Двадцать пятая

Чердачная комната была светлой и ярко освещенной, потому что весь мусор из нее вынесли и постелили новый пол. Оставалось только переделать стены и потолок. Из нового мансардного окна, такого же, как у Мерлина в студии, я видела ряды дымовых труб, лоскутки голубого неба и пару черных дроздов, сидящих на проводах. Я сразу же заметила, каким темным, хмурым и захламленным выглядит наш дом. Я постояла с минуту, прищурившись, и попыталась различить разные коробки и странные очертания предметов. Кое‑где в шиферном покрытии крыши были дыры, которые пропускали дневной свет небольшими лучами. Интересно, как давно мама задумывалась о починке крыши.

– Через неделю проход заложат кирпичом, – значительно заметил Люк. – Мы должны следовать правилам пожарной безопасности, и доступа в твой дом больше не будет. Так что я больше не смогу незаконно проникнуть в твой дом, Кэт.

Я рассеянно улыбнулась, понимая, что это мой последний шанс осмотреться здесь и увидеть все таким, каким оно должно быть. Здесь находилось нечто, что мама стремилась скрыть от меня, и когда появилась возможность все узнать, я занервничала. Я беспокойно взглянула на Люка, собралась с духом и пошла вперед.

– Сначала убедись, что здесь можно пройти, – предупредил он, когда я ступила на край.

– Я думаю, все в порядке. Я уже была здесь раньше, забыл?

Люк шел сразу за мной и с опаской поставил свою ногу сорок пятого размера на половицу. Затем, успокоившись, заметил:

– Похоже, пол был дополнительно обшит досками.

– Фу! – взвизгнула я, когда мне на щеку налипли влажные нити паутины.

Я некоторое время стояла и оглядывалась, и почему‑то меня охватило непреодолимое чувство печали. Вокруг были не просто пыль, запустение и рухлядь, но витало что‑то почти осязаемое, и я снова была рада, что рядом со мной Люк, готовый поддержать в любой момент.

– Смотри, манекен для шитья, – указал он. – А вон старая птичья клетка.

Я стала копаться в чайных коробках, набитых книжками и старыми игрушками, удивляясь, что мама не поленилась сохранить все эти вещи.

– А что в чемодане? – спросил Люк.

Это был старомодный саквояж, на котором лежало несколько мешков со старыми диванными подушками и занавесками, но он был надежно заперт, и ключа нигде не было видно. Я слегка постучала по нему, и раздался глухой звук.

– Я могу взломать замок, – сказал Люк.

Я положила руку ему на плечо, чтобы удержать.

– Не нужно. Его петли проржавели, и вот эта, например, сама уже отвалилась.

Я осторожно просунула руку внутрь и нащупала что‑то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани. Пальцы коснулись прохладного металла, покрытого множеством дырочек.

– Я знаю, что здесь. Это мамина флейта.

– Я и не знал, что она играет на флейте.

– Она не играет… теперь. Но как‑то рассказывала, что раньше была очень хорошей исполнительницей.

Я ходила между плетеными корзинами, искусственными цветами, теннисными ракетками, парафиновым нагревателем, чайником и прочими вещами, волнуясь, что могла ошибиться и чердак был просто местом для свалки ненужного хлама.

– А кое‑что из этих вещиц стоит немалых денег! – воскликнул Люк, проводя рукой по небольшому старинному письменному столику, отделанному кожей.

Я подошла к нему и открыла крышку столешницы. Внутри лежала целая куча разных фотографий. Я стала разглядывать некоторые из них, пораженная тем, как выглядела мама в моем возрасте. Какие‑то снимки были сделаны на пляже, какие‑то на ярмарке. Ее волосы раздувал ветер, она выглядела веселой и беззаботной, настолько не похожей на маму, к которой я привыкла, что меня опять захлестнула волна грусти. Как будто каким‑то колдовским образом вся ее жизнерадостность и мечты о музыкальной карьере остались пылиться здесь вместе со всем остальным старым хламом. Я села на пол, поджав под себя ноги, и стала рассматривать фотографии, а Люк продолжал поиски, предоставляя мне возможность побыть наедине с собой. Мне захотелось забрать одну из фотографий, но потом я поняла, что она только будет напоминать мне о том, какой несчастной мама стала теперь. Я аккуратно положила их на место.

Мое внимание привлек большой черный вещевой мешок, и я быстро расстегнула его.

– Смотри, – подозвала я Люка, – здесь даже детские вещи. Детский комбинезон, кардиган, вязаные ботиночки и маленькое полотенце.

Я подняла большой вышитый платок с каймой из шелковой ленты.

– Ого, как красиво.

Люк показал мне вышивку на одном из углов.

– Тут что‑то написано.

– Хоуп. Разве это не странно? Может, это пожелание ребенку, например как «Мир и любовь»?

– Много лет назад это было популярное имя, – осторожно сказал Люк. – Родители любили называть детей в соответствии с христианскими добродетелями. Хоуп, Пэйшэнс, Чэстити, Мерси[5]и…

Он смолк, и я быстро засунула платок обратно в мешок. Я могла точно сказать, о чем он думает – Грейс, имя, которое я больше не желала слышать. Я задержала последний взгляд на маминых фотографиях и закрыла крышку стола, тяжело осев на пол.

– Зря я притащила тебя сюда, Люк. Здесь не оказалось ничего полезного.

– Ну, это обычный чердак. Когда мы с папой разбирали свой, нам пришлось вывезти на помойку четыре грузовика хлама.

Меня наполнило чувство безысходности.

– Эта проблема с Женевьевой… она сделала меня невменяемой. Я всегда оглядываюсь, проверяя, не следят ли за мной, в постоянном напряжении ожидаю следующей ее выходки и уже больше не живу своей обычной жизнью.

– Ты не невменяемая, – успокоил Люк, присев рядом со мной на грязные половицы. – Хотя она и пытается сделать тебя такой.

Я притворно засмеялась.

– Ну, у нее, кажется, получается. Вот, например, что мы здесь делаем? Это просто сумасшествие.

– Но это, в принципе, забавно, – улыбнулся Люк, пытаясь меня приободрить.

– А самое худшее в этом то, – пожаловалась я, – что она показала мне ту сторону моей личности, о которой я сама не подозревала.

– Какую?

– Наполненную ненавистью, – ответила я без всякого выражения. Люк промолчал, и я с досадой хлопнула себя по бедрам. – И мне везде мерещатся дурацкие связи… Я даже втянула собственную маму в эту отвратительную игру.

– Ты должна быть сильной и сосредоточенной, Кэт, она хочет тебя сломить.

Я с трудом поднялась на ноги.

– Ну ладно, пойдем.

Когда я оглянулась, Люк держал в руках темный деревянный ящичек, покрытый резным орнаментом.

– А это что‑то особенное, – с восхищением сказал он.

– Откуда ты это взял?

– Он упал за водяной бак. Я заметил, как что‑то сверкает.

– Я его помню, – выдохнула я и вернулась в мыслях к дедушке, как он любил открывать этот ящичек для меня и изображать, будто это пиратская шкатулка с сокровищами.

– Чья она?

– Дедушкина. А обивка у нее из красного шелка.

Люк открыл и показал мне все еще мерцающую красную обивку. Я почувствовала хорошо знакомый запах сигар дедушки.

– Он всегда шутил надо мной, что когда я подрасту, он покажет мне один секрет.

– Какой секрет?

– Какое‑то спрятанное сокровище.

– И где же оно?

– В том‑то и дело, я так ничего и не узнала. Может быть, он просто придумывал.

Люк нахмурился и стал так и сяк вертеть ящичек в руках, а затем нетерпеливо передал его мне.

– Попробуй ты.

Я провела пальцем по ободку ящичка и снаружи и внутри, дрожа от нетерпения.

– Я годами пыталась разгадать эту штуку.

Он саркастично засмеялся.

– Что, и потайной кнопки нет?

– Нет.

– Он такой замысловатый, – задумчиво сказал Люк. – Если разглядывать вблизи, то можно увидеть, что это два разных орнамента и они состыковываются, как «ласточкин хвост».

У меня, наверное, было бессмысленное выражение лица, потому что я не имела ни малейшего понятия, о чем говорит Люк. Он забрал ящичек назад и ловко нажал пальцами на разные фрагменты двухцветного дерева. Он безрезультатно продолжал нажимать на узор, и мне уже стало неинтересно, когда вдруг что‑то сдвинулось и выскочило еще одно отделение.

– Это ящик для бумаг, – улыбнулся он. – Обожаю головоломки. Нужно нажать на два абсолютно совпадающих фрагмента, или ничего не сработает.

Люк осторожно передал содержимое мне, будто там действительно могло быть что‑то ценное, хотя я видела только свернутую бумагу. Я почувствовала, что у меня в руках что‑то действительно важное, но мне не хотелось читать на чердаке. Я стала перебираться через завал вещей, чтобы попасть в дом Люка, и радовалась задержке, потому что внутри у меня все подскакивало от напряжения. Мы вернулись на его чердак, и я почувствовала, как мой желудок завязался узлом. Люк дал мне тряпку, чтобы вытереть руки, и я заметила, что все его лицо перепачкано сажей, что особенно забавно смотрелось в сочетании с его светлыми волосами. Больше не было причин задерживать исход дела, и я с напряженной улыбкой дрожащими пальцами развернула бумагу.

– Это мое свидетельство о рождении, – прошептала я, удивляясь, зачем маме прятать его, но затем в голову пришло очевидное – имя моего папы. Я быстро проверила графу «отец» и покраснела, потому что она была пустой. Я опустила голову и сделала вид, что смотрю в другую сторону, чтобы Люк не заметил. Мое внимание привлек маленький круглый кусочек пластика, лежавший в углу ящичка. Я посмотрела его на свет.

– Это именная детская бирка, – сообщил Люк. – На ней должно быть имя.

– Риверз, – прочла я. – И тут еще шесть чисел.

– Номер госпиталя, – быстро ответил Люк. – А еще что‑нибудь?

– Только фотография. – Я перевернула ее и увидела какую‑то надпись, но настолько выцветшую, что ее невозможно было разобрать. – Я думаю, мама пыталась отсрочить неизбежное. Когда мне исполнится восемнадцать, я могу захотеть найти отца. Может быть, она поэтому была так напряжена? Она боится, что я что‑то о нем узнаю.

– Так что все это не имеет никакого отношения к Женевьеве? – вздохнул Люк.

– Мне так не кажется. Фото должно быть важным, но я не могу понять, кто это.

Он развеселился.

– Это должна быть ты.

– Но это не я, – возразила я. – Здесь подпись на обратной стороне, но она выцвела.

– А как насчет приема, которому мы научились в клубе шпионов? Как снова проявить надпись на бумаге?

– Вы не принимали меня в ваш клуб, – напомнила я, показав язык. – Правилом было: никаких девчонок.

Люк шутливо дернул меня за волосы и достал из кармана карандаш. Я восхищенно наблюдала, как он аккуратно заштриховывает оборотную сторону фотографии. Если взглянуть ближе, можно было увидеть, как белым на сером фоне постепенно проступала надпись.

– Что там написано?

Он был очень сосредоточен и не поднимал головы.

– Я могу разобрать дату. Пятое июня и год, тысяча девятьсот девяносто четвертый.

– Это мой день рождения, – сказала я, абсолютно ошеломленная.

Люк напряженно вглядывался в надпись.

– И имя тоже, Кэт. Здесь написано «Кэти Риверз».

Я хмыкнула.

– Но этот ребенок правда не я.

– Ты сама себя не узнаешь, – засмеялся он. – Моя мама говорит, что все маленькие дети выглядят одинаково.

– Мы что‑то упускаем, – проворчала я. – Как будто слово вертится на языке, но ты не можешь его вспомнить.

Я посмотрела на свидетельство о рождении и прочла все подробности.

– Ого. Посмотри на это. Я родилась в роддоме в Северном Йоркшире. – Я громко хлопнула в ладоши, но Люка это совершенно не впечатлило.

– И что?

– Мы разыскивали что‑нибудь о прошлом Женевьевы как раз в том же месте. Разве это не совпадение?

– Ну, это самое большое графство в стране, но раз ты так считаешь, Кэт… Что же она там делала?

Я покачала головой:

– Понятия не имею. Мама никогда не рассказывала, что жила где‑то в другом месте, и я никогда ее не спрашивала.

И вот снова это чувство. Как будто нечто смотрит мне прямо в глаза, а я слишком глупа, чтобы увидеть его. Я пыталась сложить вместе все кусочки головоломки, но они рассыпались, и я готова была кричать от негодования. Словно ниоткуда на меня навалилась ужасная слабость, и мне захотелось уйти.

Сверху спуск по крутой деревянной лестнице выглядел намного страшнее, и у меня даже закружилась голова, но я заковыляла вниз и спустилась так быстро, что не рассчитала и споткнулась на нижней ступеньке, вывихнув лодыжку. Люк обнаружил меня распластанной на ковре. Я держалась за ногу, почти испытывая радость от боли.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06