Психоаналитический взгляд на депрессию 2 страница

Через две недели я встретился с ним снова. Эффект от последнего занятия у него сохранился. Он также за­метил, что не чувствует грусти и хочет снова плакать. Но он соприкоснулся лишь с поверхностью своего страст­ного желания любви и своей грусти, поэтому было не­обходимо более полно высвободить эти чувства наружу. Он начал с дыхательных упражнений (на табурете), чтобы мобилизовать свое тело. Затем в его ногах появи­лись вибрации. Ложась на кровать, он уже был энерге­тически заряжен. Я попросил его вытянуть руки и губы, представить себя ребенком, который хочет пососать ма­теринскую грудь. Как же тяжело ему было сделать это! Его губы с трудом вытягивались вперед. Я немного на­давил на его челюсть, и, сказав «мама», он расплакался. К его удивлению, это произошло довольно быстро и по­вторялось каждый раз, когда он пытался вытянуть губы. Для сосания ребенок также двигает языком. Поэтому я накрыл ладонью рот Джеймса и попросил его прикос­нуться к ней языком. Это вызвало еще более глубокий плач. Теперь он сознавал, как отчаянно ему хотелось до­тянуться и как трудно это было сделать. Он почувство­вал гнев, который оборвал его плач, и впервые он смог изо всей силы бить кулаками по кровати и кричать «По­чему?» уверенно и убедительно. Он начал по-настояще­му горевать и соприкоснулся с гневом по отношению к своей утрате.

Что же он потерял? Он потерял удовольствие и удов­летворение, которые могла принести ему материнская любовь, но, что более важно, потерял способность тя­нуться и раскрываться к удовольствию. Он утратил спо­собность получать удовольствие, и это было то, о чем он горевал и на что злился в настоящем. Это то, что ох­раняет каждый человек, который был лишен удовлетво­рения младенческих потребностей. Эта не та потеря, к которой можно приспособиться или принять, ибо она отняла у жизни ее содержание. Ее также нельзя ком­пенсировать, и все попытки компенсации неизменно оканчиваются неудачей и депрессией. Только если терапия восстановит способность пациента тянуться к удо­вольствию и получать его, она будет эффективной в своем преодолении депрессивной тенденции.

Я думаю, теперь мы может понять, почему депрессия поражает так много людей как раз тогда, когда они, ка­залось, уже достигли своих целей. Работая много и усердно ради условий, которые, по их мнению, сделают удовольствие возможным, они вдруг обнаруживают, что это невозможно. Удовольствия для них там нет, по­скольку у них нет способности тянуться к нему и брать его. На самом деле удовольствие заключается в самом процессе вытягивания и раскрытия к нему, как я уже указывал в своей предыдущей книге1. И мы должны признать, что это не исключительно психическая уста­новка. Движение вытягивания выполняется телом и блокируется мышечными напряжениями, которые огра­ничивают это движение.

Существуют разновидности движений вытягивания: первое выполняется ртом и представляет импульс мла­денца дотянуться до груди матери; второе выполняется руками — ребенок этим жестом выражает свое желание, чтобы мама подняла его и прижала к телу. Во взрослой жизни эти действия трансформируются в любовные по­целуи и объятия. Оба эти движения сильно ограничены у депрессивных пациентов. Если руки и поднимаются вверх, то плечи оттянуты вниз, а ладони безвольно висят на запястьях, как увядшие цветы. Просьба совершить вытягивание часто наталкивается на непонимание или равнодушие пациентов, которые они выражают фраза­ми: «Для чего?», «Какой в этом смысл?» или «Ее там не было», имея в виду мать. У них в руках отсутствуют ощущения из-за сжатия мышц плечевого пояса. Вытя­гивание вперед губ также сдерживается спазмами мышц лица. Большинство пациентов имеют твердую верхнюю губу, которая указывает на подавление чувств. Жесткая и неподвижная челюсть, также выражающая негативное отношение, не дает нижней губе свободно выдвигаться вперед.

Если человек не может вытянуться, ему приходится манипулировать своим окружением, чтобы удовольствие само пришло к нему. Но когда это произойдет, он все равно не может взять его. Эту дилемму можно решить, только избавившись или уменьшив мышечные напряже­ния. Однако это нельзя делать механически. Сдержива­ние является неосознанным «я не буду», что, с одной стороны, является защитой против возможного разоча­рования или травмы, но с другой — также и реакцией озлобления. «Раз ты не пришла, когда я хотел и звал тебя, сейчас ты мне не нужна». Пока это негативное от­ношение не будет осознано и выражено, вытягивание останется зыбким и неполным. Но поскольку пациент находится в отчаянии, одиночестве и нуждается в при­нятии и одобрении, ему не хватает уверенности, чтобы высказать свою негативность открыто. Это и произошло в случае с Джеймсом. Он нуждался в большем заземле­нии.

По мере того как я продолжал работать с его вытяги­ванием и негативными чувствами, состояние Джеймса определенно стало улучшаться, и в течение многих ме­сяцев депрессивная реакция не беспокоила его.

Удовольствие от его отношений с женой значительно увеличилось. Но стали появляться проблемы, связанные с работой, что его сильно обеспокоило. Однажды он пришел на занятие в глубокой депрессии, столь же силь­ной, как и раньше. На этот раз свои чувства он выразил следующими словами: «Я не знаю, хочу ли я вообще жить». Проблемы на работе на самом деле никоим обра­зом не способствовали появлению этого чувства. Изучая его состояние, я понял, что он был не способен закре­пить свой прогресс, потому что ему не хватало достаточ­ного количества ощущений в его ступнях, чтобы прочно стоять на земле при столкновении с какими-либо не­приятностями.

Я уже давно знал о существовании такой проблемы в личности Джеймса. Мы работали с его ногами и ступня­ми на протяжении всей терапии, но так и не смогли до конца разрешить эту область затруднений. Дать пациен­ту чувство того, что он будто бы врос своими ступнями в землю, — задача последнего этапа терапии. Это чувство позволит ему снова встать на ноги как личность. Оно дает ему полную мобильность и гибкость тела. Он смо­жет свободно передвигаться по жизни. Я мог бы еще до­бавить, что у Джеймса было плоскостопие, особенно на левой ступне. Мы были вынуждены сосредоточиться на этой проблеме.

Существует много биоэнергетических упражнений, которые мобилизуют ощущения в ступнях. Одно из них, например, заключается в том, чтобы расположить свод стопы на ручке теннисной ракетки и давить на нее до появления болевых ощущений. Я также помог Джеймсу осознать, что он не полностью задействует свои ступни при ходьбе. Он очень слабо отталкивался ими от земли. Поэтому в каком-то смысле он не мог оторваться от своего мрачного состояния.

Джеймс, конечно же, не принял сразу моей интер­претации его проблемы. Только развив в результате уп­ражнений некоторые ощущения в своих ступнях, он смог понять, как слабо они были развиты. Когда в ка­кой-то части тела не хватает или отсутствуют ощуще­ния, человек не чувствует эту часть и, как следствие, не осознает, что она у него не развита. Это является ключе­вой проблемой в терапии. Джеймс старательно выпол­нял эти упражнения дома и на терапевтических заняти­ях. Он быстро вышел из своей последней депрессивной реакции и полностью освободился от нее с тех пор. Он узнал, что должен поддерживать связь между своими ступнями и землей на чувственном уровне, если хотел быть уверенным в том, на чем он стоит как личность.

Важность роли матери для ребенка заключается в том, что все функции младенца, ответственные за удо­вольствие, зависят от ее отношения. Если ее отношение к нему негативное, эти функции ослабевают и затухают.

Ясли могут обеспечить физическую заботу, необхо­димую ребенку, но только мать или тот, кто выполняет эту роль за нее, может полноценно удовлетворить жела­ние ребенка получить удовольствие, к которому он тя­нется ртом и руками. Ребенок, который удовлетворен на этом уровне, обладает внутренней уверенностью в том, что он сможет дотянуться и получить любое доступное ему удовольствие. Сладкий вкус молока матери во рту ребенка насыщает его душу, как и само молоко, питаю­щее его тело. И чувство безопасности, которое обеспе­чивает любящий контакт с матерью, затем перерастает в чувство прочности и незыблемости человека, что зем­ля — здесь, под его ногами, и что на ней можно стоять с полной уверенностью.

Реагирование в ситуации потери

Исследования показали, что, когда происходит поте­ря матери, ребенок сначала очень бурно противится этому лишению. Он будет бороться изо всех сил с помо­щью крика, плача, раздражения или каких-либо других доступных ему средств, чтобы ему вернули потерянного родителя. Только после того, как борьба окажется безре­зультатной, а его энергия истощится, он постепенно впадет в депрессивное состояние. Он так и не признает потерю, он просто будет мучительно терпеть ее.

Джон Боулби, изучавший реакцию ребенка на разлуку, наблюдал, что ребенок проходит через три ступени: сначала он протестует против потери, слезами и злостью он требует возвращения своей мамы и, кажется, надеет­ся, что ему удастся вернуть ее'. Затем он затихает, его надежда переходит в отчаяние. Но во второй фазе его надежда время от времени вспыхивает с новой силой. В конечном итоге он, кажется, теряет интерес к матери. Он может даже забыть и не узнать ее, если она вдруг приходит к нему. Эта третья фаза — фаза отчуждения. Ребенок замкнулся в себе и находится в депрессии. Но даже в третьей стадии иногда возникают эпизоды гнев­ного поведения, зачастую «беспокойного и агрессивного характера».

Боулби утверждал, что, когда ребенок или взрослый реагирует со злостью на потерю, это является совершен­но нормальной реакцией. Он пишет: «Будучи очень далекими от патологии, эти явления говорят о том, что открытое выражение такого мойного импульса, каким бы безнадежным и нереалистичным он ни казался, являет­ся необходимым условием, чтобы горе протекло по своему нормальному руслу. Только после того как было сделано все возможное, чтобы вернуть утерянный объ­ект, человек, кажется, готов признать свое поражение и заново начать взаимодействовать с миром, в котором он признал, что объект его любви 5езвозвратно потерян». В маленьком ребенке гнев, прежде всего, направлен против объекта любви, а именно, против матери, потому что ре­бенок чувствует, что мать бросила его. Боулби считает, что это упрек в адрес матери зато, что она ушла.

С биоэнергетической точки зрения гневная реакция на потерю является естественным ответом организма на боль. Ребенок сердится на мать, за то, что она причинила ему боль, и пытается с помощью своего гнева предот­вратить боль или справиться с ее влияниями на тело. Боль, в этом случае вызванная потерей удовольствия, заставляет тело сжиматься. Чувства и энергия оттягива­ются с поверхности тела (эротические зоны) и концент­рируются в мышечном аппарате. Их можно высвободить оттуда, только совершив какое-то яростное или агрес­сивное действие. После разрядки гнева дальнейшее вы­свобождение происходит через плач и всхлипывание. Только после того как эти реакции прошли, энергия вновь доступна для телесных функций удовольствия. Если же не произошло полного высвобождения, орга­низм энергетически блокирован и не может снова «тя­нуться» к удовольствию. Однако существуют важные различия между потерей ребенком своей матери или ее любви и потерей предмета любви взрослого. Взрослый может объективно понять, что потеря была вызвана не­преднамеренно со стороны объекта, и поэтому его гнев не направлен на него. Исключением из этого утвержде­ния является ситуация развода, где, из-за того что рас­ставание совершается преднамеренно, оно часто вызы­вает в том, кто переживает потерю, сильный гнев на другую половину за то, что она (или он) покинула его (ее). Еще одно отличие заключается в том, что взрослый может заменить потерянный предмет любви (например, найти другого спутника/спутницу), но ребенок не может заменить потерянную мать. Если удастся найти удовле­творительную замену потерянной материнской любви, травма будет не такой тяжелой. Но как мы сможем по­просить ребенка, потерявшего эту любовь, принять свое поражение и снова повернуться лицом к миру? В отсут­ствие матери все функции удовольствия ребенка (вытя­гивание) отмирают, и его боль не прекращается. Чтобы заглушить боль, он должен заглушить жизнь в своем теле. Вот почему многие из наших пациентов, страдаю­щих от хронической депрессии, имеют относительно безжизненные тела.

Сила гнева должна быть прямо пропорциональна переживаемой боли, которая, в свою очередь, напрямую связана с количеством потерянного удовольствия. Поэ­тому ребенок, которые имел удовлетворяющие его отно­шения с матерью, будет более яростно возмущаться их потере, чем тот, у которого не было таких отношений. Вот почему дети, вскормленные грудью, менее терпимы к фрустрации, чем дети, которых кормили из бутылочки. Психоаналитикам также было известно, что за деп­рессивной тенденцией скрывается конфликт выражения любви и ненависти к объекту любви, как правило, к ма­тери, но также зачастую и к отцу. Карл Абрахам считал, что паралич чувств у депрессивного человека вызван противоречием между чувствами любви и ненависти, блокирующими любое движение. Ненависть подавляется и направляется внутрь, против самого себя, где в даль­нейшем формирует слой негативизма, располагающийся над чувством любви, которое потом оказывается недо­ступным для выражения. В суициде ненависть против себя находит свое выражение в действии, но это дейст­вие также содержит неосознанное желание уничтожить человека, ответственного за эти чувства.

Ненависть ребенка к своей матери должна рассмат­риваться как естественный ответ на разлуку, отторжение или лишение любви. Когда мать лишает его своей люб­ви, неважно, сознательно ли или непреднамеренно, она, в сущности, оказывает разрушительное воздействие на ребенка, поскольку эмоциональное благополучие пос­леднего почти полностью зависит от ее любви. Первым ответом ребенка на это лишение будет гнев или ярость. Но большинство матерей считают, что их действие про­диктовано необходимостью, то есть зависит от факто­ров, находящихся вне их контроля, и соответственно, они реагируют на гнев ребенка угрозами и наказаниями.

Шандор Лоранд показал, что одним из факторов, от­ветственных за депрессию, было угрожающее, приводя­щее к фрустрации, наказывающее отношение со сторо­ны матери. Враждебность, с которой некоторые родите­ли, особенно матери, обращаются со своими детьми, невероятна.

Джозеф Рейнгольд изучал случаи грубого обращения, которому подвергались некоторые дети, и пришел в ужас от того, с какой силой матери вымещали на своих детях подавленную ненависть, испытываемую по отно­шению к своим матерям. Вот что он говорит по этому поводу: «Мы просто имеем дело с передачей разруши­тельной силы от одного поколения к другому; молодая девочка и взрослая женщина — один и тот же человек, только разного возраста, и все, что причинила ей ее мать, она, в свою очередь, вымещает на своей дочери». Или на ее сыне — пол ребенка здесь не играет особого значения.

Рейнгольд рассматривает такое разрушительное от­ношение как реакцию на материнский страх быть жен­щиной. Этот страх вынуждает ее отторгать от себя свою женственность («Самка» было бы более подходящим сло­вом) и отвергать своего сына, который является прояв­лением этих качеств. Отвержение происходит, несмотря на сознательные намерения любить и принимать ребен­ка. Она будет открыто проявлять враждебность каждый раз, когда ребенок будет предъявлять ей требования, ко­торые она не может удовлетворить и которые, таким об­разом, вызывают в ней чувство вины. Его плач может довести ее до безумия и даже привести к мыслям об убийстве. Фразу «Я готова задушить этого ребенка, если он не перестанет плакать» услышать можно довольно часто.

Таким образом, ко всем остальным факторам, опре­деляющим депрессивную реакцию, добавляется еще страх ребенка перед разрушительным потенциалом матери. Тот, кто дал жизнь, может также и забрать ее, и каждый младенец остро осознает, что его выживание за­висит от сохранения некоей позитивной связи с мате­рью. Поэтому насколько он ощущает враждебность со стороны матери, настолько он будет реагировать на нее, требуя любви. Ненависть у него тоже будет присутство­вать, но он подавит ее как слишком угрожающую. Толь­ко так я могу объяснить неоднократные наблюдения того, как ребенок, которого больше всего отвергали и с которым грубо обращались в семье, став взрослым, сильнее всего привязывается к матери. Этот ребенок, который также чувствует себя самым ненужным, самым виноватым, чувствует ненависть к себе в большей степе­ни, чем к кому-либо еще.

В каждой матери заложено семя любви, которое может либо прорасти и цвести, либо лежать, не принося никаких плодов. В каждом новорожденном любовь к его матери (проявляющаяся как желание близости) уже цве­тет вовсю, но, сталкиваясь с отторжением и враждеб­ностью, увядает. Однако она никогда не умрет. Таким образом, мы имеет дело не с абсолютными, а с амбива­лентными явлениями, в которых соотношение любви и ненависти зависит от количества удовольствия или боли, испытанных в детстве. Подобным же образом гнев, воз­никающий из-за потери удовольствия от своей матери, смешивается с чувством страха. Печаль, ассоциируемая с потерей, пронизана надеждой. Потеря никогда не переживается как абсолютная или безвозвратная.

Ребенок всегда чувствует возможность того, что его мама образумится и осознает свою любовь и то, что ее удовольствия биологически связаны с его удовольствиями. Ни один ребенок не может выжить без какой-либо веры в человеческое естество.

Также никакой ребенок не может принять или горе­вать о потере, которая эквивалентна его собственной смерти. Его психическое здоровье и его выживание тре­буют, чтобы он видел свою мать в положительном свете. Это можно сделать только путем диссоциации ее явно разрушительного поведения от ее личности, что затем будет проецироваться на «плохую маму». Позже, когда реальность докажет, что не существует двух матерей, ре­бенок впитает ее негативный аспект в себя. Поэтому он будет видеть себя неким злодеем или монстром, кото­рый по воле злого рока ведет себя так, что заслуживает испытываемую им боль. Из всего этого можно вывести общее правило, что нелюбимый ребенок не любит себя. Но ни один ребенок не может осознать эту связь. Он не может понять ненормальность отношений, в которых мать ополчается против своего собственного сына, ли­шая его удовольствия и причиняя ему боль. Единствен­но правильный для него вывод заключается в том, что виноват он сам.

Каждый человек в состоянии депрессии несет огром­ный груз вины. «Меа culpa» — его постоянный припев. Он чувствует себя виновным, потому что находится в депрессии. Он не может функционировать эффективно, он является бременем для других и действует угнетающе на их настроение. Поэтому, кажется, у него есть все причины, чтобы чувствовать себя виноватым. Его деп­рессия — символ его окончательного краха. Он не пони­мает, что она явилась результатом его вины, груз кото рой стал непосильной ношей. Чувствуя вину за свою депрессию, он роет себе яму и залегает еще глубже, тем самым затрудняя свое выздоровление. Но депрессивный человек не может видеть психологической динамики своего состояния, которое требует терапевтического вмешательства, чтобы освободить его из сетей порочно­го круга.

Эти сети можно временно разорвать любой формой психотерапии. Сам взгляд на депрессивную реакцию как на болезнь смывает позор неудач и освобождает па­циента от искусственной вины за свою депрессию. Ин­терес и ободрение, которые пациент получает от тера­певта, временно действуют как замена потерянной люб­ви, подорвавшей его желание жить. Держась за эту спасительную веревку, связывающую его с миром, па­циент может медленно вытащить себя из темноты на свет. Аналитическая терапия также предоставляет паци­енту возможность осознать некоторые из его подавлен­ных эмоций, ассоциируемых со многими потерями, ко­торые он испытывал в своей жизни. У таких людей пер­воначальная потеря всегда усугубляется последующими разочарованиями в любви. Если терапия эффективна, она может дать ему возможность заново пережить пер­вичную потерю, уже сейчас, будучи взрослым, он может отреагировать на эту боль адекватным горем.

Адекватное горе

В предшествующих разделах было указано, что ребе­нок реагирует на потерю своей матери гневом и вспыш­ками буйного поведения, крича и плача. Потеря не при­нимается спокойно.

Среди первобытных народов горе также является бурным выражением чувств. Если объект любви имеет важное значение, его потеря не принимается без прояв­ления гнева и протеста. Элиас Канетти в одном из своих докладов приводит описание процесса выражения горя среди бушменов Центральной Австралии. В нем обнару­живаются несколько интересных особенностей. Как только новость, что какой-то человек находится при смерти, достигает деревни, мужчины и женщины бегут к нему и бросаются на него, образуя кучу. В это же время они издают громкие причитания, нанося раны на свои тела. В конце концов, когда смерть прекращает страда­ния человека, они уходят, чтобы возобновить свои при­читания в другом месте. Канетти подчеркивает важность этого процесса в том, что туземцы не принимают потери, «он все еще принадлежит им; они удерживают его среди себя». Самоистязание в процессе скорби хорошо известно среди первобытных народов. Канетти видит в нем выражение гнева. «В этом самоистязании выражает­ся гнев бессилия перед смертью».

Иногда гнев направляется вовне. Эстер Уорнер опи­сала реакцию туземных женщин на смерть молодой де­вушки, которая умерла при родах. Один из мальчиков-туземцев рассказал ей следующее: «Незадолго до восхода солнца женщины всего города будут посылать прокля­тия мужчинам. Если они поймают кого-то из них, то могут избить его чуть ли не до смерти. Женщины будут мстить за девушку, которая пострадала и умирает от ре­бенка». Дальше продолжает сама автор: «Женщины не перестали посылать проклятия, пока не взошло солнце.

Мы вскоре услышали, как они колотили по дверям пал­ками, кричали охрипшими от гнева и беспомощности голосами. На следующее утро они были понурыми и ти­хими. Их ярость на боль и смерть иссякла; они снова были готовы смиренно выполнять бесконечную верени­цу работ по дому, из которых состоит их жизнь».

Если потеря не вызывает гнева, то нет и реального переживания горя и соответственно нет и чувства печа­ли. Природа человека такова, что он противится своей боли. Есть что-то мазохистское в том, как он блокирует выражение своих эмоций, связанных с болью. Довольно странно, что в нашей культуре принято восхищаться че­ловеком, который может стоически перенести потерю, не выразив при этом никаких эмоций. В чем же заклю­чается такое большое достоинство подавления чувств? Такое поведение лишь обнаруживает, что эго человека доминирует и контролирует его тело, но оно также ука­зывает на отсутствие некоторого важного аспекта его че­ловеческой природы.

Человек в депрессии утратил способность сопротив­ляться своей судьбе. Леча таких пациентов, я обнару­жил, что они не могут сказать «Почему?» громким и убедительным голосом. Они легко находят оправдание своей неспособности: «Какой толк спрашивать почему? Все равно ничего не изменится». Да, действительно, снаружи ничего не изменится. Любой горюющий тузе­мец знает, я уверен в этом, что его рыдания и причита­ния не вернут умершего. Цель горя не в этом. Горе — это выражение чувств, которое дает возможность жизни идти своим чередом. Когда выражение сдерживается, жизненный поток ограничивается. Затем это приведет к дальнейшему подавлению чувств и в конечном счете к смерти еще при жизни. Депрессия есть живая смерть.

У депрессии двойная этиология. Первая — значи­тельная потеря удовольствия в детском возрасте, кото­рое связано с матерью. Если мы признаем верной гипо­тезу, что полное удовлетворение оральных потребностей требует примерно трехгодичного кормления грудью, становится понятно, почему так много людей стали уяз­вимы для депрессии. Во-вторых, ребенка лишают права сопротивляться возникающим депривациям, а выраже­ние чувств ярости или гнева оказывается наказуемым. Результатом является серьезная утрата способности стремиться к тому, чего он хочет, и бороться за это. На­блюдая послушное поведение, свойственное большин­ству людей, становится ясно, почему склонность к деп­рессии получила такое широкое развитие в нашей куль­туре.

С другой стороны, массовые протесты, которые ста­новятся атрибутом нашей общественной жизни, явля­ются реакцией против эмоционального подчинения, превратившего человека в индустриальную машину. На самом деле, две тенденции, одна — к депрессии, дру­гая — к протесту, это две стороны одной и той же меда­ли. Поскольку ценность содержания жизни постоянно разрушается отсутствием удовлетворения ею, люди все больше и больше будут впадать в депрессию. Но в то же время они будут вовлечены в участившиеся демонстра­ции протеста, надеясь таким образом найти в социаль­ных действиях ту полноту, которую им не хватает на личностном уровне. Будучи кратковременным, участие в массовом протесте служит для того, чтобы воспрепятствовать наступлению депрессии. Это означает, что че­ловек, например борющийся за какое-то дело студент, должен жить в состоянии постоянного протеста, чтобы избежать депрессии. Так как такой образ жизни невоз­можен, мы можем ожидать, что все больше и больше людей окажутся в депрессии и у них появится стремле­ние к самоубийству.

Я вовсе не против социального протеста, имеющего основание. Главная же проблема, однако, заключается в потере удовольствия.

Большинство протестующих не стремятся восстано­вить свою способность к удовольствию, а скорее наце­лены на приобретение власти. Если они действительно получат власть, они обнаружат, что она не имеет цен­ности с точки зрения получения удовольствия. Антитеза между властью и удовольствием подробно обсуждалась в моей книге «Удовольствие: творческий подход к жизни». Если они не смогут достичь своей цели, — что будет наиболее вероятным результатом, поскольку силы, уп­равляющие социальной обстановкой, часто формируются вне подчинения отдельным личностям, — то дверь в депрессию для них широко открыта.

Чтобы быть эффективным для индивида, протест должен выражать его личное чувство потери. Когда че­ловек спрашивает: «Почему это случилось со мной?» — он этим вопросом показывает, что осознает свою лич­ную потерю. Когда пациенты произносят «Почему?» с чувством, они затем часто разражаются рыданиями, по­тому что их охватывают чувства потери и грусти. Я вспо­минаю один случай, произошедший на семинаре по биоэнергетике, который я проводил в Исалене, Биг Сур, Калифорния. Молодая женщина выполняла дыхатель­ные упражнения, описанные в предыдущих главах. Затем она легла на кровать, и я попросил ее бить ногами по кровати, крича «Почему?». Она начала с робостью, тихо, но через мгновение чувства завладели ей. Удары стали сильнее, крик громче, и тут она расплакалась. Ус­покоившись, она повернулась ко мне и спросила: «От­куда вы узнали, что именно это я и хотела сказать?» По­мимо некоего интуитивного знания ее потребностей, у меня был лишь один ответ: «Все хотят это сказать, но одни не смеют, а другие не могут». Мы все страдали от потерь и обид, которые может принять наш ум, но не тело. Тело не может облегчить свою боль, кроме как при помощи бурного проявления катарсиса.

Среди многочисленных приемов, направленных на то, чтобы довести депрессивного человека до той точки, где бы он почувствовал свою потерю как прямое пере­живание и выпустил бы ярость, связанную с ней, есть одно простое упражнение, в котором используется свер­нутое турецкое полотенце. Пациент держит полотенце в руках и скручивает его изо всей силы. Это обычно вы­полняется в положении лежа на кровати. Затем, выдви­нув вперед челюсть и оскалив зубы, он кричит: «Дайте его мне!» Если хватка не ослабнет и крик будет продол­жаться, руки пациента начнут дрожать и ему может по­казаться, что он как будто пытается вырвать полотенце у кого-то. Это же самое упражнение можно выполнять с выражениями: «Черт бы тебя побрал!», «Я ненавижу тебя!», «Я убью тебя!» Часто они вызывают очень интен­сивные эмоциональные переживания.

Я уже говорил в предыдущих разделах, что склонность к депрессии преодолевается, когда пациент при­обретает способность тянуться к удовольствию. Однако это влечет за собой нечто большее, чем просто психоло­гическое отношение. Мышцы горла, челюсти и рта долж­ны быть расслабленными, если нужно сделать какое-то важное движение. Руки должны быть свободными, не ограничены хроническими мышечными напряжениями. Эти напряжения развиваются из-за страха выразить злость и ярость, которые вызывает потеря. Поэтому только после того, как высвобождаются злость и ярость, мускулы становятся свободными и человек готов при­нять любовь.

Биоэнергетическая терапия не преследует цели по­мочь пациенту приспособиться к покалечившей жизнь потере. Скорее она помогает ему преодолеть разруши­тельное последствие от потери, восстанавливая тело до его естественного состояния красоты и гармонии. В процессе терапии он заново испытает боль детских и юношеских лишений. Он будет реагировать на них с яростью и грустью. Он будет протестовать против не­справедливости жизни. Но он также приобретет мужест­во и способность снова тянуться к жизни, не боясь боли, которой может сопровождаться процесс его рас­крытия для любви.

Дата добавления: 2015-05-08