А. М. Васнецов. Скоморохи 2 страница

«Впрочем, не государственная деятельность в точном смысле слова была настоящим делом жизни Ртищева, которым он оставил по себе память: он избрал себе не менее трудное, но менее видное и более самоотверженное поприще — служение страждущему и нуждающемуся человечеству. <...> Сопровождая царя в польском походе (1654), Ртищев по дороге подбирал в свой экипаж нищих, больных и увечных, так что от тесноты сам должен был пересажи­ваться на коня, несмотря на многолетнюю болезнь ног, в попутных городах и селах устроял для этих людей временные госпитали, где содержал и лечил их на свой счет и на деньги, данные ему на это дело царицей. Точно так же и в Москве он велел собирать по ули­цам валявшихся пьяных и больных в особый приют, где содержал их до вытрезвления и излечения, а для неизлечимых больных, преста­релых и убогих устроил богадельню, которую также содержал на свой счет. <...> Его человеколюбие вытекало не из одного только

¹ Ртищев Федор Михайлович (1626—1673) — государственный деятель, московский филантроп. Приближенный царя Алексея Михайловича, глава ряда приказов (Большого дворца, Тайных дел и др.). Входил в Кружок рев­нителей благочестия. На собственные средства открыл ряд больниц, богаде­лен, а также школу в Москве при Андреевском монастыре.

сострадания к беспомощным людям, но и из чувства общественной справедливости» [20, Ключевский В. О. Лекция 56].

Отсутствие организованного государственного призрения ин­валидов не могло чудесным образом компенсироваться за счет со­страдания и подаяний нищелюбивых христиан. Народ, в силу соб­ственного обнищания и бесправия, не имел возможности внести лепту в дело создания и поддержания приютов и богаделен для больных и убогих. Таким образом, общество не могло встать на путь деятельной благотворительности, а государство (монарх) не помышляло строить светскую систему призрения.

Правда, наследник Алексея Михайловича, Федор Алексеевич, незадолго до своей кончины повелел отобрать из московских ни­щих калек и определить их в две специально заведенные богадель­ни. Трудно сказать, что подвигло самодержца на благотворитель­ный поступок, быть может, память о делах Ф. М. Ртищева, успевшего побывать воспитателем одного из братьев будущего ца­ря, быть может, иные резоны. На церковном соборе 1681 г. Федор Алексеевич предложил патриарху и епископам по всем городам устроить богоугодные заведения по примеру «еуропских стран», справедливо считая, что «в государствах и во градях, где такие до-мы (шпитальни и богадельни) нищих построены, великая от того польза» [35, 41].

Согласно традиции, начало которой положили «Правила о цер­ковных людях», русские храмы имели «записных», т. е. штатных нищих, коих насчитывалось немного. На приход дозволялось иметь не более двух десятков просящих, тогда как счет живших на Руси Христа ради, промышлявших нищенством профессионально, велся на тысячи. Государева «программа» принципиально отли­чалась от нищелюбивых забот Ф. М. Ртищева, суть ее состояла в том, чтобы «здоровым лентяям работу дать». Впрочем, замысел Федора Алексеевича в связи с его скорой кончиной в жизнь не во­плотился.

Итак, вереница драматических событий XVII в. ослабила традицию терпимо-сострадательного отношения к убо­гим, Церковь для организации призрения не имела полно­мочий и достаточных средств, самодержец не считал деятельную благотворительность нужной. Московская Русь продолжала жить оскудевающей жалостью и личной мило­стыней.

ИВ Соборное уложение 1649 г.: первое

упоминание о «ненормальных» подданных в российском законодательстве

В самодержавной стране институт гражданского права отсутст­вовал, львиную долю населения составляли люди зависимые — крепостные и холопы, чья жизнь безраздельно принадлежала по-

| М» к.феев. Ч. 1

Гу>

М*е 1л

■Шт:

■

мещику (вотчиннику). По волеизъявлению владельца крепостной мог быть передан или продан другому хозяину как вместе с се­мьей, так и отдельно, причем церковь не видела греха в практике торговли православными, т. е. единоверцами.

Сословная элита формально обладала значительной свободой, но та вмиг улетучивалась, стоило боярину впасть в царскую неми­лость. Права владельца на землю, недвижимость, частное пользо­вание и распоряжение имуществом в любой момент могли быть самодержцем пересмотрены и изменены.

Точную характеристику Московской Руси дает профессор права Н. Л. Дювернуа: «Чтобы определить, насколько в эту пору и позже государство поглощало личность, насколько за1и5 ге1 риЫюае зиргета 1ех¹ преобладал над всем, и прежде всего над интересом отдельных лиц, мы возьмем <...> положение лица по законодательным памят­никам той эпохи. Иной оценки достоинства личного, кроме государ­ственной, Уложение 1649 г. не знает, и любопытнее всего то, что этот единственный для всех критерий обнимает не светских только, а и духовного чина людей. Критерий этот и тут и там один — сте­пень близости к власти не только в смысле иерархическом, но пря­мо в смысле физической близости, которая, конечно, каждую мину­ту может измениться. Никаких определений для лиц, терпящих или наносящих бесчестье, нет... Характерна забота власти не о лице и его правах, а об интересах государства» [13].

Общине не доставало воли противостоять прихоти самодерж­ца, во всяком случае, отечественная история не знает примеров за­щиты родовым союзом своего члена от царской опалы.

XVII век явился для Руси столетием медленного и тяжелого восстановления государственного порядка, разрушенного во вре­мена Смуты. Процесс нормализации государственной и обще­ственной жизни неоднократно прерывался масштабными социаль­ными потрясениями: крестьянскими войнами, церковной рефор­мой и расколом. Недовольство злоупотреблениями и мздоимством воевод и приказных людей периодически вызывало волну народ­ных бунтов и мятежей. Для умиротворения подданных и удовле­творения сословных притязаний созывается Земский собор, дабы пересмотреть старые и выработать новые законы, «при которых прежние злоупотребления были бы невозможны и суд и расправа была во всяких делах всем равна» [18]. Борьба сословий за свои права, личное достоинство, обретение гражданского статуса сдела­ла возможной ревизию существующего законодательства. (Похо­жая ситуация, возникшая в XIII в. в Англии, как известно, привела к принятию Хартии вольностей и созданию парламента.)

Собор принял Уложение (1649) — свод законов, куда частично вошли Судебники Ивана III и Ивана IV, постановления Боярской думы и Земских соборов, статьи из «правил апостольских и свя­тых отцов, а также некоторые законы греческих царей»; структур-

¹ 5а1из ге1 риЬНсае зиргета 1ех (лат.) — «общественное благо — высший закон», принцип римского права, в силу которого частные интересы должны уступать интересам общественным.

но за образец был взят Литовский статут. Соборное уложение под­чинило церковь государству, окончательно прикрепило крестьян к земле [32].

Политическая необходимость упорядочить и законодательно закрепить сословные права на собственность неотвратимо застави­ла авторов Уложения вспомнить о глухонемых, слепых и умали­шенных. Самодержец, вынужденный принять закон, ясно опреде­ляющий сословные права, в том числе право на наследство, столкнулся с необходимостью юридически зафиксировать наличие среди подданных лиц с умственными и физическими нарушения­ми (XVII в.). Как мы помним, подобные прецеденты в Римской империи датируются V в. до н. э., в Византии — VI—VII столетия­ми, в странах Западной Европы — VII—XII вв. Принятие Москов­ской Русью закона о правах наследников из знатных фамилий на недвижимость, ранее принадлежавшую умершим родителям, обусло­вило появление в отечественной юрисдикции первого официального упоминания о лицах с отклонениями в развитии. Глава VII «О во­тчинах» Соборного уложения царя Алексея Михайловича содержит статью, регламентирующую право собственности братьев на родо­вую недвижимость — вотчину¹.

«Статья 15. А будет после которого умершего останутся дети глухи и немы, а братья их или сестры начнут обижать их, и от отцова и матери имения начнут их отлучать, и тем умершего детям имения отца их или матери разделить по жеребьям всем поровну, чтобы из них никто изобижен не был» [32, т. III, с. 181 —182].

Уложение де-юре установило для глухого или немого претен­дента на родительское наследство такое же право на полноценную долю, что и для его здоровых братьев и сестер. Однако, предписав не обижать наследников, что «глухи и немы», самодержец лишь формально проявил государственнзчо заботу об этих подданных. Указ оставался скорее декларацией о благих намерениях власти: в характерном для Московского государства укладе жизни глухо­немой из знатной фамилии оставался в полной зависимости от во­ли своих родственников.

Тем не менее принятие Уложения 1649 г. следует оценить как значимое событие в социально-культурной жизни страны, как важный шаг на пути к организации призрения инвалидов. На при­мере Западной Европы мы убедились, что любая законодательная инициатива в регламентации гражданского права неминуемо вле­чет за собой следующие шаги в деле заботы об инвалидах. Так слу­чилось и на Руси. Менее чем через тридцать лет после принятия Уложения царь Федор Алексеевич, ревизуя его, столкнулся с не­обходимостью внести коррективы в статьи, где упоминались под­данные, которых до 1649 г. государство не замечало. В марте 1676 г. Уложение пополняется новыми разъяснениями в части на­следования имений:

Вотчина — родовое недвижимое имение, населенная земля, состоящая во владении [10, Т. 1].

3*

«Статья 23. Которые всяких чинов люди и глупы и глухи, и слепы и немы, и службы не служат, а поместья свои начнут кому посту­паться, а матери их, и жены, и дети, и сродники начнут челобитьем спорить, чтобы по той их поступке поместий не справливать для их скорбей, и поступок таких скорбных поместья за теми людьми, кому они поступаются, справливать ли, или за спором не справливать?» «Великий государь указал, и бояре приговорили: Поместья свои сдавать всякому вольно, а челобитья от матери, и от жен, детей и от сродников не принимать» [32, т. IV, с. 242, 257].

Самодержцу поначалу пришлось подтвердить законность прода­жи поместий любым землевладельцем независимо от его физическо­го и психического состояния, а затем внести уточнения. Указ 1677 г. предлагает статью о поместьях и вотчинах в исправленной редакции. Право свободно распоряжаться наследством лица, страдающего фи­зическими недостатками (глухие, немые, слепые), сохранили. В слу­чае просьбы родственников не признавать подобную сделку по при­чине умственной отсталости или пьянства собственника, желающего продать имение, полагалось производить расследование:

«Статья 27. Бояре приговорили пополнить: которые люди глухи и немы и слепы, и тем поместья свои сдавать вольно; а которые пьяницы и глупы, и про тех разыскивать, и буде по розыску объявят­ся глупы и пьяницы, и тех поместий по поступке не справливать» [32, т. II, с. 124].

Иными словами, глухой, немой или слепой владелец имения (земли, недвижимости и пр.) признавался способным распоря­жаться имуществом самостоятельно, ссылки родственников на фи­зический недостаток человека, объявленного наследником по заве­щанию, суду не следовало принимать к рассмотрению. Даже распоряжения глупых и пьяниц могли признаваться незаконными только после юридической фиксации их недееспособности по ма­териалам специального расследования.

Признаем безусловную гуманность отечественного закона к слепым и глухим людям из знатных фамилий. Есть основания считать, что Уложение имело в виду не врожденную слепоту или глухоту, а приобретенную в зрелом возрасте, так как глухой или слепой от рождения изначально не мог стать владельцем поместья, которое жаловалось царем за заслуги на государственной службе.

Появление в Уложении процитированных статей позволяет утверждать, что самодержец и авторы свода законов не считали собственника, приобретшего инвалидность, человеком, утратив­шим сословные, в том числе имущественные, права. Уникальное свидетельство щадящего отношения наших предков к глухонемым и безумцам в эпоху, когда закон и право постоянно отступали пе­ред силой и произволом, содержит статья 441:

«Пункт 28: Глухих и немых и бесных и которые в малых летах, а не в возрасте при учинении повального обыска в обыск не писать» [32].

Для государства Московского (самодержца и светской власти) глухота, немота и сумасшествие не представлялись (в чем убежда-

ет пункт 28 статьи 441 Уложения 1676 г.) обстоятельством отягча­ющим, более того, освобождали от обыска. Мы далеки от мысли о проявлении карательными службами снисхождения к глухоне­мым или безумным, если те, к несчастью, оказывались в числе за­хваченных бунтовщиков или обвиненных в «злом умышле-нии» — умысле, направленном против царя и государства¹. И все же, признаем, мы сталкиваемся с уникальным прецедентом зако­нодательно закрепленного снисходительного отношения к инвали­дам и малолетним! Уложение, пришедшееся на первый период, оказывается гуманнее, чем законодательство европейских стран, проживавших в это время второй период эволюции отношения к людям с физическими и умственными недостатками. Неудивитель­но, что принятый много позже чужеземных отечествен­ный закон оказался, как об этом пишут многие исследователи, «прогрессивнее» западных. Беда в том, что анализируемый акт именно в силу своей прогрессивности не мог кардинально изменить отношение к инвалидам, ибо опередил не толь­ко отечественные, но и европейские реалии. Московское царство, оставаясь в первом периоде, попыталось ввести в судеб­ную практику нормы, близкие по духу к весьма еще далекому тре­тьему периоду эволюции, что делало задуманные нововведения не­исполнимыми.

Итак, предпринятая в XVII в. кодификация прежде писаных законов поставила монарха (государство) перед необходимостью внести в отечественную юрисдикцию статьи, касающиеся имуще­ственных и иных прав инвалидов. Принятое уложение де-юре дол­жно было изменить их жизнь, де-факто этого не случилось: дис­танция между законодательным предписанием и реальной жизнью была слишком велика.

ШШШ Прежде несвойственный страх

Произошедший в XVII в. церковный раскол спровоцировал власти на поиск идейных врагов, еретиков. Охваченная религиоз­ной междоусобицей, борьбой за чистоту веры, призываемая к идеологической бдительности Московская Русь по-новому оце­нивает как истинное сумасшествие, так и мнимое — юродство. Не­грамотное и испуганное население начинает вести себя на манер западноевропейцев времен разгула судов инквизиции. Религиоз­ное противостояние ревнителей старой и новой веры привело к го­сударственному гонению, преследованию и истреблению «веря­щих неправильно». Церковный собор учреждает особую службу по

¹ «Психические болезни и неправильное устройство органов сознания <...> не определяются в закон. <...> Практика, хотя и сознавала важность этого условия вменения, допускала иногда суд и смягчение наказания для лиц, не имеющих его: «Оска Мосеев пытан, он, Оска, глух и нем, дураковат и не в уме; судья приговорил: бить его кнутом и освободить на чистую поруку (уголовное дело 1697 г.)» [5, с. 336].

Г: ■

,а~,й:?"-'«';'^:' ■''■-^ч-"*"~

^........... ■:. ■. ■ ■■.,„..,

"■ ■:;:;-*•■■■ ■ ■■■■

4*

<

«*.

борьбе с раскольниками, их духовный лидер — протопоп Авва­кум — казнен.

Как и в Западной Европе, на Руси к еретикам стали легко при­числять психически больных людей, которые теперь и в церков­ном поучении, и в государевом указе признаются не просто «одер­жимыми», но одержимыми бесом. Охота на ведьм не обошла Московскую Русь, известны случаи сожжения чернокнижников и колдуний в царствование Алексея Михайловича [15, 17], в народ­ное сознание проникает прежде не свойственный славянам суевер­ный страх перед калеками и слабоумными, отныне нередко имену­емыми «бесноватыми» или «уродами».

Свидетельством тому народные суеверия и чары (ритуальные слова и действия) против калек. «Чары для калек, — пишет И. П. Са­харов, — должны обращать особенное внимание помещиков по своему злоупотреблению в семейной жизни. Простолюдин реши­тельно верит, что калеки, люди, обезображенные разными болезня­ми, суть несчастливцы, очарованные доками, ведунами. Можно ли придумать нелепее сего заблуждения? Русский поселянин при взгля­де на калек сожалеет об них, но вместе с тем и страшится, предпо­лагая в их теле присутствие нечистой силы. Нельзя обвинять поселя­нина за это последнее предположение, чары для калек действи­тельно находятся в русском чернокнижии» [39, с. 81].

Быстрое искоренение религиозной оппозиции оказывается весь­ма затруднительным из-за существования полчищ профессиональ­ных побирушек, бесконтрольно перемещающихся по стране. Са­модержец и главенствующая церковь не могут более терпеть подобного положения дел и, признав бродяжничество опасным для государства, усиливают наступление на него. Административные меры, принимаемые на Руси в целях искоренения нищенства, неми­нуемо отражаются на положении той части инвалидов, что жили подаянием Христа ради. Единственным положительным моментом усиливающейся борьбы с нищенством можно считать введение уго­ловного наказания лиц, промышлявших нищенством, за сознатель­ное калечение детей ради наживы. В 1679—1682 гг. частично пере­сматривается уголовное законодательство и, отметим это решение как позитивное, запрещается членовредительство арестантов¹.

Пытаясь сократить численности прошаков, власть неминуемо сталкивается с проблемой малолетних бродяжек. Царь Федор Алексеевич решает отсылать детей-побирушек на обучение в осо­бые места — «дворы». В своем решении государь не оригинален, подобным образом проблема решалась в большинстве европейских стран, там идея искоренения нищенства через общественное при­зрение родилась сотней лет раньше. Напомним, в Англии королев­ский акт 1575 г. предписывал строительство в каждом графстве ис­правительного дома для бродяг, Германия начала последовательно

¹ «Членовредительство — один из видов наказания за преступления, пре­дусматривавшихся Уголовным правом Московского государства. Преступ­нику могло урезаться ухо, язык, выжигаться клеймо» [5, с. 640].

В. И. Суриков. Боярыня Морозова. Фрагмент

открывать дома-изоляторы примерно с 1620 г. Главное отличие Московского указа (1682) состояло не только и не столько в хро­нологическом отставании от западных актов. Упомянутых в цар­ском повелении «дворов» в реальной жизни не существовало, указ же не разъяснял, кто и на какие средства станет их строить. Кроме юго, население Руси, не в пример западному, все еще оставалось пищелюбивым. Если в западном сознании к этому времени «нище­та выпадает из диалектики унижения и славы, ее место — в преде­лах соотношения порядка и беспорядка, внутри категории винов­ности» [45, с. 75], то на Руси она вызывает сострадание.

Русь продолжала оставаться нищелюбивой, но все чаще прояв­ляются предрассудки, согласно которым встреча с уродливым человеком сулит несчастье, что в известной мере является резуль­татом проникновения в страну вместе с западной культурой опас-

ливых и недоброжелательных взглядов на инвалида. Комментируя «чары для калек», И. П. Сахаров энергично и настойчиво доказы­вает, что «они занесены в нашу родину с чужой стороны, русский поселянин не был их изобретателем», что древние славяне не ис­пытывали подобного опасения перед калеками [39, с. 81].

Знаток русских обычаев М. И. Забылин приводит примеры опас­ливого отношения к увечным — сочиненные в народе «чары», способ­ные защитить от «дурного глаза» (влияния) уродливого или бесновато­го человека¹. «В былое время, — убеждает М. И. Забылин, — наша Россия изобиловала калеками разного рода, особенно Москва и ее окрестности. Особенно пешеходный путь от Москвы к обители препо­добного Сергия изобиловал на каждом шагу слепцами и уродами рос­товского изобретения (Ростов Ярославской губернии в прежнее время славился уродами. Промышленники нищенством или за деньги, или воровством приобретали детей, подрезывали жилы, выкалывали глаза или делали другое нарушение здоровья тела и уродование и уродов возили по России, эксплуатируя их). Изуродование существовало искусственное, несмотря на то что было много и естественного безоб­разия по неуходу за детьми, вследствие наследственных болезней, а также по неискусству повивальных бабок (повитух) и отсутствию да­же самого понятия о врачебном искусстве. Простосердечный русский народ, ожидая в каждом новорожденном будущего работника, надеж­ду на подпору в старости, в рожденном уроде видел наказание Божие за свои грехи и уродство невинного младенца считал делом дьявола или прямо, или чрез посредство злых людских козней» [37, с. 399].

Причиной народного страха перед носителем физического уродства М. И. Забылин полагает дьявольскую тень, которую обы­ватель угадывал за спиной калеки или одержимого. Не прошли да­ром и старания Церкви, объявившей в XVI в. войну скоморохам и юродивым. Скоморошество и прежде искоренялось как «бесовст-во», «похабство», народных актеров выгоняли из городов и мона­стырских владений, за предоставление им крова па виновных на­лагался штраф. Теперь и юродивые в глазах духовенства утра­чивают ореол святости, предпринимается попытка вычеркнуть имена ранее чтимых юродов из богослужебных книг. Против прежде упоминавшихся в церковных бумагах имен в XVI в. появ­ляется отметка: «Доложить патриарху», владыка повелевает: «Вы­ключить имена». Патриарх демонстрирует клиру и миру «правиль­ное» отношение к юродивым, Церковь перестала считать даже самых популярных из них своими достойными чадами. В патриар­ших богослужебных книгах имена впавших в немилость юродов замазывают киноварью, а в текст Служебника образца 1602 г. уже

Определения безумный, безрассудный, бестолковый, сумасбродный, су­масшедший идеологически нейтральные и лишь указывают на отсутствие ума (рассудка, толка), тогда как слово бесноватый содержит указание на сверхъестественную, мистическую причину безумия. Использование в госу­дарственном документе соответствующего определения отражает понимание законодателем причин сумасшествия, а также степени вины и ответственно­сти безумца.

не вписывают. Спустя три десятилетия (1636) патриарх Иосаф осуждает поведение юродивых за то, что они «велик соблазн пола­гают в простых человецех» [16, с. 150]. Наконец, православная Церковь окончательно порывает с «похабами», «бесноватых» за­прещено впускать в храм (1646). При патриархе Никоне, который «юродивых святых бешаными нарицал и на иконах их лики писати не веле» [16, с. 151], официальное неприятие юродивых достигло апогея.

Если в предшествующие века мистическое отношение населе­ния к «похабам» также распространялось на истинных умалишен­ных и сумасшедших, обеспечивая тем самым относительную их за­щиту, то в XVII столетии закладываются семена опасливо-не­доброжелательного отношения к людям психически нездоровым. К концу XVII в. многие образованные москвичи уже разделяли официальную позицию неприятия юродства.

Перемене взглядов способствовали распространившиеся во вто­рой половине XVII в. пророчества о близком конце света, о скором приходе антихриста. Его власть, обещали предсказатели, «продол­жится на земле два с половиною года — с 1666 по 1669 г., а затем начнется светопреставление. <...> В ожидании этих ужасов, вероят­но, во многих местах происходили явления, о которых дошли до нас известия относительно нижегородского края. С осени 1668 г. там за­бросили поля, не пахали и не сеяли, по наступлении рокового 1669 года бросили и избы. Собираясь толпами, люди молились, по­стились, каялись друг другу в грехах» [23, с. 57—58]. Нетрудно себе представить, как утомленное ожиданием антихриста, взвинченное и психически истощенное население легко обнаруживало бесовское влияние в необычном поведении окружающих. «В натурах экзаль­тированных это напряженное ожидание второго пришествия вызва­ло особые явления, принявшие, как это всегда бывает в явлениях религиозного экстаза, эпидемический характер» [23, с. 75].

Последнее двадцатилетие XVII в. ознаменовалось на Руси уже­сточением преследования раскольников и одновременно кардиналь­ной сменой взглядов монарха на нищенство. Армия побирушек во­брала в себя немалое число беглых крепостных и преступников, разного рода смутьянов, в том числе и противников новой веры. За­дача истребить религиозную оппозицию обусловила кардинальную смену отношения государства и церкви к нищенству. Стимулирова­ла борьбу с бродяжничеством и предстоящая военная реформа (1681 У, самодержец предполагал «рассортировать» нищенствую­щую братию, изъяв из нее мужчин, годных для армейской службы. Калеки и убогие государя интересовали меньше, инвалида в армию или в ремесло не рекрутируешь, а потому проект указа 1682 г. оста-

Весьма часто европейские правители вспоминали о нищих на этапе во­енных реформ, полчища попрошаек в таких случаях представлялись бездон­ным резервом для пополнения войска. На Земском соборе 1681 г. обсужда­лась необходимость реорганизации русской армии. Планируя военную реформу, Федор Алексеевич не мог не задуматься о рекрутировании физиче­ски крепких мужчин, живущих подаянием.

вил эту часть живущих Христа ради без официального внимания, в очередной раз полагаясь на «милость добрых христиан». В год подготовки указа Федор Алексеевич скончался, а с ним умерла и идея организации в Московском царстве общественного при­зрения. Население страны, включая его элиту, не видело резона заменять традиционное нищелюбие на деятельную благотвори­тельность.

Итак, церковный раскол, «охота на ведьм», вымарыва­ние имен почитаемых юродивых из церковных книг, борь­ба с нищенством, появление суеверий и предрассудков истощали традицию терпимо-сострадательного отно­шения к убогим, государственное же призрение по-преж­нему отсутствовало.

■ЯН Петр I: попытка сломать традицию и организовать призрение на европейский манер

XVIII век становится не просто временем коренных преобразо­ваний в стране, но и периодом ее активного сближения с Западом, освоения западноевропейских идей в области экономики, полити­ки, законодательства, науки, культуры, образования. Реформатор Петр I сознательно и беспощадно ломает устоявшиеся каноны рус­ской государственности, общественного устройства и уклада жиз­ни, окончательно подчиняет Церковь короне и пытается перекро­ить страну на европейский манер.

Преобразуя страну, Петр I полагал, что чужеземные модели, успешные на своей родине, будут не менее полезны и России. Царь-реформатор, как точно заметил В. Г. Белинский, «увидел чу­деса и дива заморские и захотел пересадить их на родную почву, не думая о том, что эта почва была слишком еще жестка для ино­земных растений, что не по ним была и зима русская; увидел он вековые плоды просвещения и захотел в одну минуту присвоить их своему народу. Подумано — сказано, сказано — сделано: рус­ский не любит ждать. Ну, русский человек, снаряжайся, по царско­му наказу, боярскому приказу, по немецкому маниру...» [1, с. 39]. Беда состояла в том, что идеи и новшества венценосного рефор­матора не проходили активного испытания в противостоянии устремлениям различных сословий и влиятельных политических сил. Маятник преобразований в Европе колебался между консер­вативными традициями и прогрессивными новациями, регулиру-ясь противовесами интересов монарха, знати, крупных собствен­ников, Церкви, магистратов, гильдий и цехов. В России же маятник реформ приводился в движение либо останавливался единолично волей и рукой самодержца, подчас надолго зависая в крайних положениях, знаменуя то время тотальных перемен, то долгие годы затишья и искоренения результатов предшествующих нововведений.

:'■

::&^3, ~:::К:::/^:::::^:;Ьг: :■<

ОБРЕТЕНИЕ ПРАВА НА ЖИЗНЬ

Н. Н. Ге. Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе

Дата добавления: 2015-03-31