Билет на Лысую Гору 3 страница

Ната посмотрела на Чимоданова сквозь дырочку в кулаке.

— Я тебе вот что предлагаю, — промурлыкала она ехидно. — Когда ты там собрался влюбиться? В тридцать пять? Зачем так рано? Вдруг подучиться не успеешь? Влюбись в семьдесят! А пока возьми мамочку под ручку и устанавливай с ней светофоры. Чимоданов не нашелся, что ответить, а Ната уже обратилась к Мошкину:

— А ты, Женька? Был когда‑нибудь влюблен? Евгеша пошевелил губами и нерешительно взглянул на нее. Ответ его прозвучал странно.

— А во сне считается? — спросил он.

Челюсть у Наты упала, как рейтинг у политика, случайно съевшего перед камерой живого котенка.

— Как это? Тебе кто‑то приснился? Или ты был влюблен во сне?

— Почему был? Я и сейчас влюблен, — серьезно ответил Мошкин и больше, несмотря на все уговоры Наты, ни на какие вопросы не отвечал.

Любопытство Вихровой так и не было утолено. Ей ничего не оставалось, кроме как, прогуливаясь по залу, осматриваться, вертя в руках случайные безделушки и черномагические охранные талисманы.

Зал, недавно устроенный стараниями Арея и помогавшей ему Улиты в буквальном смысле из ничего, находился на втором этаже как раз между комнатами учеников. Четыре двери смотрели попарно одна на другую.

— Вам тут будет неплохо, мои птенчики! В приемной внизу вечно толпится всякая дрянь. Сюда же ни один суккуб не сунется, я уж не говорю о комиссионерах! — сказала Улита.

— Защитные руны? — спросил Мошкин, успевший нахвататься поверхностных знаний.

— Не‑а. У нее вон спросите! — сказала Улита и как‑то непонятно, не то одобрительно, не то, напротив, с вызовом посмотрела на Дафну.

Та скромно улыбнулась.

— Всего лишь веточка эдемского бука… Завалялась у меня в рюкзаке случайно, а я сунула ее под порог. Духи мрака не выносят наших растений.

— А Арей? Он разрешил? — недоверчиво спросила Ната.

— В маленькой ветке недостаточно сил, чтобы особенно его обеспокоить.

— Так он знает или не знает?

— Не то чтобы знает, и одновременно не то чтобы не знает… Скажем, так: закрывает глаза на мелочи, потому что внизу его кабинет, а Тухломон его достал… — произнесла Улита с улыбкой.

Упомянутый разговор происходил накануне вечером, утром же Арей и Улита спешно вылетели в Тартар на какое‑то торжество, связанное с горбуном Лигулом. Мефодий особенно не вникал в его суть. Арей сказал, что объяснит все позднее. Вскоре и Мефодий с Даф ушли. Как уже было сказано, к таксидермисту.

— У меня ведь была не одна кроссовка, нет? Ну сегодня утром? — вдруг спросил Мошкин.

Он уже минуты три сидел с несчастным лицом, набираясь мужества для этого простого вопроса.

— Не одна, — заверила его Ната.

— Ты точно уверена? На все сто?

— На двести с хвостиком.

— Тогда у меня пропала вторая! Никто не видел куда? — пожаловался Мошкин.

— Сам следи за своими калошами, дорогуша! Я тебе не восемнадцатая жена султана, ответственная за обувь, — заметила Ната.

— Я и следил… Разулся всего на минуту, а потом… — Евгеша, виновато и ласково улыбаясь, продемонстрировал ногу в белом носке.

— Обожаю смотреть на чужие носки! А если меня стошнит? — поинтересовалась Ната.

Чимоданов хмыкнул. Не далее как позавчера утром он имел возможность наблюдать, как Ната училась гадать по крысиным внутренностям. Однако гадание не заладилось с самого начала, причем, по утверждению Улиты, потому, что Ната, потроша дохлую крысу, жевала резинку.

— Это неуважение. Магия такого не любит, — заметила Улита.

— Подумаешь… Плевать… — сказала Ната. Теперь она сидела за столиком, на котором Мария Медичи держала некогда отрубленную голову своего фаворита, и пила чай, размешивая в чашке сахар серебряной ложечкой. Это была ложка знаменитого аптекаря‑отравителя, проживавшего в городке N. Тульской губернии в середине XIX века. Рядом лежал маленький колбасный ножик, с которым Яшка‑каторжник подстерег на постоялом дворе двух купцов.

Да‑да, все предметы в каминном зале имели именно такую невеселую историю. Так, взяв со стола случайный огрызок карандаша, можно было с уверенностью предположить, что либо его воткнули кому‑нибудь в глаз, либо Лаврентий Берия, сидя дома на диванчике под фикусом, делал им пометки на служебных бумагах.

Первое время Мефодию и остальным не слишком приятно было находиться среди подобных предметов, однако вскоре они привыкли. Ну стул и стул, стол и стол, нож и нож. Человек так устроен, что ничему не ужасается бесконечно. Какая разница, кто, когда и кого, если дрова в камине, согревавшем некогда великого инквизитора, потрескивают так по‑домашнему уютно? Возможно, в этом и состоял план мрака — постепенно, шаг за шагом, уступка за уступкой, размывать способность удивляться и ужасаться, отодвигать границу дозволенного, пока, наконец, дозволенность не станет вседозволенностью.

Из‑под стола выскочил Зудука, единственный из рукотворных монстров Чимоданова, которого он взял с собой. Прихрамывая, Зудука направился к Мошкину, за шнурок, волоча за собой кроссовку,

— Ты ее нашел! Умница! Хороший мальчик! — умилился Евгеша.

Зудука торопливо ковылял к нему, то и дело зачем‑то оглядываясь.

— Не надо! Не советую! — лениво сказал Чимодалов, отрезая ножиком Яшки‑каторжника вафельный торт.

— Почему? Это же мое! — удивился Евгеша. Кроссовка уже была в его руке.

Зудука, которого он как раз собирался поблагодарить, не дожидаясь поощрения, удирал со всей возможной поспешностью.

— Я не знаю, что там с твоим ботинком, но на твоем месте я не надевал бы его… — задумчиво продолжал Петруччо.

— Да, но…

— Ты ничего подозрительного не замечаешь? Так и есть! Фитиль тлеет! Кидай его, идиот!

Мошкин послушно бросил. Белая вспышка подбросила кроссовку и разодрала ее в клочья. На шторах заплясали языки пламени. Евгеша затушил их водой, покинувшей графин, стоило ему взглянуть на него.

— Зуду‑у‑ука! — потрясая кулаками, вопил Чимоданов. — Зуду‑у‑ка! Я тебя сейчас буду убивать!

Лысый монстр, хихикая, забился под диван, на котором актер, игравший Отелло, переусердствовав, задушил некогда актрису, игравшую Дездемону. Вытащить оттуда Зудуку не было никакой возможности. Для порядка пнув пару раз диван, Чимоданов присел на корточки и поднял с полу пустой коробок. Затем еще один и еще…

— Все ясно. Он натолкал полную кроссовку спичечных головок! Должно быть, планировал большой бабах! — сообщил он.

— Зачем? — спросил Мошкин.

— Да просто так. Он гений вредоносной мысли. Ты его не обижал, нет? — поинтересовался Чимоданов.

— Нет. Я на него и не смотрел! — сказал Мошкин, теряя уверенность с каждым следующим словом.

Петруччо кивнул.

— Ясно, — сказал он.

— Что ясно?

— Он обозлился, что ты не обращал на него внимания. Зудука ужасно самолюбивый.

— И в кого бы? — хмыкнула Ната. — Хозяин‑то у него сплошное «н‑но!» с двойным подчеркиванием.

Ната встала и, подойдя к зеркалу, стала внимательно себя разглядывать. Делала она это не так, как мальчишки‑подростки и их отцы, то есть статично, ничего в себе не меняя и лишь визуально оценивая ширину плеч и как сидит костюмчик, а очень деятельно, по‑женски. Руки ее порхали, то поправляя волосы, то озабоченно касаясь разных участков кожи, которые, должно быть, казались ей проблемными.

— И как вам здесь? Этот дом в центре и прочие несуразности? — спросила она томно.

— Ничего себе… Если забыть, что недавно нас чуть не прикончили, — сказал Чимоданов. — Опять же монстров ни от кого прятать не надо! Даже если Зудука тут все стены разнесет, Арей только хмыкнет. А дома телевизор разобьешь случайно, так со свету сживают… «Думай о своих поступках! Тебе что, дорожные знаки в коридоре ставить?» И все такое… А я что, виноват, что Зудука пилу нашел? А‑а?! Ты зачем ножки у тумбочки подпилил, негодяй?

Петруччо вновь пнул ногой диван. Под диваном завозились.

— А по матери скучаешь? — спросил Мошкин.

Чимоданов неопределенно пожал плечами.

— Я ее вижу пару раз в неделю. Мне хватает. Я думал, она не смирится, что я в гимназии какой‑то учусь, но Глумович ее ужасно очаровал! Вступил к ней в гражданскую комиссию! Считает светофоры на Тверской, письма переводит на английский, а недавно открутил где‑то знак «Кирпич» и преподнес ей вместе с букетом, — зевнул он.

— А если у твоей мамы как‑нибудь хватит фантазии нагрянуть в гимназию, навестить тебя там?

— Не думаю, Арей поклялся, что у нее даже мысли такой не возникнет, — уверенно сказал Петруччо.

— А тебе, Мошкин, как тут? — спросила Ната.

Евгеша честно задумался.

— Не знаю. Не привык еще. Хотя Арей говорил, что, кроме воды, я, возможно, через пару лет смогу управлять огнем. Это похоже, надо только схватить суть… Главное — начальная магия и дар стража. Остальное же здесь! — он коснулся пальцем лба.

— А тебе‑то самой тут как? — спросил Чимоданов.

— Тут прикольно, — сказала Ната. — Лучше, чем дома. Здоровенная комната с дубовым засовом. Никто к тебе не сунется.

— Не скучаешь?

— Издеваешься? Меня домой не тянет! У меня вообще дома по сути не было, — заявила Ната.

— Как это?

— Да так. У мамы новый муж. Весь такой «равняйсь‑смирно!». Лезет указывать, как мне одеваться. «Это неприлично! С какой прической ты ходишь?» Ну и все такое. А тут еще сестра старшая замуж вышла. Если у матери муж солдафон, то у этой придурок. Поставил пароль на компьютер. Берет без спроса мои кассеты и пишет на них какую‑то свою муть.

— И сколько у вас комнат?

— Две, — сказала Ната.

— Ого. Весело тебе! А ты не думала, чтобы их… ну ты понимаешь? — произнес Петруччо.

— Зомбировать? Издеваешься? И куда бы я потом от этих двух павианов делась? Они и так друг друга ненавидят. У матери муж солдафон такой весь, а у Инки муж от армии уклоняется.

Ната сказала это так пренебрежительно, словно ее мать и сестра были замужем не за людьми, а за какими‑то надоедливыми тараканами. Мошкин подумал, что лучше ее сейчас не жалеть. Только схлопочешь по носу за жалость.

Взгляд Наты задумчиво остановился на двери Мефодия.

— Кстати, кто что думает о Буслаеве? По‑моему, он ничего, нормальный парень, хотя эта девчонка, что с ним… пфээээ…

— Ты о Даф? — спросил Чимоданов мечтательно.

— Ну да. Какая‑то ходячая нелепость! Как она глазки‑то щурит, когда злится! Я мол, добрая вся такая, но вы меня довели. А пафос? А рюкзачок? А кот с крылышками бройлерного цыпленка! А балалайка в кобуре?

— Подчеркиваю: это флейта, — сухо сказал Чимоданов.

Что бы там ни говорила Ната, Дафна ему нравилась. А вот Мефодий нравился значительно меньше. Хотя ничего удивительного. Люди гораздо более снисходительны к существам противоположного пола. Им охотно прощается все то, за что собственный пол давно размазали бы по стене.

Ната посмотрела на Чимоданова очень кисло.

— Исподчеркивался уже. Я, вообрази, догадывалась…

— Похоже, ты провоцируешь нас на неодобрение. Ты уверена, что это правильный путь? — сказал Мошкин. Как большинство робких, склонных к задумчивости людей, он был очень неглуп и наблюдателен.

— А ты, дылда, прыгай на одной ножке и молчи в тряпочку! Носок запачкаешь! — нахмурилась Ната.

Из‑под дивана выполз Зудука, державший в зубах нечто вроде мухобойки на длинной ручке, широкий конец которой был весь утыкан гвоздями, и стал подкрадываться к Нате. Чимоданов незаметно показал ему кулак. Картинно разыграв недоумение, Зудука уселся на пол и ручкой мухобойки стал чесать спину.

Мефодий с Дафной вернулись часов в десять вечера. Брезгливо свалив в угол дюжины три крысиных шкур и две собачьи, Мефодий долго мыл руки.

— А мы в Эдеме пишем на бересте, легкой и прекрасной. Или на папирусе. Или на листьях эвкалипта. Пишешь и ощущаешь благоухание! — дразня его, сказала Даф.

— Береста — это кожа берез. Если так, то я предпочитаю хорошо освежеванную крысу, — проговорил Мефодий и наклонился, делая вид, что хочет вцепиться зубами в крысиную шкуру.

Дафна испуганно отшатнулась. Депресняк, случайно задремавший у нее на плече, свалился в винный фонтан и, выскочив из него, липкий, противный, стал носиться по приемной, опрокидывая все, что можно было опрокинуть в теории и на практике.

Услышав шум, Ната, Чимоданов и Евгеша Мошкин спустились вниз.

…Часа через два прибыла Улита. Одна. Она была бледной, уставшей. Выглядела скверно. Ее полное, обычно румяное и упругое лицо походило на шар со вчерашнего праздника, который уже начал спускать воздух. Под глазами залегли синие тени. Едва телепортировав, она поднялась в каминный зал, подошла к креслу и рухнула в него без сил.

Даф молча толкнула Мефодия локтем.

— Арей! — шепнула она. — Почему она одна?

— Вижу, — отвечал Мефодий.

У него хватало ума не лезть с расспросами. Любопытный Чимоданов несколько раз обошёл вокруг кресла, пытаясь обратить на себя ее внимание.

— Кгхм! Как съездили? Где отчетик для коллектива? Представишь?

Улита подняла голову и посмотрела на него сердитым взглядом. Казалось, она вообще смутно понимает, кто перед ней.

— Что‑нибудь пакостное, а? Подчеркиваю: я ведь теперь тоже страж, а? — продолжал Петруччо. Из‑под его тонкого свитера выглядывали болтащиеся ноги Зудуки. Несмотря на свою склонность устраивать пакости, монстр боялся остаться один. Не обладая голосовыми связками, он искал другие способы выражать свой ужас, например, находил пустую кастрюлю и колотил стенам до тех пор, пока все соседи, имевшие счастье это слышать, в свою очередь не начинали биться головой о стены.

Темноты он, кстати, тоже боялся и ночевал с Чимодановым в одной кровати. Это давало Нате повод заявлять, что демонический Петруччо спит с плюшевым зайцем.

— Так где Арей? Чего ты вся такая дохлая?

— Исчезни! Я встану — ты ляжешь! — сказала Улита сквозь зубы.

Упорный Чимоданов не отставал. Тогда Улита действительно встала. А Чимоданов действительно лег, отброшенный неведомой силой на несколько метров. Ведьма при этом — Мефодий и Даф готовы были поклясться — не шевельнула даже пальцем.

Расправившись с Чимодановым, Улита тяжело приблизилась к зеркалу и посмотрела на себя. То, что она увидела, стало последней каплей. Ведьма снова упала в кресло и разрыдалась — судорожно, с подвываниями и всхлипами. Стены задрожали. Одна из них дала трещину. Внезапный ураган пронесся по Большой Дмитровке. Надул рекламные полотнища, вырвал несколько зонтов, прошерстил книги на столике у букиниста, разбил дюжину форточек, осыпав стеклом проезжую часть, и вызвал несколько мелких аварий.

Меф, Мошкин и уже не лежащий, а сидящий на полу Чимоданов немедленно стушевались. Бурные переживания ведьмы были не для их хрупкой нервной системы. Даф и Ната же немедленно бросились успокаивать Улиту и отпаивать ее. В такие минуты девчонки, как заметил Мефодий, действуют гораздо более толково и с большим опытом. Чужие слезы, даже самые неутешные, не пугают их так сильно. Минут через десять всхлипывания Улиты начали слабеть. Она встала, подошла к стене и одним движением руки сорвала со стены ковер. Мефодий увидел большой, до блеска отполированный камень, с единственной, длинной и кривой трещиной, рассекавшей его с левого верхнего угла до нижнего правого.

— Не хотите спросить меня, что это? — спросила ведьма глухо.

— Гробовая плита, — не задумываясь, ответил за всех Мефодий.

Он успел уже привыкнуть к своеобразной стилистике их заведения.

— Точно. Не только у магов есть зудильники. Не хотите посмотреть выпуск новостей? Об этом они не могут не сказать… — произнесла Улита и вновь всхлипнула. Однако всхлип этот, к счастью, не перерос в истерику. Чтобы рыдать в полный голос, нужны силы. Их у Улиты уже не было.

Могильная плита окуталась плотным зеленоватым туманом. Сквозь туман смутно проступило обрюзгшее лицо.

— Зубы мне землей испачкали? Червей в уши пересадили? Снова нет?.. Гримера на мыло!.. Как! Вчера еще? Ясно теперь, почему мыло с утра было такое кошмарное!.. Надеюсь, хотя бы нашли самоубийцу, которая поднимет мне в финале веки? Как передумала и убежала? О я несчастный! Опять все делать самому… Что вы там шепчете? Съемка?.. Прошу прощения, господа! В эфире Веня Вий и его аналитическая программа «Трупный глаз».

На этом месте Веня, как обычно, сделал паузу и улыбнулся в объектив, обнажив жуткие, с прозеленью зубы — те самые зубы, знакомство с которыми подвело последнюю черту в жизни множества стоматологов. Да‑да, тех самых стоматологов, которых он обожал посещать в свободное от работы время.

— Новости, как известно, бывают троякие: сенсации, просто новости и скверные новости, — продолжал Вий. — Начнем со скверных. Грызиана Припятская вновь получила главный приз, как ведущая года… Что ж, старость — хо‑хо! — должна быть награждена по заслугам. Лично я не завидую Грызиане, тем более что призом стала всего‑навсего очередная вещая мумия фараона. Чтобы она совсем не зачахла и продолжала вещать, надо кормить ее с пипетки и хотя бы раз в неделю спать с ней под одним одеялом. И вообще передачи Грызианы в последнее время не так удачны, как программы, скажем, Гробыни Склеповой. Вынужден это признать, хотя эта девица и позволяла себе накатывать на меня в духе: «Откроешь глазки — протянешь ножки!» Очень смешная шутка, девочка, очень смешная! Примерно с таким же рвением просил меня открыть глазки один врач‑окулист.

Тяжелые веки Вия угрожающе дрогнули и поднялись на одну десятую часть. Сотни зрителей с воплями кинулись прочь от экранов, однако дальше дело не пошло. Беки вновь опустились под собственной тяжестью и грузом налипшей земли.

— Прочие новости, продолжаются поиски феи Трехдюймовомки, подозреваемой в краже артефакта из хранилища. Пикантность ситуации усиливается тем, что никто не знает, какой именно артефакт похищен и чем это может быть чревато. Учитывая, что на Лысой Горе Трехдюймовочку так и не нашли, с сегодняшнего дня ее ищут в мире лопухоидов. Наши доблестные боевые маги, естественно, докладывают, что круг поисков сужается. Еще бы — земля‑то круглая.

И, наконец, сенсация! На Лысой Горе с интересом следят за последними событиями в мире стражей света и мрака. После окончательной гибели Кводнона существует всего одна личность, которая теоретически может занять его место. Это всем известный наследник мрака Мефодий Буслаев. Учитывая, что этот одаренный подросток не так давно расстался с пистолетиками и машинками, высший совет мрака собрался сегодня утром для принятия решения. А дальше, други мои неверные, смотрите во все глаза! Вы сможете увидеть, как все было… Кадры, разумеется, были отсняты скрытой камерой. Оператор впоследствии… э‑э… вынужден был прервать съемку. Прошу!

Веня Вий щелкнул пальцами. Могильная плита зарябила. Мефодий увидел длинный, бесконечно длинный стол. Завершался стол короткой, как палочка буквы "Т" перекладиной. Там‑то на невзрачном, канцелярского вида стульчике, в одиночестве сидел горбун Лигул и грыз ногти. Вот он поднял голову, ухмыльнулся и зычно крикнул:

— Созвать всех!

Не смолк еще его голос — соринками, мелкой рябью, скомканной пленкой из‑под сигарет замелькали в воздухе духи‑курьеры. И минуты не прошло, как захрюкали по углам комнаты поросячьи рыла комиссионеров. Облизываются морды, блестят черные выпуклые глазки, топорщится щетина на рылах, кучерявится из ушных раковин жесткий волос. Внимательные, приглядываются друг к другу. У всех рты узкие, прямые, как щели копилок. Большое у них, сволочат, подсиживание — мест и так не хватает, а из Тартара, что ни год, реестрик на сокращение приходит. Вот комиссионеры и крутятся. Только кто‑нибудь один рот откроет, остальные уж его слова в тетрадки ловят. Даже теперь к груди у каждого прижат листочек, который он спешит подать Лигулу лично или хотя бы положить на край его стола.

— Вон пошли с доносами! Не до вас сейчас! — рявкнул горбун.

Не успели сгинуть комиссионеры, как из окон, шкафов, дверей, оттирая друг друга, полезли суккубы. Они кокетничали, мельтешили, хихикали, охали и лезли целоваться. Перед Лигулом, облаченным в парадные регалии, суккубы приседали на задних лапках и тихо млели.

Кого‑то в тесноте неосторожно притиснули, и он громко взвизгнул. Визг тотчас потонул в недовольном ропоте собравшихся, усмотревших в нем попытку привлечь внимание к своей персоне.

Внезапно вся мелочь отхлынула. Прибыли бонзы мрака: начальники всех национальных отделов с секретарями и свитой. Длинный стол заполнился так, что и горошине негде было упасть. Среди толпы мелькнули на мгновение и Арей с Улитой.

Мефодий оглянулся на ведьму. Та сидела белая как бумага. Он ободряюще коснулся ее ладони. Улита слабо улыбнулась, благодаря.

Камера снова остановилась на Лигуле. Заложив большие пальцы рук за пояс брюк, он, точно щупальцами спрута, шевелил остальными. Начальники отделов ждали. По адской Канцелярии разливалась сосущая тишина.

Наконец Лигул крякнул и хлопнул в ладоши. В тот же миг на столе перед ним возникла огромная серебряная чаша, наполненная чем‑то густым, красным, пугающе понятным. Сняв с шеи большую медаль на цепочке — медаль, в чеканке которой угадывалось чье‑то лицо, Лигул поднес ее к чаше и, разжав ладонь, уронил на дно. Все глаза были обращены к нему. Взяв чашу обеими руками. начальник Канцелярии стал жадно пить. Кровь текла у него по щекам и шее, заливая парадный костюм.

Наконец чаша опустела. Лигул достал окровавленную медаль и озабоченно, как показалось Мефодию, всмотрелся в нее. Затем вдруг вскинул руку с медалью над головой и захохотал. И тотчас восторженные дикие крики, вопли, хохот, в которых не было и не могло быть ничего человеческого, охватили весь зал.

Объектив скрытой камеры, попытавшийся крупным планом поймать медаль, внезапно заметался. Изображение дрогнуло, послышался короткий крик. Камера упала и лежала на боку, снимая ноги. Вскоре в кадре появилась рука, держащая за волосы отрубленную голову с большой бородавкой на носу.

— А ну‑ка, улыбочку в кадр! Еще один оператор с Лысой Горы думал, что его спасет плащ‑невидимка! — удовлетворенно произнес чей‑то голос.

На объектив наступили сапогом. Все исчезло. Для скрытой камеры наступила вечная ночь.

На экране зудильника вновь появился Веня Вий. В его пухлой синеватой руке был зажат черный платок, которым он смахивал с закрытых век слезы, существующие лишь в его воображении.

— Смерть на работе! Как это трогает мозолистые сердца начальства! Теперь вы понимаете, что я имел в виду, говоря, что оператор вынужден был прервать съемку? Ах‑ах! Это был мой лучший упырь. Отважный и совершенно безбашенный сотрудник. Безбашенный, увы, уже в буквальном смысле слова. К счастью, все, что было отснято, немедленно передавалось по телепатическим каналам в наш центр… А теперь, друзья мои, если вам интересно, Веня сообщит, чем закончился высший совет стражей мрака и что он решил. Первое: горбун Лигул теперь не только глава Канцелярии, но и временно исполняющий обязанности повелителя мрака. До сих пор эту должность номинально занимал Кводнон, который ныне окончательно выбыл из игры.

— Откуда он все это знает? — поинтересовался Мефодий.

— Кто‑нибудь из комиссионеров, небось, прельстился. Маги неплохо платят за интересующие их сведения, — равнодушно сказала Улита.

— Чем платят? Деньгами? — спросил Чимоданов.

— При чем тут деньги? — ответила Улита с глубочайшим презрением.

Веня Вий на экране растиражировано‑заученным жестом смахнул с манишки приставшую землю.

— Продолжаю! Скорость оподления Мефодия Буслаева признана мраком недостаточной. Наличие у него собственного — непроданного и незаложенного эйдоса — признано возмутительным. Решено назначить ему до совершеннолетия нового опекуна. Подозреваю, что им станет либо сам Лигул, либо кто‑то, кого он назначит на эту должность. Старый опекун, мечник Арей, осужден и отправлен в ссылку в Нижний Тартар. На требование отдать меч Арей ответил отказом. В результате при его аресте освободился ряд вакансий в некоторых отделах мрака.

— Арей схвачен? — спросил Мефодий, не веря.

— Он зарубил трех стражей, но потом его все равно обезоружили! Видел бы ты, как он уходил! Лев, окруженный шавками! А они все прыгали и кричали: смерть ему! — всхлипывая, ответила Улита

— Да, ловко все устроено! Лигул воспользовался гибелью Кводнона и присвоил власть до совершеннолетия Мефодия. Причем Мефодия Лигул будет воспитывать сам. или тот, кого он пошлет! — оценил Чимоданов, успевший вникнуть в основной расклад сил.

— Но почему Арея не казнили? — спросила Дафна. Ей были известны нравы темных стражей, очень далекие от сентиментальности.

— Лигул не посмел. Подозреваю, он слегка боится. Не сейчас, а на будущее, на всякий случай. Мало ли как все обернется! По этой же причине он сохранил мне жизнь и даже позволил покинуть Тартар. Вот уж чего не ожидала! — сказала Улита с презрением.

— Кого боится? — уточнила Даф.

Ведьма не ответила, лишь быстро скосила глаза на Мефодия. Дафна вздохнула. И угораздило же ее полюбить человека, которого боится даже начальник Канцелярии мрака! И не только полюбить, но связать с ним свои крылья и свою вечность.

Сильные удары сотрясли дверь приемной.

— Кто еще там? Мы никого не ждем! — сказала Ната с беспокойством.

Удары не стихали. Они не становились яростнее, а словно пакостнее. Так стучит тот, кто от лично знает, что его слышат и рано или поздно откроют. Это был стук хозяина положения.

— Впускать будем? — поинтересовалась Даф.

Улита медленно покачала головой.

— Нет.

— Почему?

— Если это лопухоид — его остановит руна. Если же нет — войдет и сам… — ведьма не договорила и махнула рукой.

Послышался звук открывшейся двери. Похоже, тому, кто стучал, надоело ждать у моря погоды.

— Нет, не лопухоид… — тихо сказала Даф, наблюдая, как спина Депресняка приобретает сходство с вопросительным знаком, а короткий кожистый нос прорезают три глубокие складки.

Улита молчала. Все, включая Депресняка и Зудуку, внимательно слушали, как внизу в приемной кто‑то ходит шаркающей и разболтанной походкой. Вот он отодвигает стул, вот открывает дверь в кабинет Арея и походя заглядывает в него. Вот шаги приближаются к внутренней лестнице. Заскрипели расшатанные дубовые перила. Послышался булькающий кашель. Казалось, снизу по лестнице ползет что‑то мерзкое, отвратное.

Первым, к удивлению Мефодия, сдали нервы не у Евгеши Мошкина, а у Чимоданова.

— Ты можешь начертить руну невидимости? Сделай что‑нибудь! — шепнул он Дафне.

— Бесполезно. Он уже понял, что мы здесь, — заметила Даф.

— Кто же это?

— Подозреваю, что новый опекун нашего Мефочки! Легок на помине! — скрестив на груди руки, мрачно сказала Улита.

Глава 3. «Мальчик с саблей»

Ирка сидела на скамейке в том месте за Цветным, где московские бульвары круто забирают вверх, и думала, как ей распорядиться своим бессмертием. Скамейка была самая неудобная. Все доски, кроме двух, отсутствовали у нее напрочь, и Ирка все время проваливалась в дыру, стоило ей, забывшись, чуть откинуться назад.

Конечно, можно было пересесть, но на всех соседних скамейках уже сидели компании, и, таким образом, приходилось либо оставаться на неудобной скамейке, либо пожертвовать одиночеством. Из этих двух зол Ирка выбрала то, что представлялось ей, как сугубой индивидуалистке, меньшим.

И хотя перед ней лежала восхитительная, новенькая, едва ли не в упаковочной бумаге вечность, мысли Ирки были самые печальные. Она думала о Мефодии. который любит другую, О Бабане, и о том, что сказал ей вечером Антигон.

— Силы валькирий огромны, не будь я мерзкий монстр! — заявил он, самодовольно разглядывая отражение в луже. — Валькирии могут делать все для других, но ничегошеньки для себя. Однажды применив свои способности в собственных интересах, валькирия лишится их…

— Всего однажды? — помнится, с ужасом переспросила Ирка.

— Да, кошмарная валькирия, так и есть. Ты не расчешешь мои ужасные бакенбарды? Это так омерзительно, что я всегда с нетерпением жду этой минуты! — попросил Антигон.

«Я могу все для других и ничего для себя. Что смогло бы лучше обуздать всемогущество? Правда, у меня есть живые ноги, полеты и возможность ночью пробежаться по лесу белой волчицей. В сущности, это уже немало», — размышляла Ирка.

Внезапно, подняв голову, она обнаружила, что ее одиночество нарушено. Возле нее крутился молодой человек, отколовшийся от одной из компашек. Довольно симпатичный, если сравнивать с австралопитеком, и немного старше Ирки. Он только что закончил разглядывать ее колени и лицо, и теперь то отходил, то приближался. В целом он вел себя как пес, которому бросили мясо прямо со сковородки. И схватить хочется, и обжечься боязно.

«Надо же, а раньше всем было на меня плевать!» — подумала Ирка, пожалуй, слегка польщенная. Молодой человек ей совсем не нравился, но все же интересно было послушать его. В конце концов к ней приставали на улице второй раз в жизни. Первый раз это сделали два глуповатых парня у метро.

Увидев, что его присутствие замечено, молодой человек набрался храбрости и сообщил Ирке, что у нее развязался шнурок.

— Ничего лучше нельзя было придумать? — проворчала Ирка, но все же, машинально взглянув вниз, обнаружила, что шнурок действительно развязался.

Дата добавления: 2015-05-08