Наступала суббота. 10 страница

Мать хотя и носила крест на золотой цепочке и была неверующая, ставя в церкви перед иконой свечки и крестясь, она могла обругать кого-либо за поступки, которые не понимала и не хотела понимать; разговоров с сыном старательно избегала, поскольку они всегда приводили к спору, а в конечном итоге к ссоре.

— Если человек хороший, то он и в церкви и вне церкви хороший. А ежели сволочь, то хоть свечки ставит и крестится, тут же может облаять тебя ни за что. Вчера вот поссорилась я с подружкой своей. Рассказала ей о муже, а она стала упрекать меня в том, будто я использую мужчин, ищу в них только выгоду. Да, использую. А она завидует, потому что сама не умеет или не может. Но главное: какое она имеет право влезать в мою жизнь и судить меня, когда у самой черт знает что творится? Своему-то она все прощала, и после тюрьмы встретила его как ни в чем не бывало. А он к другим бабам обниматься лезет. Она же, дура, несмотря ни на что его любит. Нет, такая подруга мне не нужна.

— Мне кажется, — спокойно произнес Дмитрий, — ты в своей жизни никого по-настоящему не любила. То, что все вокруг для тебя плохие, означает лишь, что ты сама на себя злишься. Попался тебе хороший человек, Александр Васильевич, ты и с ним не ужилась. А все потому, что выгоду ищешь. Постарайся полюбить его, и тогда исчезнут все распри.

— Дурак ты. Сумасшедший! Совсем с ума спятил! Ждешь случая отделаться от родственников? Все изворачиваешься и думаешь, что все остальные глупые. Противно видеть твое крохоборство и слушать вранье. Нет, ты нисколько не изменился. Перестроить можно рожу, ну а душу никогда! Тебе место в тюрьме или в психбольнице. Ладно, человеческий диалог с тобой закончен. Желаю тебе жить не как крыса, хотя человеком ты едва ли будешь. Пошла я.

И не попрощавшись, мать вышла из палаты.

Когда дверь закрылась, Борис, обращаясь к Дмитрию, раздраженно сказал:

— Разве так можно относиться к своей матери? Ты просто неблагодарный, если позволяешь себе такое по отношению к женщине, которая тебя родила.

“Борис прав, я не люблю свою мать, и лучше честно себе в этом признаться”, — подумал Дмитрий, однако не стал оправдываться, чтобы не влезать в бесполезный спор, когда в очередной раз ему будут доказывать, что он, Дмитрий, не такой, каким хочет казаться, и на самом деле гораздо хуже, чем о себе думает; что бы он, Дима, ни говорил, все будет напрасно, и каждый останется при своем мнении.

В душе своей Дмитрий еще ощущал память о чувстве безмерной любви к родителям, которое вынес из детства, и которое так и не нашло своего воплощения. От извечного непонимания ему почему-то начинало казаться, что он чей-то чужой ребенок, которого просто усыновили, взяв из приюта. Дмитрий не мог вспомнить, чтобы родители когда-то проявляли к нему нежные чувства. Более того, он не мог найти объяснения той злобе, которую испытывал иногда к своей матери. Порки, к которым часто прибегал отец, лишь усиливали замкнутость и отчужденность, навсегда убивая последние ростки любви к родителям.

О чем думал маленький мальчик, стоя в темном чулане в наказание за упрямство, своеволие и задиристость? Может быть, о том, что означают слова “ты не от мира сего”, которыми его обругала бабушка? Нисколечко не раскаиваясь, Дима размышлял о том, почему родители не понимают его чувств, и при этом все более утверждался в мысли, что он чужой ребенок. Но главное заключалось в том, что эти стояния в темноте раз от раза казались все более привлекательными. Темнота будила воображение, которое раздвигало тесные стены забитого всякой рухлядью чулана, выпуская фантазию на неведомый простор мечты. Дима даже научился находить в этом определенное удовольствие, размышляя в одиночестве о том, почему родители не хотят угадать, понять и принять его страстную потребность любить и быть нежным. Раз от раза он ощущал себя все более комфортно в своей темнице, пока наконец отец не понял этого и не прекратил заключения исправительного характера.

Слова прощения, которые ждали от сына отец и мать, ища повод прервать наказание, не были, конечно, чистосердечным раскаянием. Но насилием над гордым молчанием ребенка родители окончательно убили любовь к себе. В сердце маленького мальчика не было мести, скорее, глубокое сожаление о той любви, которую отвергли отец и мать, предпочтя работу ремнем усилиям понять душу своего ребенка. Они так ничего и не осознали, но зато окончательно изменили характер взаимоотношений на нелюбовь. Возможно, отец просто не знал, как воспитывать детей, а потому и порол сына ремнем. Но боль, которую приходилось испытывать Диме, была в большей степени болью душевной — мукой от переносимого унижения, — нежели страданием физическим; слезы при этом текли сами собой — ведь должен же он был как-то отвечать отцу.

Дима расценивал применение ремня как жест отчаяния и всегда сочувствовал отцу, который не мог или не хотел думать о том, как можно иначе воздействовать на сына. А может быть, отец просто боялся признаться себе в том, что поступает неправильно, страшась раскаяться и раскрыться навстречу обращенной к нему любви.

Так они продолжали отдаляться друг от друга, и от безнадежности маленький мальчик все более замыкался в себе. Однако это была лишь вынужденная реакция самосохранения в ответ на холод отчуждения, который проявляли к нему отец и мать. Единственный поцелуй, вобравший в себя весь трепет мучительного чувства, был поцелуем Снежной королевы из одноименной сказки Андерсена.

Лишенный родительской любви, ему трудно было найти источник приятных переживаний. Но неожиданно тело подсказало, где искать спасительную радость. И хотя все говорили, что это плохо, и постоянно преследовало чувство вины от недостойного занятия, однако очень трудно было справиться с всевозрастающим половым влечением. Дима ничего не мог с собой поделать, тем более что другого способа избавиться от изматывающего возбуждения не было. К тому же, это был единственный источник нежности и тепла в ледяной скорлупе одиночества.

Воспоминания, поднимающиеся из глубин давно позабытого, превращались в пронзительное до боли чувство детской невозможной любви, которое в душе исходило слезами. Горечь отчаяния и солоноватый вкус этих слез вновь и вновь возвращали Дмитрия в того маленького мальчика, который, как мотылек в коконе, жил до времени неведомой и только ему одному понятной жизнью. Никто не увидит его слез и никогда не услышит проклятий, которые в отчаянии он посылал миру, злясь на всех и вся за непонимание.

Если бы Дмитрий продолжал ждать любви извне, то, возможно, никогда бы не понял, что его Я это отнюдь не весь мир, и не заметил бы вокруг себя чудес самого великолепного из миров. Но жизнь развивается по своим законам, и в назначенный срок любовь, словно внутренний таймер, разбудила массу ранее не известных чувств, заставив идти и искать и помогая найти радость там, где Дима вовсе не ожидал ее обнаружить. Удивленный и восторженный, он раскрылся навстречу живительным потокам тепла и света, к которым обращены все живые существа.

Ностальгическое чувство любви было до того пронзительным, что Дмитрий не мог не заплакать, как плакал когда-то в детстве в дальнем углу школьного коридора, не реагируя на расспросы одноклассников и учителей. Тогда все подумали, что у него в семье несчастье, хотя на самом деле это была тоска от неразделенного желания любить. Душа была скована болью, которая усиливалась от невозможности выразить чувство безмерной грусти, переполнявшей вихрастого подростка. Именно от этого он становился невыдержанным и задиристым, злясь на себя и на всех за то, что никто не замечает любви, которая, непонятая и одинокая, живет в его душе. Но никому до этого не было дела, как и сам он никому был не нужен со всеми своими страданиями.

Любовь же, становясь светлым и одновременно все более мучительным переживанием, зарывалась в глубь подсознания, пытаясь скрыться от преследующей ее боли. Постепенно Дима привык к боли и даже научился находить в ней наслаждение. То наслаждение болью навсегда осталось для всех тайной.

Дмитрий искал любви у женщины, у родителей, в своем ребенке, а нашел в себе самом, постигнув вдруг, что любовь — означает любить, и что важно не столько получать, сколько отдавать, дарить. Ведь именно в том и состоит суть любви! Понимание простой истины вывело из очередного тупика жизненного лабиринта, куда Дмитрий вошел вместе со всеми в поисках обещанного счастья.

— Включай телек, сейчас очередную серию будут показывать.

Неугомонный Женя ворвался в закрытый для посторонних мир сокровенных переживаний.

— Я хочу по другому каналу посмотреть фильм Андрея Тарковского.

— Глядел я твоего Тарковского. Тягомотина какая-то.

— А мне его фильмы очень нравятся. Это мой любимый кинорежиссер.

— Ты один такой, а все желают увидеть продолжение сериала. В отделении телевизор сломался, так что посмотреть можно только у тебя. Поднимите руки, — обратился Женя за поддержкой к присутствующим, — кто хочет смотреть очередную серию.

Руки подняли все.

— Ну что ж, бери и уходи, — сказал Дмитрий. — Только мне не мешайте.

Он открыл Библию и стал читать, как всегда в первом попавшемся месте.

5 Они от мира, потому и го-

Дата добавления: 2015-05-09