Проблема человека в философии и в культуре

Человек – это чело века, вечности, мироздания. Так о человеке говорили еще в древности, пола­гая, что он – венец природы, творения. Что касается слова «чело­век», то вопрос о его истолковании и сегодня нельзя считать окон­чательно решённым. Слишком оно многозначно, слишком ко многому обязывает.

В начале двадцатого века М. Горький заявил устами одного из своих героев: «Человек! Это звучит гордо!». Но прошедшее столетие показало, что «человек» лишь звучит гордо, поскольку оно стало временем массового истребления человека, изощреннейшего его уничтожения. Человека сжигали в крематориях как поленья, гноили в темницах, как картошку. В двадцатом веке стала вполне реальной угроза уничтожения человека как вида вообще.

Но особенным ли был ушедший век в смысле угрозы человеку? Разумеется, он был особенным. Не потому, что существовала такая угроза, а потому, что она как никогда ранее исходила от самого че­ловека. Культура, как средство безопасности человека перед лицом природной стихии, была ему всегда необходима: слишком беззащитен он как биологическое существо. Но точно так же ему всегда было необходимо вооружение как средство его безопасности перед лицом другого человека. Затраты на вооружение, а это, пожалуй, самый дорогостоящий продукт материальной культуры, росли из века в век, но в двадцатом столетии они превзошли все остальные затраты. Ины­ми словами, угроза для жизни превысила средства ее защиты.

Это, конечно, результат развития культуры, которая на этапе цивилизации мало считается с т.н. человечностью, с жизнью вообще, обязывает человека кардинально менять ценности и ориента­ции. Цивилизация – это его своеобразная перегруппировка. Если в условиях доцивилизованного бытия люди объединялись по крови, по своей принадлежности к роду, племени, то в условиях цивилизации они объединяются «по духу», то есть по видам деятельности, по отношению к собственности, к власти, к идеям. Значение уже имеет не сам по себе человек, не его индивидуальность, а его принадлеж­ность к профессии, классу, к обществу или к государству. Отсюда и оценка человека, зависящая не от его нравственных или умственных, предположим, качеств, а от его социальной роли, от того, что или кого он представляет – звание, должность, учреждение, круг зна­комств и т.п. Отсюда и общее стремление как-то оценивать челове­ка, что, в принципе, негуманно, поскольку любая оценка отрицает его самоценность.

Каким бы ни было наше отношение к цивилизации, её необходимо принимать как общую неизбежность утраты человеком себя в качестве самоценной индивидуальности. В таком понимании цивилизации нет ничего песси­мистического и удручающего. Пессимистичны не факты, пессимистич­ным может быть наше отношение к ним. В самом деле, разве утрата человеческой индивидуальности так уж огорчительна для самого человека? Выше уже отмечалось, что сами по себе мы зачастую неинте­ресны даже для самих себя, что ничтожно мало мы можем сказать о своей индивидуальности, взятой без социальных ролей и связей, без каких-либо событий, участниками которых были, без окружающих нас обстоятельств. Нас, за редким исключением, гораздо больше волнует и привлекает внешний мир и то, какими мы выглядим, ценят ли нас окружающие, поскольку в основном от этого, а не от самооценки, зави­сит наше благосостояние, наша жизнь, наше будущее. Стоит ли удив­ляться тому, что общество, в конечном счёте, неизбежно оказывается на ступени цивилизации, когда личность оценивается не по человеческим качествам, а по исполняемым ролям?

Человек сам делает свой выбор, но узнает о нем позднее, ког­да результаты выбора становятся очевидными и зачастую непоправи­мыми. Не зная самого себя, человек не знает и того, чего он в действительности хочет. Так и с цивилизацией: она создается чело­веком, но вовсе не во имя человека и его духовности, а во имя комфорта и выживания. То есть во имя того, что в действительнос­ти, а не на словах, он ценит выше, чем духовность и человечность. Цивилизации возникали не для того, чтобы человек утверждал себя как венец творения, а для благоустройства и сохранения жизненных пространств. Так, в Древнем Египте, например, цивилизация появи­лась в связи с созданием огромной оросительной системы в дельте реки Нил. А Русь становилась цивилизованной в связи с необходимостью обороны и защиты, отягощённой к тому же внутренними расп­рями, мест проживания восточных славян. Поэтому вражду и непри­язнь можно наблюдать в нашем обществе и сегодня не реже, чем ми­ролюбие, смирение и гуманность.

Таким образом, цивилизация и присущие ей институты использу­ют человека как средство для достижения целей, которые могут быть весьма далёкими от интересов отдельного человека, его воли, веры, желаний. Человеческое в человеке подавляется и угнетается во имя его безопасности и комфорта. В этом заключена угроза для него как для свободно и оригинально мыслящего, чувствующего существа. Ци­вилизованное развитие сопровождалось в истории культуры прогрессом в средствах подавления свободной индивидуальности, в средс­твах манипулирования чувствами, интересами, мыслями человека. Опасность возрастала ещё и потому, что лишенный оригинальности и своеобразия, человек сам, в конечном счёте, становился средством и орудием подавления в себе и в других человеческих качеств.

В двадцатом веке масштабы этих явлений обрели планетарный характер. Изменилась наука, появилась квантовая механика, где по­нятие неделимого атома – физической индивидуальности – утратило свое значение. Параллельно с этим стало анахронизмом и понятие человеческой индивиду­альности, его потеснили новые методы изучения и понимания человека. Он превратился в совокупность, в статистическую данность, лишённую уникальности. Но, как и в отношении природной стихии, человек изобрел средства своей защиты внутри самой циви­лизации: мораль, искусство, религию, философию. Все это сферы ду­ховной деятельности, где человек обретал и сохранял себя в ка­честве самоценного существа, где он мог относиться к себе как це­ли и смыслу своего бытия. Частная жизнь и нормальная, здоровая семья – это тоже средства и условия возрождения человеческих качеств. Пока в обществе всё это сохраняется, человек, отдав должное государству, всегда имеет возможность оставаться самим собой. Вопрос в том, что, собственно, делает его человеком?[1].

Для примера обратим­ся к известному литературному персонажу – Робинзону Крузо. Почему ему удалось выжить и сохранить себя как культурное существо в те­чение почти тридцати лет? Потому ли, что у него, как нередко по­лагают, была какая-то особая воля к жизни и к культуре? Нет, не поэтому, причина в ином: корабль, на котором плыл Робинзон Крузо, в результате крушения не погрузился в пучину вод, а оказался на мели. Как известно, Робинзон переправил на сушу очень много ве­щей: оружие и орудия труда, одежду, книги, кухонную утварь. В итоге он в течение всей своей одинокой жизни находился в окружении постоянных напоминаний о цивилизации, пробуждавших в нем соответствующие образы и действия. Но если бы корабль затонул, то Робинзон Крузо, доживший, предположим, до встречи с Пятницей, скорее всего, выглядел бы дикарем даже в сравнении с ним. Представим себе, что цивилизация, как средство защиты жизни человека, вдруг исчезла, что он, например, оказался вне её и без всякой связи с ней. Очень быстро, как листья с деревьев после первых осенних заморозков, опадёт с него вся цивилизованность, беспечность и уверенность в себе, все его культурные облачения. Человек одичает, погибнет как социальное и культурное существо, а может быть и как существо живое. Отдельные случаи выживания в по­добных ситуациях не опровергают общий вывод.

Что же, вещи – это благо? Несомненно, и пример с Робинзоном ярко свидетельствует об этом. В большинстве случаев вещи не толь­ко составляют комфорт нашей жизни, но и обеспечивают культуру повседневного поведения. Они определяют наши действия, приводят нас в движение, обязывают вести себя в соответствии с их предназ­начением. Вещи, как и установленный режим нашей жизнедеятельнос­ти, нормы, правила, предписания, привычные поведенческие реакции, поддерживают в нас определённый уровень культуры. Благодаря этому нам нет необходимости ежеминутно задумываться, выбирать, сознательно выстра­ивать направление и порядок своих действий. Автоматизм становится нормой, что, конечно же, облегчает жизнь, поскольку сводит на нет необходимость личного участия в ней. Но и значение самой личности при этом обесценивается.

Жизнь, подчинённая требованиям цивилизации, по существу мало отличается от жизни в условиях тоталитарного государства, с его вмешательством во все сферы общества, с его способностью подавлять стихийные начинания личности. Такое государство не может уг­рожать цивилизации, чего опасались известные философы, как не мо­гут угрожать друг другу две однонаправленные силы. И у государс­тва, и у цивилизации один и тот же принцип: исключение всего неп­редсказуемого, субъективно-личностного, незримого, всего, что принято относить к внутреннему миру человека. Как и в тоталитар­ном государстве, в условиях цивилизации человек практически ничем не за­щищён от манипуляций с его чувствами и мыслями, от превращения его в простое средство достижения неведомых ему целей.

В подобных обстоятельствах жизнь человека обесценивается да­же в его собственных глазах. Она низводится до простых реакций и импульсов, хотя и цивилизованно оформленных. Лишённый средств за­щиты от нивелирующего и механического воздействия цивилизации, человек сам по себе напоминает механизм, превращается в человеко­подобную социальную оболочку, лишенную неповторимого внутреннего содержания. Жизнь его продолжается, но уже без его участия. Ненужный обществу как человек, он и сам начинает относиться к себе как к механизму, «винтику», перестает ценить в себе человеческие качества и нуждаться в них. Его безучастное отношение к человеч­ности находит себе подтверждение в объективной и беспристрастной науке, ничего не знающей «о человеческих судьбах и страданиях» и неспособной «дать ответы на самые насущные человеческие пробле­мы»[2].

Наука – уникальное порождение европейской цивилизации, её существенный и необходимый признак. Возникнув в культуре древних греков как средство социализации личности, она развивалась и наследовалась с тех пор в иных культурах не только в целях позна­ния природы самой по себе. Научное познание и его результаты фор­мировали, вместе с тем, соответствующий – научный – тип личности. Для него характерны черты, сходные с природными объектами: наглядность, предметность, отсутствие чего-либо «внутреннего», не­постижимого рациональным способом. Неудивительно, поэтому, что и культура в целом воспроизводит свойства науки и её объектов. Нильс Бор, один из творцов физики XX века, отмечал: «При изучении человеческих культур... мы имеем дело с особой проблемой наблюде­ний, которая при ближайшем рассмотрении обнаруживает много приз­наков, общих с атомными и психологическими проблемами»[3]. В XX веке наука, даже очень далекая, казалось бы, от человеческих судеб, из средства познания превратилась в идеологию: «Есть ужасное сходство, – писал В.С. Гроссман, – в принципах фашизма с принципа­ми современной физики. Фашизм отказался от понятия отдельной ин­дивидуальности, от понятия “человек” и оперирует огромными сово­купностями. Современная физика говорит о больших и меньших вероя­тиях явлений в тех или иных совокупностях физических индивидуумов. А разве фашизм в своей ужасной механике не основывается на законе квантовой политики, политической вероятности?»[4].

Когда человеческие качества становятся своего рода метафо­рой, рождающей лишь далекие от жизни воспоминания, проблема су­ществования человека в культуре обостряется. Положение усугубля­ется и тем, что жизнь в цивилизованном обществе формирует убежде­ние в нереальности и обременительности таких качеств. Из жертвы цивилизации человек легко превращается в средство ее производства и потребления, а чувство беззащитности перед ней вытесняется дос­тупностью увеселений и зрелищ. В XX веке, в связи с появлением тоталитарных политических режимов, превращавших человека в орудие дегуманизации общества, беззащитность обострялась. Падение таких режимов сопровождалось открытостью обществ к цивилизованному раз­витию, иллюзиями освобождения человека. В действительности происходила лишь смена декораций: культ личностей вытеснялся культом безликих механизмов принуждения и манипуляций. Поэтому неспособность че­ловека осознавать и контролировать даже собственную жизнь остаёт­ся на прежнем уровне. Вопрос о том, что делает человека человеком, тоже ос­таётся открытым. Между тем, подобные обострения проблемы человека в истории культуры случались и раньше. Но они сопровождались и соответствующими решениями этой проблемы. Как и в обычных жизненных обстоятельствах, выход из затруднительного положения всегда может быть найден. Пока существует человек, он остаётся проблемой для себя. Но пока он жив, находится и её решение.

Глава II

Дата добавления: 2015-05-09