Двадцать седьмая

Настали каникулы, и я радовалась, что представился шанс спокойно зализать раны и не сталкиваться с Мерлином в колледже каждые пять минут. Все, о чем говорила Женевьева, исполнилось: она отобрала у меня друзей, бойфренда и сорвала мне учебу. Она точно знала, как я поступлю и каким образом отреагирую. Но самым болезненным разочарованием стала картина – вершина унижения и позора. Слава богу, что я успела порвать с Мерлином раньше, чем он мне ее показал. Я взяла ситуацию в свои руки и сохранила хотя бы малую часть достоинства, что было слабым утешением. Такое признание может звучать не вполне нормально, но испытывать терзания от шаткого положения рядом с ним было гораздо хуже, чем осознавать тот факт, что он больше не мой.

Мне не на что было отвлекаться – Ханна ненадолго уехала в Париж совершенствовать свой французский, а Нэт большую часть времени надо было присматривать за сестренкой. В кои‑то веки у меня появилась возможность полностью посвятить себя эскизам, но все они были мрачные, невыразительной, темной расцветки, будто кто‑то попросил меня создать коллекцию одежды специально для похорон. Я безвылазно сидела в своей комнате, избегая маму, которая продолжала вести себя как‑то странно. Совершенно неожиданно для меня она стала все чаще заговаривать о смене места жительства, что нам стоит переехать в другой город и попробовать начать все заново. При этом мама всегда ненавидела перемены в любом виде, поэтому я все больше начинала подозревать, что это имеет какое‑то отношение к ее реакции на настоящее имя Женевьевы.

Когда Люк узнал, что я рассталась с Мерлином, он заехал к нам прямо после работы с цветами и разговаривал приглушенным голосом, будто в доме кто‑то умер. Я все еще не могла нормально ходить, поэтому он сам сходил на кухню, поставил букет в воду и даже попытался изобразить какую‑то несуразную композицию.

– Как твоя лодыжка?

– Все еще болит.

Я подняла штанину. Нога была всех цветов радуги и какой‑то рыхлой на вид.

Люк вытащил яблоко из корзины с фруктами и отгрыз большой кусок. По его подбородку стал стекать яблочный сок.

– Тебе стоит сделать рентген, на всякий случай.

– Мама сказала то же самое.

– Сильно болит?

– Ужасно.

– Если ты не обзаведешься костылями, то пропустишь колледж. – Он побренчал ключами от машины передо мной. – Пойдем, отвезу тебя в больницу… прямо сейчас, и покончим с этим.

Я недовольно застонала, потому что он, как всегда, был прав. Мне пришлось взять сумку и проковылять к автомобилю. Я разглядывала Люка, пока он вел машину и смотрел на дорогу, думая о замечании Мерлина насчет Лауры, но мне не хватало духу спросить напрямую у него самого. Мы приехали в больницу и отправились в травмпункт. Раньше мне не приходилось бывать во взрослой больнице, и меня поразило огромное количество людей в очередях.

– Хорошо, что сейчас не середина ночи, – прошептал он. – Это не очень‑то приятное зрелище.

– Я смогу сама справиться, – отважно заявила я. – Просто оставь меня здесь, а потом я доеду на такси домой.

– Даже и не мечтай, – проворчал он в ответ и принялся насвистывать жизнерадостную мелодию.

– Лаура, должно быть, ненавидит меня, – напряженно начала я.

– С чего бы ей тебя ненавидеть?

– Я постоянно отвлекаю тебя, вот как сейчас.

– Она не обращает внимания.

– Ты всегда говоришь одно и то же. Что она не обратит внимания.

Люк перестал насвистывать, повернулся и стал пристально смотреть на меня. Обычно его глаза были светлыми и смеющимися, но сегодня они отдавали ледяной синевой и показались мне глубокими, как фьорды.

– И что, Кэт?

– Ну, просто… почему она перестала приезжать? Раньше мы здорово зависали втроем.

Он пожал плечами.

– Она занята, и теперь все стало по‑другому. Раньше она могла причесывать тебя, как куклу… когда ты была просто ребенком.

Я на какое‑то время задумалась над его словами и поняла, что не знаю, к чему он клонит, и мне все это не нравится. Может, она намеренно избегала меня?

– Люк, может, не стоит так ею пренебрегать… Смотри, как вышло…

– А Мерлин считал, что им пренебрегают? – спросил он совсем тихо.

– Это очевидно.

– Скоро все пройдет, – пробормотал он. – И ты найдешь другого парня.

– Найду? – повторила я, задохнувшись от возмущения. – Я не ищу себе нового парня, и вообще‑то я сама ушла от Мерлина.

Люк тут же смутился.

– Ой, Кэт, а я не понял. Я думал, что…

– Что мне разбили сердце?

– Нет, что ты просто очень сильно огорчена этим.

Мне было не с кем говорить о нашем разрыве, и возможность открыться Люку стала для меня желанным облегчением. Но я так и не смогла рассказать ему о картине.

– Между нами что‑то изменилось. Его голос и манера поведения остались прежними, но чего‑то уже не хватало… Как будто часть его украли у меня. Глупо, наверное, звучит?

– Совсем нет, – печально ответил он. – Наоборот, очень вдумчиво. Ты сильно выросла… в эмоциональном плане.

– Прекрати издеваться.

– Я серьезно, – впервые за долгое время ответил он без тени улыбки. – А что с Женевьевой? – Люк втянул щеки. – Ты была так взволнована, когда мы вылезли с чердака. Я предположил, что ты что‑то задумала.

– Ни о чем новом я не думала. Меня словно заклинило… насчет этой связи с Йорком.

Мимо вразвалочку прошла беременная женщина, и я благоговейно ужаснулась, насколько же способен растягиваться человеческий живот. У меня в голове снова заработали шестеренки, но в этот раз мои домыслы приняли такую несусветную форму, что я сама испугалась и сложилась пополам, спрятав голову на коленях.

– Кэт, ты в порядке?

– Люк, мы с тобой в больнице, так? А что обычно происходит в больницах?

– Нууу… люди приходят сюда лечиться, когда больны.

– И рожают здесь детей.

– Да.

Я закрыла лицо руками.

– Ты что, не понимаешь?

– Чего?

– Это ужасно, но все равно…

В это время меня позвали в кабинет. Я с радостью встала и позволила тыкать, простукивать и просвечивать на рентгене свою лодыжку, лишь бы не думать о вероятности, которая становилась все больше прямо на глазах. Я ни слова не проронила, пока не оказалась дома с туго перевязанной ногой и костылями под мышкой. Было уже поздно, и у мамы в спальне не горел свет. Люк пошел со мной в дом и аккуратно прикрыл за собой дверь. Он стал прохаживаться по гостиной, заложив руки за спину, и в обычной ситуации я бы рассмеялась, настолько он сейчас был похож на одного из членов королевской семьи.

– Может, ты уже расскажешь наконец?

– Вон в том шкафу лежит фотоальбом. Можешь принести его мне?

Он послушно наклонился, открыл шкаф и немного в нем покопался, затем без каких‑либо вопросов передал мне обшитый коричневой кожей альбом. Я принялась быстро листать и раскрыла его на середине, развернув к Люку.

– Смотри, вот моя фотография в младенчестве.

– И?

– Ну, это же очевидно. Нельзя не заметить, насколько я тут отличаюсь.

– Вообще‑то нет, как я уже говорил, младенец он и есть младенец.

Я достала из сумки другую фотографию и помахала у него перед носом.

– Я была недоношенной и почти без волос. А этот ребенок крупный, и у него черная шевелюра. Я серьезно. Это не я на фотографии.

Люк вздохнул.

– Ну что же, твоя мама так устала после бессонных ночей, что неправильно подписала фотографии, или в фотостудии ей отдали чужой конверт.

– И она так и не заметила, что на них другой малыш, – приуныв, продолжила я.

– Маленькие дети могут измениться за несколько дней. Они теряют вес или набирают его, у них могут выпадать волосы…

– Но это не мое лицо, – настаивала я. – Эта фотография была спрятана вместе со свидетельством о рождении и детской биркой из роддома по какой‑то важной причине. Я не могу поверить, что ты не видишь в этом смысла. Поездка в больницу навела меня на эту мысль.

Люк был действительно недоволен.

– Кэт, ты что, думаешь, вы с Женевьевой могли родиться в одном и том же больничном отделении?

Я сделала глубокий вдох.

– Даже больше. Я знаю, звучит немыслимо, невероятно и просто ненормально, но мне кажется… возможно, что мама забрала домой не того ребенка.

Люк зажал нос и закрыл рот рукой, чтобы заглушить хохот. Через несколько минут он пришел в себя и извинился передо мной.

– Даже я не подумал о такой возможности. Я, журналист, который работает с конспиративными теориями и прочей загадочной дребеденью.

Я совершенно не обиделась, потому что идея действительно была несуразной, но все же попыталась выглядеть сдержанной и вдумчивой, чтобы он воспринял меня всерьез.

– Это связь между Женевьевой, мамой и мной. Я родилась в другом городе, ребенок под моим именем – это не я, и мама побледнела, когда я произнесла имя «Грейс». Это могло бы стать ответом на вопрос, почему Женевьева так меня ненавидит.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь, Кэт? Женевьева – дочь твоей мамы, а ты – дочь кого‑то другого?

– Предположим.

– Да, и твоя мама обо всем знает. Но почему тогда она позволила этому произойти?

– Я еще не думала над этим. Ты считаешь, это невозможно?

Он закатил глаза.

– Я считаю, что ты читаешь слишком много дрянных романов и увлекаешься мыльными операми.

– Подумай сам. Все эти вещи были спрятаны в ювелирной шкатулке, и я бы никогда до них не добралась. Мама не рассказывала мне, где я родилась, и добровольно отрезала себя от всех, даже самых близких. Всю мою жизнь она словно бежит от чего‑то и даже намекала на то, что может меня потерять.

– Мы живем в Великобритании. Здесь не путают младенцев в роддомах, особенно так, чтобы никто не заметил. Для этого существуют бирки. Их не снимают до тех пор, пока ребенка не выпишут.

Я с трудом сглотнула и сказала больше самой себе, чем Люку.

– Все угрозы Женевьевы в таком случае обретают новый смысл. Она говорит, что для нас двоих тут недостаточно места. Она вторглась в мою жизнь, потому что это должна была быть ее жизнь. И не может меня простить, потому что ее детство было таким ужасным. Она пришла навестить маму, притворившись, что продает украшения, а на самом деле хотела встретиться с ней лицом к лицу.

– Как она могла узнать все это?

– Не знаю. Но мы же уже поняли, насколько она умна. – Люк стал постукивать пальцами по столу, пока я продолжала размышлять вслух: – Это могло бы объяснить, почему мама всегда была такой скрытной и не любила говорить о прошлом. Я думала, это все из‑за отца, но, как оказалось, нет.

– Мне надо как следует подумать.

– Может, ты сможешь раскопать что‑нибудь еще? Найти больничные записи или регистрацию рождений… я не знаю… у тебя должны быть свои источники.

– Мы все еще не знаем настоящую фамилию Женевьевы‑Грейс, – напомнил Люк, надевая куртку. Он замешкался на пороге, одной ногой уже стоя на улице. – Есть более простое решение. Выяснить, когда у нее день рождения. Вы должны родиться в пределах нескольких дней, чтобы твоя идея имела право на существование.

– Ты просто гений, – с благодарностью ответила я. – Хотя… Я не могу спросить напрямую, потому что она может соврать.

– Извини, но с этим придется разобраться тебе самой, Кэт. Я знаю, ты как‑нибудь выкрутишься.

Я пошла к себе, как только Люк ушел, и открыла прикроватную тумбочку. Я скрывала от него одну вещь – мою навязчивую идею по поводу кулона. Это не было игрой воображения, он действительно становился тяжелее каждый раз, как я брала его в руки, будто разрастался вместе с силой Женевьевы. И почему у меня не получается его выбросить? Просто невозможно объяснить, но выходит так, словно некая сила каждый раз предотвращает это. Я лежала под одеялом и размышляла о том, что произошло, а кулон отбрасывал странные блики на стену.

«Ты отмечена, Кэти».

Я вспомнила о жене священника, которая говорила, что все еще чувствует в доме присутствие Женевьевы, будто много лет назад какая‑то часть ее осталась там. Может, она была так же отмечена? У Люка на все могли найтись логичные объяснения, но он не мог заставить меня перестать бояться этой изумрудной стекляшки. Мама взяла кулон домой, и у меня было странное чувство, что единственный способ избавиться от него – это вернуть в руки Женевьевы. У меня уже не вышло один раз, но теперь я знала, как мне следует поступить.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06