М.І. ПАНЧЕНКО 15 страница

Торговля землей происходила главным образом между крестьянами, потому что для знати обладание землей слу­жило “отличительным признаком” их аристократического статуса, с каковым они не склонны были расставаться за деньги*.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Позднее английские женщины лишились права на земельную собственность, которое перешло к их мужьям. Они вернули его себе лишь в 1881 году.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

К концу средних веков с исчезновением крепостничества (вилленаджа) частная собственность окрепла еще больше; крепостные, оказавшись свободными людьми, могли теперь становиться признанными собственниками земли. Согласно Тоуни, в четырнадцатом и пятнадцатом веках держатели зе­мель в поместьях-манорах превратились в зажиточных кресть­ян; в большинстве своем они были уже собственниками, а не арендаторами земли37.

Вот это и был возможный источник дохода, которым ко­рона никак не могла пренебречь, особенно если учесть, что сдвиги в земельных отношениях сопровождались ростом го­ро­дов и появлением класса купцов.

Один из первых случаев, когда в парламенте появились простолюдины, относится к 1265 году и связан с борьбой, раз­горевшейся между знатью и королем. Симон де Монфор, руководивший выступлениями против короны, арестовал ко­роля и пригласил в Вестминстер по два посланца от каждого графства и каждого города. Хотя его мятеж и подавили, при­мер был подан, и новое правило вошло в жизнь38. С этого вре­мени завелся порядок созывать представителей графств и городов для обсуждения законопроектов и выделения суб­сидий королю. В результате роль парламента значительно возросла. В 1295–1296 годах король созвал первый из так на­зываемых образцовых парламентов (подобное событие произошло в это же время во Франции). Новшеством здесь было то, что участники собрания представляли не самих себя, а своих избирателей. Эдуарду III (1327–1377) казна отказалась выдавать деньги, пока он не выполнит ряд условий, одним из которых было введение ответственности министров перед пар­ламентом, а другим — предоставление парламенту сведений о том, как используются выделяемые им средства (субси­дии)39. В конституционную практику эти требования воплотились лишь много столетий спустя, но они явились показателем воз­раставших вожделений парламента.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Donald R. Denman, Origins of Ownership (London, 1958), 150. Дональд М. Мак-Клоски говорит, что имеется множество свидетельств об “активном участии (средневековых) крестьян в куплепродаже земли”. [Цит. в T. Eggertsson, Economic Behavior and Institutions (Cambridge, 1990), 285–86n.]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Парламенты стали, таким образом, неотъемлемой частью государственной власти, но собирались они лишь от случая к случаю, а не на регулярной основе; каждый парламент складывался заново, по итогам новых выборов. Так что у Англии не было “парламента”, у нее были только разроз­ненные “парламенты”. Правило постоянной работы парламентов было принято лишь в начале восемнадцатого века; до того их созывали, только когда власти нужны были деньги.

Начиная с четырнадцатого века парламенты требовали и по­лучали голос в законодательстве. В пятнадцатом веке стало действовать правило, согласно которому лишь с одобрения обеих палат — и лордов, и общин — законодательный акт обретал силу закона (статута); для имевших временную си­лу указов (ордонансов) этого не требовалось40. После 1530 года статут становился законом королевства только с согласия пар­ламента41. Самоличная отмена или изменение статута ко­ро­лем рассматривались как злоупотребление властью.

Так появились некоторые ключевые атрибуты современной демократии: невозможность для правительства по собственному усмотрению отменить закон или ввести налог. Добавился к этим ограничениям и запрет на вмешательство в судо­производство42. Один из авторов, в давние времена пи­савших об английской конституции, сэр Джон Фортескью, глав­ный судья Королевской скамьи, доказывал в 1469–1471 годах, что английское право в основе своей осталось таким же, каким было в древности. Задачей правительства, как в прошлом, так и сейчас, является, мол, защита людей и их имущества. Поэтому короли не могут вводить налоги без согласия подданных. Фортескью противопоставлял короля Англии его ко­ронованному собрату, королю Франции, указывая на отличие монарха, правящего только “по-королевски” (как во Франции), от того, который правит и “по-королевски”, и “полити­чески” (то есть конституционно, как сказали бы мы сегодня), и это, дескать, случай Англии. Разница в том, что английский монарх “не может самолично и по собственному усмотрению менять законы своего королевства”, как не может и про­извольно вводить налоги, а значит, дает своим подданным воз­можность без помех пользоваться принадлежащим им иму­ществом43. Впервые появившийся на латыни в 1537, а по-английски в 1567 году, трактат Фортескью стал своего рода бестселлером в правление королевы Елизаветы. Точность его исторических свидетельств не должна нас волновать; что име­ет значение, так это выраженное в нем и уже в пятнадцатом веке широко разделявшееся образованными людьми Англии мнение, что хорошая власть та, которая подчиняется законам.

3. Значение обычного права

Фортескью был одним из нескольких средневековых юристов, сильно повлиявших на то, как англичане стали смотреть на систему управления своей страной. Нигде эксперты-правоведы не оказывают такого воздействия на политику, как в Англии44. Профессия светского законника появилась в тринадцатом веке. К 1300 году Англия обзавелась постоянными юридическими школами (“inns of court”). Их выпускники ста­новились не академическими теоретиками — эти оседали в университетах, где преподавали каноническое и римское граж­данское право, — а юрисконсультами-практиками, разбиравшими дела на основе обычного права и имевшими ту же профессиональную подготовку, что и судьи, перед которыми они выступали. Поскольку обычное право, как и английская политика, коренилось в исторических прецедентах, юристы, признанные знатоки прошлого, приобрели видную роль в толковании конституции45. Им приписывается заслуга в отмене крепостничества (вилленаджа) и в утверждении принципа, согласно которому “никто не может быть заточен в тюрьму без законных на то оснований”46.

Чрезвычайно большая роль права и правоведов в Англии и во всем англоязычном мире в изрядной степени объясняется тем, что там рано образовалась собственность, ибо, по­скольку собственность предполагает, что притязания на нее должны принудительно поддерживаться законным порядком, право является ее непременным спутником. Юристы, дейст­вовавшие на основе обычного права, делали большой упор на частную собственность: “Разграничения между meum и tuum... являются целью законов Англии”, — писал во дни правления Якова I историк Уильям Камден47. И действительно, в этом с древнейших времен состояла всегдашняя забота английских судов.

• В двенадцатом и тринадцатом веках обычное право предстает в значительной своей части как земельное и арендное право, как право, регулирующее собственность и услуги, а также процедурные правила отправления правосудия. Беглый просмотр глав Великой хартии или любого сборника письменных источников обычного права обнаруживает, что главное внимание в них уделяется пра­вам, связанным с землей: владение (или seisin) землей, ус­лу­ги, которыми обязан расплачиваться держатель земли, передача земли по наследству, сдача земли в аренду, опека над землей, доходы от земли, налоговая нагрузка на землю и причиняемый земле вред48.

В общем “средневековое обычное право в основном было правом земельным”49.

В последующие века положение не изменилось. Говоря о том, как обстояли дела в 1770 году, историк права П. С. Атийа пишет, что “...задачи судей (в Англии) состояли в значи­тель­ной мере в том, чтобы защищать... права собственности, при­нуж­дать к исполнению договоров, связанных с собственностью, и наказывать за преступления, большинство которых рассматривались как посягательства на права собственности”50.

При Тюдорах несколько судов действовали независимо от королевского: Суд казначейства, разбиравший финансовые споры между королем и его подданными; суд Королевской скамьи, через который шли гражданские и уголовные дела, где сторо­нами были король и его подданные; Общий суд, ула­­живавший гражданские споры между подданными51.

Следом за Фортескью пришел сэр Эдвард Кук, один из самых влиятельных в английской истории представителей юридической мысли, явивший в своем лице необычное сочетание теоретика и политика. Кук сыграл ведущую роль в развитии доктрины правления на основе согласия, придумав романтический образ “древней конституции” Англии, согласно которой правившие страной короли всегда уважали обычаи этой страны. Сводом обычаев служило обычное пра­во, которому принадлежало последнее слово в руководстве общественной жизнью, поскольку оно было создано и признано народом, а также имело свои корни в “общем праве и смысле”52. По Куку, верховным толкователем законов госу­дарства не может быть ни король, ни парламент, ни даже они оба, выступающие совместно, а единственно обычное право в интерпретации, которую дает ему суд53. Никто больше Кука не способствовал утверждению господствующего в британ­ской и американской культуре мнения, что в различении правого и неправого закону принадлежит роль верховного арбитра не только в гражданских и уголовных, но и в государственных делах54. Современные ученые почти единодушно считают, что заявления Кука о верховенстве закона в истории Англии не соответствовали действительности, но за ним признается заслуга в установлении принципа (выра­женного словами Томаса Пейна), согласно которому “закон есть король”. Это имело далеко идущие последствия, ибо ­означало: о том, что по закону могут и чего не могут делать правительства, судить в конечном счете дано юристам. Английские суды рано начали заниматься конституцион­ными вопросами и выносить решения о соответствующих полномо­чиях короны и парламента, то есть проявлять власть, которой суды не имели ни в какой другой стране55. В молодые годы Кук был сторонником королевского абсолютизма; лишь пос­ле восшествия на престол Якова I он, находясь на посту глав­ного судьи, примкнул к оппозиции, настаивая, что у королей нет права судить; лишь судьям дано толковать за­кон. Он про­жил достаточно долго, чтобы увидеть, как его прин­ципы воз­об­ладали в годы правления Карла I.

Развитие английского обычного права шло тем путем, ко­торый рано или поздно должен был привести к столкновению между королем и общинами. Дарованные короной “свободы” были привилегиями для немногих избранных; обыч­ное право, однако, служило защитой частной собственности и личной свободы всех: “В правление Елизаветы и королей династии Стюартов именно поддерживаемые обычным правом представления о личных правах, правах собственности и свободе пришли в противоречие с прерогативами монарха. Были подготовлены условия, в которых обнаруживался двойной смысл слова “свобода”. Его можно было понимать либо как дарованные Великой хартией “libertatis”, то есть привилегии, полученные землевладельцами из рук монарха, либо как свободу покупать и продавать, свободу от насилия, от посягательств на частные владения и имущество сообразно общепризнанным обычаям, составлявшим обычное право. Одно с другим было несовместимо. Одно отрицало другое. Свобода, понимаемая как благо, данное королевской властью, соответствовала отношениям высшего и низшего; свобода в духе обычного права означала равенство членов одного класса. Первая (freedom) была правом на участие в привилегиях тех, кто пользовался особым расположением вышепоставленной особы. Вторая (liberty) была признанным в обычным праве равенством взаимоотношений людей, принадлежавших к одному классу, будь то привилегированному или нет. Свобода равных не совмещалась со свободой неравных.

именно этим противоречием и двойственным пониманием свободы отмечена долгая борьба, развернувшаяся в семнадцатом столетии и завершившаяся в 1700 году актом об упорядочении власти”56.

4. Налогообложение

Лежавшее на англичанах налоговое бремя традиционно было очень легким, и в правление Елизаветы налогов с них брали меньше, чем с кого-либо еще в Европе. Высшие классы пла­тили налоги в порядке самообложения, ставки для них назна­чали не профессиональные бюрократы, а местные джентри, разделявшие заинтересованность самих налогоплательщиков в том, чтобы эти ставки были пониже57. И конечно же, парла­мент, которому принадлежало последнее слово в делах нало­го­обложения, заботился, чтобы король не мог добиться фискальной независимости.

В 1330-е годы, накануне начала Столетней войны, Эдуард III ввел налог на движимое (личное) имущество, требовавший ежегодного парламентского подтверждения. Устанавливался сбор в одну десятую с личного достояния для жителей городов (borough) и одну пятнадцатую для обитателей сель­ской местности (shires). Это был так называемый сбор “по раз­нарядке”: назначалась сумма, которую надо было получить по стране в целом, а затем общинам поручалось разверстать ее среди налогоплательщиков. Постепенно этот сбор был заменен “субсидией”, “оценочным” налогом на имущество58. Субсидия образовала основу ассигнований, которые парламент выделял короне. В военное время парламент уве­ли­чивал ее вдвое, втрое, а то и вчетверо.

Другим источником доходов короны, причем приобре­тавшим все большее значение, были таможенные пошлины. С согласия парламента корона пользовалась правом взимать пошлины с ввозимого в страну вина и с вывозимой шерсти; эти пошлины были известны под названием “ потонных и пофунтовых ” (“ tonnage and poundage ”)*.

----------------------------------------------------------------------------------------------------

* “ Потонные ” взимались с шерсти, а “ пофунтовые ” — с вина.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

На получение доходов этого вида парламент впервые предоставил пожизненное право Ричарду II в 1397 году, а затем (до 1625 года) постоянно давал каждому очередному королю или королеве при его или ее восшествии на престол59. В шестнадцатом и семнадцатом веках вместе с ростом внешней торговли Британии росли и доходы от таможенных сборов вплоть до того момента, когда в 1625 году палата общин, как мы увидим, отказалась предоставить Карлу I пожизненное право на по­тонные и пофунтовые, пожелав ограничиться годичными ассигнованиями из опасений, что король окажется финансово от нее независимым. Этот отказ породил глубокий консти­туционный кризис, переросший в гражданскую войну.

5. Тюдоры

В год восшествия на трон Тюдоров (1485) население Англии и Уэльса составляло, по нынешним оценкам, примерно три миллиона человек, две трети которых были сельскими жите­лями. С крепостной зависимостью было по существу покончено, и большинство составляли свободные люди. Собственник земли йомен был свободен от каких бы то ни было феодальных повинностей, а арендаторы чувствовали себя спо­койно, уверенные, что ни землю у них нельзя отнять, ни плату за нее повысить60.

Подобно своим предшественникам, Тюдоры в мирное время основную часть доходов получали как земельную ренту, поступавшую из королевских владений, и за счет традици­онных феодальных сборов61, дополнявшихся поступлениями от весовых пошлин. Однако доля поступлений из королевских поместий сокращалась и к 1485 году едва достигала 30 процентов доходов короны62. Положение временно изменилось к лучшему при Генрихе VIII, который расширил королевские владения, отобрав зéмли больше чем у восьми со­тен монастырских и церковных держателей. Поступления от этой се­ку­ляризированной собственности давали 140 тысяч фун­тов стерлингов годового дохода, что несколько превышало обычные поступления в королевскую казну63. Экспроприация про­шла, не вызвав яростного сопротивления, потому что монастырские земли по большей части сдавались в аренду, а их арендаторов король оставил на месте64. При том, что имело место явное нарушение прав собственности, эти изъятия земли не выглядели произволом, потому что проводились с согласия парламента65. отобранные земли частью были включены в королевские владения, некоторые переданы фаворитам короны, а в основном проданы, чтобы покрыть расходы на войну66. От этих продаж больше всего выиграли джентри, но поживились и некоторые йомены, купцы и ремесленники, тем самым пополнив собой ряды земельных собственников67. Ко времени кончины Генриха VIII лишь треть бывших монастырских земель оставалась во владении короны68. В итоге существенного расширения возможностей короля жить “на свои” не произошло.

Королева Елизавета (правила с 1558 по 1603 год) унаследовала обширные земельные владения, но и при этом на по­крытие своих нужд доходов от земли ей не хватало по причине коррупции и плохого управления королевскими поместьями69. Вдобавок общеевропейская инфляция обесценивала поступавшие в королевскую казну деньги, так что расходы росли, а плата за землю оставалась неизменной: по существую­щим оценкам, уровень инфляции в Англии семнадцатого века превысил 300 процентов70. О том, сколь невелик был постоянный королевский доход Елизаветы, можно судить по тому факту, что по возвращении Фрэнсиса Дрейка из пиратского набега на берега Америки один из его кораблей доставил до­бычу, по стоимости равную двухлетним поступлениям в ко­ролевскую казну71. А королевские расходы быстро росли — главным образом из-за войны с Испанией. С 1588 по 1601 год парламент выделил на эту войну около 2 миллионов фунтов, но действительные затраты были вдвое больше72. Нехватка средств вынудила королеву заняться распродажей коронных земель. Из-за этого ее годовые поступления от королевских по­местий сократились со 150 тысяч до 110 тысяч фунтов стер­лингов73. Финансовая нужда была одной из причин, по которым к концу своего правления королева была вынуждена собирать парламент чаще.

При Тюдорах, особенно при Генрихе VIII, власть парламента существенно возросла. Все политические начинания короля Генриха получали одобрение парламента. Как и все короли династии Тюдоров, Генрих предпочитал править с опорой на согласие парламента, а не указами74. Обычные для его правления долгие парламентские сессии имели следствием образование группы опытных законодателей, спаянных единым корпоративным духом: к концу шестнадцатого столе тия членство в палате общин стало высоко ценимой привилегией75. Но и при этом парламент не стал еще непременной составной частью конституционного устройства, поскольку никакого обязательного расписания созыва палаты не существовало и собиралась она по усмотрению короля76. А коро­на использовала это свое право главным образом при острой нужде в деньгах для покрытия расходов на войну. Генрих VIII созывал парламент каждые 4,2 года, Елизавета — каждые 4,5 года77. Стало быть, как и в средние века, не было еще по­нятия “парламент”78, речь шла лишь об отдельных “парламентах”.

Тем не менее идея парламента как важной составной части конституционного устройства государства носилась в воздухе. Ее настойчиво проводил сэр Томас Смит в книге “Республика Англия”(The Commonwealth of England — написана в 1565, но впервые издана в 1585 году). Смит считал, что парламент не есть ни придаток короны, ни противовес ей, а является важным элементом верховной власти, которую Смит определил как “король-в-парламенте”. В 1610 году парламент официально принял эту доктрину, объявив, что верховная власть принадлежит “королю-в-парламенте”, а не “королю-в-совете”79.

Нерушимый принцип, запрещавший королю вводить новые налоги без согласия парламента, создал в Англии некое партнерство, при котором корона и общины делили между собой власть не только теоретически, но и на деле. Предпринимавшиеся как Генрихом VIII, так и королевой Марией ­по­пытки обойти парламент посредством принудительно размещаемых займов были встречены таким яростным сопротив­лением, что их пришлось оставить80. Далее, корона признала, что она не может сама провозглашать законы. И наконец, действовали суды, приговоры которых, основанные на исторических прецедентах, ограничивали произвол королевской власти в обращении с подданными81. С учетом этих ограничений королевской власти некоторые современные историки считают непозволительным говорить о “деспотизме” Тюдоров. “Ошибки и промахи правительств при Тюдорах”, пишет Г. Р. Элтон, один из виднейших знатоков того времени, “не дают оснований отрицать наличие власти закона, по которому они правили”82.

Так сложился политический климат, который в дальнейшем не далосуществиться ни одной попытке Стюартов, сменивших на троне Тюдоров, навязать Англии режим королевского абсолютизма, а в конце концов подчинил корону парламенту.

6. Ранние Стюарты

Король Яков I, первый из Стюартов, твердо верил в божест­венное право королей; в защиту его он даже написал трактат “Истинное право свободных монархий” (1598). Под “свободной монархией” он разумел то, что двадцатью годами раньше Жан Бодэн определил как “суверенитет”, то есть верховную власть, не знающую никаких ограничений: короли “выше за­кона” потому, мол, что они сами творят законы и за свои действия ответственность несут только перед Богом83. Яков был убежден, что является собственником всего вещественного имущества своей страны и полномочен использовать его по своему усмотрению: короли, подобно отцам, обладают пра­вом лишать наследства своих детей-подданных. Может быть, нравственность, но ни в коем случае не закон, обязывает мо­нархов уважать права собственности подданных. Эта доктрина родилась во Франции и была завезена в Англию через Шотландию, откуда явился Яков. Она шла вразрез с традициями, укоренившимися в Англии с древнейших времен, и поистине понадобилась бы революция, чтобы воплотить ее в жизнь.

Яков унаследовал пустую казну и долг в 400 тысяч фунтов стерлингов, который к 1608 году он умудрился более чем удвоить84. К 1615 году торговцы отказались давать ему кредиты85. Швыряя целые состояния на покупку драгоценностей и предметов роскоши, он не добавил “здоровья” состоянию сво­ей казны. Печальное положение его финансов усугублялось общеевропейской инфляцией, давшей себя почувствовать уже при его предшественнице Елизавете. Поэтому, каковы бы ни были его теоретические притязания на имущество подданных, на деле их собственность была для него недосягаема, и, чтобы сводить концы с концами, ему приходилось пользоваться очень ловкими приемами. Он добывал деньги, торгуя титулами, и взимая тысячу фунтов, например, за ба­ро­на, назначал пропорционально бульшую плату за более высо­кие звания86. Получив отказ в кредитах из частных источников, он обратился к практике принудительных займов. Но главным образом он полагался на хорошо освоенную продажу коронных земель. За первое десятилетие его правления корона рассталась с поместьями общей стоимостью в 665 ты­сяч фунтов, и только за один год (1610) объем продаж соста­вил 68 тысяч фунтов87. Поскольку Яков столь же щедро раздавал поместья своим шотландским любимцам, к 1628 году коронные земли “перестали быть существенным источником королевского дохода”88. Поступления от них, составлявшие при восшествии Якова на трон около 100 тысяч фунтов в год, сократились к 1640 году до 50–55 тысяч фунтов, а возможно, упали и до более низкого уровня89. В результате сын и преем­ник Якова Карл I испытывал еще бóльшую нужду в деньгах, добывать которые он старался по возможности с участием парламента, но, если не было надежды им заручиться, то и без него.

Именно в правление Карла I, в 1640–1642 годах, начались волнения, которые преобразили Англию и сделали ее первой парламентской демократией мира; занявшие почти полвека, эти волнения завершились тем, что после бегства Якова II во Францию парламент предложил корону Вильгельму и Марии на условии официального признания ими наложенных на их власть ограничений.

Карл I восстановил против себя своих подданных по су­ществу с момента восшествия на трон в 1625 году. Сначала враждебное отношение к нему питалось главным образом по­дозрениями насчет его религиозных предпочтений, и во всех событиях, прокладывавших дорогу гражданской войне, религия, политика и налоговые дела оказывались неразрывно между собой связанными. Новый король женился на дочери французского короля Людовика XIII, ревностной католичке. Добиваясь ее руки, он вынужден был пообещать всяческие уступки своим подданным-католикам. Английские протестанты, особенно обладавшие большой силой избиратели-пуритане, стали побаиваться, что следующим на троне окажется католик. Но скоро главным предметом споров между королем и страной стали налоги: в своем эссе “О мятежных призывах и бедствиях”, переизданном в год, когда Карл стал королем, Фрэнсис Бэкон объяснил, что “мятежные призывы” рождаются, во-первых, из-за “новшеств в религии” и, во-вто­рых, из-за “налогов”.

В начале семнадцатого века среди англичан господствовало мнение, что собственность является сутью свободы: “Сказать, что некая вещь является чьей-то собственностью... было вполне равнозначно утверждению, что данную вещь нельзя взять у этого человека без его согласия. Взять собст­венность без согласия значило украсть и таким образом на­рушить восьмую заповедь”90.

Откуда следовало, что король не вправе облагать своих подданных налогом или иным образом забирать часть их иму­щества, не получив на то согласия, выраженного ими через своих представителей. Так что в центре революционного кри­зиса в Англии при ранних Стюартах оказался вопрос о собственности.

• Было бы ошибочно полагать, что возведенное в принцип неприятие финансовой политики короны появилось задним числом как придуманное со временем благовидное объяснение действий оппозиции. С первых дней правления Якова I среди англичан были распространены два различных взгляда на соотношение между королевской властью и собственностью подданных. Абсолютная королевская власть противостояла абсолютной собственности. Столкновение было неизбежно91.

Иными словами, политическое сопротивление абсолютизму ранних Стюартов вдохновлялось защитой собственности, которая сама получила политическое измерение. Парламент­ская оппозция, появившаяся при Карле I и переросшая в мятеж при его преемнике, не столько настаивала, чтобы ко­роль созывал парламенты и уважал их права в налоговых делах, исходя из исторических прецедентов или конституционных принципов, сколько ссылалась на эти прецеденты и эти принципы, отстаивая нерушимость прав собственности.

Распространялись, однако, еще более серьезные опасения, что в стремлении утвердить свою абсолютную власть новая династия не ограничится действиями в обход парламента, а попытается вовсе его упразднить. Подозрения не были лишены оснований, ибо на континенте как раз в это время несколько монархов позволили своим парламентам исчезнуть. Во Франции Генеральные штаты последний раз созывались в 1614 году; представительные собрания ушли из жизни Испании, Португалии, Неаполя, Дании и ряда других европейских монархий92. Поэтому “страхи по поводу будущего английского парламента давали о себе знать на каждом его заседании”93. Вызывающе дерзкое поведение парламента при первых двух Стюартах объясняется в значительной мере его желанием набрать как можно больше власти, чтобы обеспечить собственное выживание.

Карл I разделял возвышенные представления своего отца о королевской власти (хотя и не так красноречиво выска­зывался на сей счет), и в этом его поддерживала супруга, выросшая в абсолютистской атмосфере французского двора. По восшествии на трон он оказался в крайне тяжелом финан­совом положении. Чистый доход от его владений был огорчительно мал и не превышал, по-видимому, 25 тысяч фунтов в год, то есть трети того, что получал, став королем, его отец; к 1630 году поступления сократились еще больше — упали до 10 тысяч94. Карл незамедлительно приступил к продаже королевской собственности: в первые десять лет своего правления (1625–1635) он расстался с поместьями общей стои­мостью в 642 тысячи фунтов95. Но этих доходов далеко не хватало для удовлетворения неотложных потребностей, которые оценивались в миллион фунтов стерлингов, и Карл вынужден был обратиться к парламенту с просьбой о щедрых “субсидиях” на покрытие военных расходов и для выплат по внешним обязательствам. Парламент 1625 года, подобно сво­им непосредственным предшественникам, находился под ре­шающим влиянием новой породы представителей джентри, четко сознававших себя “собственниками” Англии и потому не выносивших абсолютистских притязаний короны; голосовавшие за них избиратели в большинстве своем были свободными владельцами земельных участков и сами себя считали “Страной”96.

• Преобладающая роль в оппозиции принадлежала... джентри, особенно высшим слоям джентри. Люди в палате общин, которые вели борьбу за привилегии парламента, за свободу подданных, за незыблемость прав собственно­с­ти; их друзья и знакомые вне парламента; те, кто более всего сопротивлялся принудительным займам, корабельным сборам и прочим уловкам режима — почти все они были джентри97.

В этом смысле “Страна”, помимо обычных граждан, имела в своих рядах и некоторых пэров, как и нескольких королевских чиновников. Эта группировка представляла собой страшную силу, поскольку она владела землей, устанавливала законы и играла важную роль на местах, где действовала от имени короля98. Насколько Карл I зависел от этой группы в управлении страной, можно судить по тому факту, что вся его профессиональная бюрократия насчитывала 1200 человек, тогда как его французский коллега располагал 40-тысячным корпусом чиновников99. В отличие от континентальной Европы, где борьбу за политическую свободу возглавляли го­рода, в Англии городской средний класс пребывал в весьма сонном состоянии, и руководство движением попало в руки землевладельцев100.

Дата добавления: 2015-05-10