НННЮйШМИ мини 3 страница

После Петра Великого первые лица империи долгое время не включались в деятельную благотворительность, перестав при этом следовать правилам милостыни в духе идеалов православного бла­гочестия. По настоянию Елизаветы Петровны Сенат издает указ «О воспрещении увечным ходить в Санкт-Петербург для проше­ния милостыни» (1758). Неужели властям не доставало предшест­вующих запретительных законов, счет коим исчислялся десятка­ми? Оказывается, к написанию очередного рескрипта государыню понудила случайная и неприятная для нее встреча на улице. «Марта 10 дня усмотрено, что одна женщина просила милостыню, у коей все лицо в ранах изрыто и смотреть весьма противно, дабы таким увечным и гнусным отнюдь не допускать здесь в резиден­ции таскаться, и когда впредь усмотрятся, и ежели не имеют про­питания, в богадельни определять; чего ради оныя вновь от Сената стараться мужския и женския построить в Васильевском острову, только не на больших улицах и в таком месте, где бы знатного проезда не было, а о крепком смотрении, чтоб таковых гнусных и увечных отнюдь по городу бродить не допущали, в Полицию под­твердить» [28, т. 15, с. 189-190].

Со времен киевского князя Владимира вплоть до правления Петра I русский властитель считал в порядке вещей принимать по личной потребности либо обряда ради убогих калек в дворцовых палатах. Дочь реформатора православная государыня Елизавета в силу личной брезгливости запрещает «гнусным и увечным» (от­талкивающего вида) людям появляться на главных улицах столи­цы, особенно там, где их могут встретить особо важные персоны.

В 1748 г. Сенат издает указ «О невыдаче паспортов слепым, дряхлым и увечным крестьянам для прохода в Санкт-Петербург и

в другие места под взысканием штрафа за невыполнение сего ука­за». Данный документ свидетельствует о том, что, по убеждению российских сенаторов середины XVIII в., слепота, физическое уве­чье могли служить причиной поражения человека в правах. На­помним, почти за сорок лет до выхода российского указа «О невы­даче паспортов слепым» незрячего английского математика Николаса Саундерсона избрали на должность профессора в Кемб­ридже (1711). Ньютон счел возможным пригласить слепого к со­трудничеству, а парламент по рекомендации короля Георга II при­своить Саундерсону степень доктора права. В молодые же годы получать образование талантливому слепцу помогали и родители, и школьные учителя, и ученые-математики, и волонтеры из хрис­тианского колледжа.

В Российской империи слепец оказался вне закона, Православ­ная церковь не желала, да и не могла поддерживать его, поскольку собственных средств на это недешевое дело у нее не имелось, цар­ская же казна, как мы убедились, помогать не предполагала. Более того, государство по-прежнему намеревалось решить задачу при­зрения калек и убогих за счет немилосердного обирания церкви. Правительство продолжало активную секуляризацию церковной собственности, так, именной указ «О новом устройстве управле­ния монастырских и архиерейских имений» (1757) обязал духо­венство на собственные средства немедленно приступить к учреж­дению инвалидных домов. В нарушение всех писаных и неписаных законов государство взыскивало немалый дополнительный налог с тех, кто до того исправно выплатил все, что с него причиталось. Мало того что очередной «милосердный» указ имел срок действия, направленный в прошлое, он предписал «остальное в Банк отдать, дабы процентами и ежегодными с монастырей порциями будущих в них отставных содержать» [28, т. XIV, с. 796]. Спустя три года Сенат вновь потребовал взыскать с церкви деньги на содержание инвалидных домов. Синод выступил с встречным предложени­ем — отчислять ежегодно из экономических сумм по 300 000 руб­лей. Затяжной спор сенаторов с сидельцами из Синода убеждает, что средств на богадельни для гражданских увечных и калек власть не предусмотрела, указ априори оказался неисполнимым, система закрытого государственного призрения существовала исключительно на бумаге да в высоких чиновничьих помыслах.

Наступлению на церковь сопутствовало усиление борьбы с юродством. И хотя в середине XVIII в. на Руси по-прежнему «фантастически велико было число дурачков и придуривающихся, приживал и нищих, живших в городах и ходивших по богомоль­ям» [13, с. 152], ситуация для них менялась к худшему. Поха-бов-обличителей государство включило в круг политических вра­гов, диссидентов, в этом смысле действия российской бюрократии напоминают логику европейских судов инквизиции XVI в. На не­которых юродов раскольническая комиссия (1745—1757) заводит уголовные дела, за другими устанавливает полицейский надзор. Юродивый-обличитель и юродивый-сумасшедший одинаково от­торгаются властью, вызывают у нее подозрение и неприязнь.

Для людей, испытывающих к одержимым и бесноватым чувст­во сострадания, проявлять его публично становится небезопасно. Человек, на людях выказывающий сердоболие к юродивому, в гла­зах государства становится неблагонадежным. Простонародье, лю­ди «подлого сословия», продолжают прислушиваться к бессвязной речи бесноватых, тогда как озабоченные карьерой представители «цивилизации» («просвещения») вынуждены сторониться их.

В елизаветинскую эпоху власть декларирует необхо­димость организации светского призрения, пытается вновь навязать обществу западную модель благотвори­тельности, но при этом не прилагает даже минималь­ных усилий к ее финансовому, организационному и кадро­вому обеспечению. Государыня ограничивается изданием грозных указов и карательными мерами, не переходя к реальному строительству богоугодных заведений, которые без ее вмешатель­ства появиться в России не могли.

Трагическое рассогласование правительственных решений и общественных устремлений, указующих директив и исполнитель­ской дисциплины, благих порывов и их финансового подкрепле­ния становится характерной чертой развития светской благотво­рительности в России времен Елизаветы.

Поворотные события в истории европейского призрения, как мы не раз убеждались, оказывались результатом консолидирован­ных усилий государства, церкви (либо ее представителей) и ин­теллектуалов (врачей, педагогов, философов-просветителей), но их отголоски проникали по эту сторону границы как эхо неизвест­ных событий, как тексты на незнакомом языке. А потому письма Дидро «О глухих в назидание слышащим» и «О слепых в назида­ние зрячим», взорвавшие Париж, россияне пролистали спокойно и без особого интереса.

В заочную дискуссию с французским философом из россий­ских насельников мог бы вступить лишь профессор математики Георг Крафт¹, сделавший по латыни доклад на диковинную тему «Могут ли цветы, известным, некоторым образом расположенные, произвести в глазах глухого человека согласием своим такое уве­селение, какое мы чувствуем ушами из пропорционального распо­ложения тонов в музыке» (1742). Впрочем, Дидро напишет свои «Письма» несколькими годами позднее, а в России изыски столич­ного академика никого не могли заинтересовать даже в шутку. Ин­терес к причинам, последствиям, методам лечения глухоты и обу­чения людей с нарушенным слухом мог возникнуть исключи­тельно в научной среде, но к середине XVIII в. таковая в отечестве едва-едва зарождалась. Возобновила свою деятельность Петер­бургская академия наук, в Москве открывается университет (1755)

¹ Крафт (КгапТ) Георг Вольфганг (1701—1754) — академик Петербург­ской академии наук (с 1727 г.), родом из Вюртемберга. В качестве инженера привлекался к строительству дворца изо льда — «Ледяного дома» (1739 г., архитектор П. М. Еропкин), возведенного по приказу Анны Иоанновны для шутовской свадьбы князя М. А. Голицына и А. И. Бужениновой.

с тремя факультетами (философским, медицинским, юридиче­ским), правда, с немецкой по преимуществу профессурой. При университете учреждаются две гимназии: одна для дворян, другая для выходцев из прочих городских сословий. «Одна академиче­ская гимназия в Петербурге, — писал об этом времени С. М. Соло­вьев, — три или четыре военных училища, две гимназии в Москве и одна в Казани — вот все средства, которыми располагало свет­ское образование в России. Больше училищ завести было нельзя, ибо прежде всего негде было взять для них учителей...» [36, с. 479].

Упомянутый доклад Крафта, вполне возможно любопытный для академиков-иностранцев, не имел даже косвенного касательства к отечественным реалиям. Как мы знаем, предпосылкой индивиду­ального обучения глухих в Европе послужило развитие имуществен­ного права, лишенный слуха человек мог получить наследство при условии владения устной и письменной речью. В самодержавном го­сударстве, игнорировавшем гражданские права, где властелин при желании мог конфисковать имущество у любого, даже весьма знат­ного и влиятельного подданного, подооное произойти не могло не только при Елизавете, но и во времена ее преемников. В доказатель­ство приведем историю принцессы Екатерины, внучатой племянни­цы императрицы Анны Иоанновны, дочери российской правительни­цы Анны Леопольдовны, потерявшей слух в восьмилетнем возрасте.

В результате дворцового переворота (1741) Анна Леопольдов­на вместе с мужем и детьми подверглась высылке. Ее несчастным наследникам позволят покинуть холмогорский острог только во взрослом возрасте! Среди высокородных арестантов все эти годы находилась и принцесса Екатерина¹, перенесшая в четырехмесяч­ном возрасте сотрясение мозга, — во время ареста родителей мла­денца уронили на пол, и вскоре девочка начала терять слух. Со­хранилась письменная характеристика, данная ребенку офицером охраны: «Сложения больного и почти чахоточная, притом несколь­ко глуха, говорит немо и невнятно и одержима всегда разными бо­лезненными припадками, нрава очень тихого» [2, с. 197].

Во исполнение распоряжения Елизаветы «О необучении детей известной персоны грамоте до указу» (1750) отпрысков Анны Ле­опольдовны и Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского² офи­циально никто не учил. Семья несколько десятилетий провела I! пределах острога, не имея контактов ни с кем, кроме находив­шейся при них бывшей фаворитки императрицы — фрейлины

¹ Принцесса Екатерина Антоновна Брауншвейгская (1741 —1807) — дочь
императрицы Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха. С 1741 по
1780 г. находилась в заключении в Холмогорах. В 1780 г. покинула Россию.
Остаток жизни провела в Дании. Вдовствующая датская королева Юлиа­
на-Мария приходилась Екатерине Антоновне теткой по отцу.

² Брауншвейг-Беверн-Люнебургский Антон-Ульрих (1714—1774) — принц.
Вступил на русскую службу (1733). Сочетался браком с великой княжной
Линой Леопольдовной, удостоен титула императорского высочества (1741).
11осле переворота в пользу великой княжны Елизаветы Петровны (1741) со­
держался под арестом до своей кончины.

'.,. ■■■■:■.::....

4йк .Ъ{^

Дата добавления: 2015-03-31