. Места встреч, такие, как Вашингтон-сквер в Нью-Йорке, где соседствуют люди различных национальностей, рас и поколе­ний, или Испанская лестница в Риме, где пестро перемешаны работа, праздник и увеселения, которые Р. Гюнтер отдаляет от взгляда образованного путешественника, показывают, что следует понимать под «плавильной печью» повседневности.

Восстановление в правах повседневности, в тройной форме про­сачивающейся, поднимающейся и сплавляющей рациональности, препятствует тому, чтобы повседневность сводилась лишь к повсед­невной жизни. Это не означает, что повседневность может заменить специфические формы деятельности или стать надежным фунда­ментом, на котором строится все остальное. Повседневность, пони­маемая в такого рода процессах переплавления, действует, кроме того, как фермент, как закваска, которая позволяет чему-то за­рождаться. Но он пригоден для этого, пока сам остается подвижным. Везде, где универсальные и специальные формы мышления и дейст­вия обособляются в фигуры, такие, как homo oeconomicus, politicus, scientificus..., homo атрофируется в остаточную или краевую фигуру. Следует обеднение и иссушение повседневной жизни и ее сценариев. Сегодня интерес к теме повседневности может рассматриваться как симптом возникновения вакуума, генезис которого связан с обесце­нивающим давлением односторонней рационализации.

Этот вакуум проявляет себя, с одной стороны, как «беременный насилием». Существует агрессия из утраченного смысла. Деструк­ция, возрастающая от бунта против машин до бунта против культуры вплоть до уничтожения человека, может иметь множество причин. Но ее можно рассматривать и как отчаянную попытку принудить реальность, которой угрожает разложение на секции и рубрики высокотехнизированной и специализированной цивилизации. С дру­гой стороны, существует опасность ослабления той силы сопротив­ления, которая могла бы противостоять принуждению управляемой рациональности. В отличие от экспертов, которые в случае долго­срочного ухудшения положения или внезапных катастроф ведут себя как зубные врачи, говоря пациенту, что у него нет боли, я ду­маю, что можно было бы приобрести нечто, если бы существовали места, где о вопросах, притязаниях, желаниях и опасностях гово­рили бы открыто, прежде чем они будут пропагандистски под­равнены и бюрократически размолоты. Но повседневность только тогда сохраняет или даже приобретает силу сопротивления против нажима упорядоченной рациональности, когда она сама становится большим, чем просто повседневная жизнь, то есть когда она сама себя превосходит. Это превосходство над собой возможно, пока повседневное сохраняет свою обратную сторону — внеповседневное. Обратная сторона не означает чего-то целого или более высокого, а означает переливающееся красками (changierend*) иное, которое нельзя подчинить даже с помощью экспертов чистого теоретичес­кого, практического или технического разума, которые мнят себя выше всех закоулков повседневного.

* От change (фр.) — шанжан, камень, меняющий при поворачивании цвет.

1 Более детальное сравнение, особенно феноменологии и марксизма, см.: Waldenfels В. Im Labyrinth des Alltags. 1978; воспроизведено в: Waldenfels В. In den Netzen des Lebenswelt. Frankfurt/M., 1985; так же в исследованиях перспек­тивы социальных наук: Grathoff R., Waldenfels В., eds., Sozialitat und Intersubjektivitat. Phanomenologische Perspektiven der Sozialwissenschaften im Umkreis von Aron Gurwitsch und Alfred Schutz. Miinchen. 1983; Hammerich K., Klein H. eds., Materialien zur Soziologie des Alltags. Opladen. 1978; из новейших исследований, относящихся к проблеме «жизненного мира», см.: Кiwitz P. Lebenswelt — zwischen Moderne und Tradition // Philosophische Rundschau, 33, 1986. P. 35—48.

2 Hammerich K., Klein H. Materialien zur Soziologie des Alltags.

3 Mer1eau-Ponly M. Das Sichtbare und das Unsichtbare. Munchen. 1968. P. 18.

4 Что касается основы моих рассуждений, то здесь я укажу на свою недавно вышедшую книгу Ordnung in Zwielicht (Frankfurt/M. 1987), в которой я продолжаю развивать отдельные положения, высказанные в указанном выше сборнике моих работ (1985).

5 См.: Waldenfels В. Verstreute Vernunft. Zur Philosophic von Michel Foucault // Studien zur franzosischen Philosophic. Phanomenologische Forschungen. 18. Freiburg/Munchen, 1986.

6 Merleau-Ponty M. Das Sichtbare... P. 310.

7 Durkheim E. Die Elementaren Formen des religiosen Lebens. Frankfurt/M. 1981. P. 297.

8 Leiris M. Le sacre dans la vie quotidienne // Hollier D. Le college de sociologie (1937—1939). Paris, 1979.

9 Gоffman E. Das Individuum im offentichen Austausch. Frankfurt/M. 1974. P. 98.

10 Kosik K. Die Dialektik des Konkreten. Frankfurt/M. 1967. P. 72.

11 См.: Бахтин M. M. Творчество Франсуа Рабле и народная культура сред­невековья и Ренессанса. М., 1965.

12 Аристотель. Никомахова этика, VI, 1141 в// Аристотель. Соч. в 4-х томах, 1984. Т. 4. С. 179—1,81.

25 13 См.: Schutz A. Gesammelte Aufsatze. 3 vols. Den Haag. 1971 — 1972.

26 14 Gesammelte Aufsatze zur Wissenschagtslehre. 3rd eb. Tubingen. 1968. P. 507. |5Волошинов В. H. Марксизм и философия языка. М. 1924.

16 См.: Minger В. Play and Playthings. Westport. СТ. 1982.

17 См.: Th urn H. P. // Hammerich K. PP. 337 f. i8Szczepanski J. //Hammerich K. P. 323. l9Heinemann K., L u d e s P. // H a m m e r i с h K. P. 222 ff.

20 W e b e r M. Gesammelte Aufsatze... P. 507.

21 Hammerich K. P. 11.

22 Giinter R., Reinink W., Gunter J. Rom — Spanische Treppe. Hamburg.
1978.

М. С. Ковалева.
О КНИГЕ Н. Д. КОНДРАТЬЕВА «ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СТАТИКИ И ДИНАМИКИ (Предварительный эскиз)» *

Предлагаемые здесь две главы из неизвестного, ранее не изда­вавшегося труда русского ученого-обществоведа Николая Дмитрие­вича Кондратьева (1892—1938) следует предварительно предста­вить нашему читателю. До недавнего времени имя Кондратьева в большей степени было известно за рубежом, в нашей же стране оно было предано забвению после шумной кампании-травли на­чала 30-х годов, получившей название «разоблачение кондратьевщины». Кроме того, его научное творчество обычно относили к сфере экономических наук и как таковое оно интересовало доста­точно узких специалистов, особенно на Западе и особенно в свя­зи с «длинными волнами» экономического развития, или с «конд­ратьевскими циклами». Однако данная книга (и две первые главы ее, предлагаемые в настоящем сборнике, в полной мере подтвер­ждают это) характеризует ученого как социального мыслителя са­мого широкого диапазона, интересы которого выходят далеко за пределы его экономической специальности.

Даже сегодня в потоке изданий еще недавно запрещенной (а изданные в свое время труды Кондратьева были запрещены), спец-храновской социально-философской литературы, материалов «из стола», эта рукопись из семейного архива ученого является уни­кальной. Уникальной прежде всего потому, что именно эту руко­пись (о существовании которой общественность уже знает из не­скольких недавних публикаций** — реабилитирован Н. Д. Конд­ратьев только в 1987 г.) он писал в тюрьме, находясь под следст­вием по делу о так называемой «трудовой крестьянской партии».

* Полностью книга готовится к печати в издательстве «Наука»; текст подготовлен М. С. Ковалевой.

** Прежде всего из очерка Л. Пияшевой в журнале «Дружба народов» (1988, 7, с. 179—197) и сборника произведений Кондратьева Н. Д. «Проблемы экономической динамики» (М.: «Экономика», 1989).

Естественно, что публикация такого материала требует к себе особого отношения. Редколлегия настоящего издания совместно с дочерью ученого, чл.-корр. АН СССР Е. Н. Кондратьевой, лю­безно предоставившей рукопись, пришли к решению о том, что последняя должна издаваться как исторический документ, как па­мятник истории науки. Это означает прежде всего, что текста в том виде, как от дается здесь, не коснулась современная редак­тура. Это подлинный текст Н. Д. Кондратьева, написанный им в условиях тюремного заключения. В нем могут встретиться повторы, стилистические шероховатости и т. д. Однако, по моему глубокому убеждению, работа Н. Д. Когдратьева представляет собой блестя­щий образец научного исследования и способа выражения языко­выми средствами достаточно сложных теоретических положений. Имей ученый возможность вернуться к своим первичным записям, он, несомненно, сам усовершенствовал бы их. Но наша задача — сохранить и показать современному обществоведу живую ткань повествования выдающегося представителя научного поколения, не отгороженного от мира рамками «своей» научной дисциплины, не боящегося выйти за ее пределы. Поэтому настоящей публикации предшествовала лишь большая текстологическая работа и правка текста в соответствии с современной орфографией, пунктуацией и уточнение библиографических сведений. В начале каждой главы даны схемы, найденные в рукописи, которые позволяют показать направление мысли ученого, хотя в самих текстах они реализо­ваны не полностью и иногда в ином порядке. Каждая глава снаб­жена комментариями. В конце данного предисловия читатель най­дет перечень условных обозначений, которыми снабжен текст.

Сказанное здесь о предлагаемой рукописи Н. Д. Кондратьева характеризует ее лишь с одной стороны, но она ценна для нас не только в связи с тем, как и где она создавалась. Это — плод многолетних внутренних размышлений ученого о том, как возможна адекватная экономическая теория. Для него этот вопрос равно­значен вопросу о том, как вообще возможно социальное познание или теоретическая социология. В своем труде Н. Д. Кондратьев предпринял своеобразную попытку создания синтетической системы социального знания на основе всего, что было наработано в этой области мировой науки XIX — начала XX в. В истории официально­го советского обществоведения, пожалуй, не найдется работы сход­ного замысла и уровня мысли. Но подобные попытки в мировом на­учном сообществе все же предпринимались. Вспомним хотя бы «Структуру социального действия» Т. Парсонса (1937).

Важно отметить еще одну особенность предлагаемых материа­лов, которая самым непосредственным образом связывает книгу и представляющие ее здесь две главы с настоящим изданием. Она со­стоит в том, что подход Н. Д. Кондратьева к проблеме обоснования социологии и экономики (и социальных наук вообще), к вопросу о предмете этих наук очень близок современным поискам филосо­фии и социологии науки, и особенно в части обсуждения онтологи­ческого их обоснования. И здесь размышления русского ученого попадают в самый центр новейших международных теоретических дискуссий по «вечным» вопросам: что такое социология и общест­во, которое она изучает.

Условные обозначения, принятые в тексте

() круглые скобки употребляются по своему прямому назна­чению, использованному самим автором;

[ ] в квадратные скобки взяты слова или части слов, сокра­щенные автором, неразборчиво написанные или по той или иной причине пропущенные в рукописи, но необ­ходимые по смыслу и дописанные редактором-составите­лем;

<? > угловые скобки со знаком вопроса ставились редактором-составителем в случае, когда расшифровка рукописи ос­тавляет сомнение;

<...> обозначение обрыва рукописи или пропуска; «<нрзб.> обозначение оставшегося нерасшифрованным слова;

х обозначение мест в рукописи, где автор предполагал

дать сноску;

¹ цифрами отмечены наличные сноски, которые даются здесь общепринятым сегодня образом;

* звездочкой отмечены места, к которым даны современные комментарии.

Дата добавления: 2015-04-30