Но всем обладаем. 1 страница

Нас огорчают, а мы всегда

Мы неизвестны, но нас

узнают; нас почитают умершими,

но вот, мы живы; нас наказы-

вают, но мы не умираем;

радуемся; мы нищи, но многих

обогащаем; мы ничего не имеем,

Эти слова прозвучали как ответ на мучительный вопрос. Закрыв книгу, Дмитрий в который раз подумал о том, что случайных встреч не бывает.

“Кто бы ни был этот человек, он появился именно в тот момент, когда сомнения стали разъедать веру, а неспособность полюбить врага своего вновь возвращает меня к хаосу и страху”.

Среди всех, кого Дмитрий повстречал за последние десять лет и с кем познакомился за три месяца нахождения в больнице, никому он не чувствовал себя родным. Все казались Дмитрию чужими, далекими от понимания того, чем он живет. Этот старик был первым, к кому Дима проникся необъяснимой симпатией, словно к наставнику, понимающему без объяснений и имеющему ответы на все возможные вопросы. Ни к кому ранее Дмитрий не испытывал такой беспричинной любви, как к этому незнакомцу, хотя тот ничего не делал для этого.

Принесли обед. Старик кивком головы поблагодарил медсестру, но не притронулся к еде. Вместо этого он вновь стал читать свою книжицу. Дмитрий сгорал от нетерпения узнать, что это за книга, однако не смел нарушить вдохновенное молчание старца.

После обеда Александр Иванович, подойдя к кровати вновь поступившего, спросил:

— Как же ты умудрился попасть под машину, старик?

В ответ незнакомец плавным движением отвел книгу от глаз и посмотрел на Александра Ивановича. Тот несколько смутился, однако не отошел, ожидая ответа. Старик же, ничего не сказав, вновь заслонился своей книгой. Разочарованный, Александр Иванович отошел, и уже никто не пытался заговаривать с незнакомцем.

Дмитрий лежал и ждал, когда новый сосед вновь взглянет в его сторону, испытывая страстное желание окунуться в бездонные, как весеннее небо, глаза. Казалось, это выразительное безмолвие проистекало от понимания не подвластных людям законов мироздания. Дима почувствовал потребность познать их и принять, чтобы обрести покой, которым было наполнено пространство вокруг старика.

Но ни после обеда, ни вечером незнакомец не выразил желания поговорить. Никто к нему не приходил, и Дмитрий уже стал скучать, чувствуя неспособность избавиться от всевозрастающего желания познакомиться с удивительным человеком. Но тот продолжал упорно молчать, лишь время от времени заглядывая в свою книжицу. Необъяснимым образом Дмитрий ощущал скрытую в старике огромную силу, которая мелькала то в блеске его юношеских глаз, то в очертаниях гордого профиля, то проскальзывала в движениях рук. И сила эта покоилась в молчании, словно вокруг не было ничего достойного ее проявления. Дима так страстно желал приобщиться к этой наполненной величием тишине, что ему начало казаться, будто старик понимает его желание, однако намеренно не спешит нарушить мудрое молчание.

В томительном ожидании прошла ночь. Наступило утро. Но сосед не проявлял ни малейшего желания с кем-либо говорить. Его ничто не интересовало, за исключением его книги да сосен за окном. Дмитрий выжидающе молчал, давая понять, что умеет ждать. При этом его не покидало ощущение, что старик уже давно догадался обо всех вопросах, но почему-то не спешит давать на них ответы. Молчание было полно загадок, но Дмитрий чувствовал, что в этом молчании и заключен ответ.

Старик не испытывал неловкости, когда медсестра приносила и уносила утку. Он благодарил ее кивком головы и вновь замирал, закрывая глаза. В движениях Дмитрия нетрудно было угадать нетерпение, но старик, чувствуя это, казалось, намеренно не торопился нарушить напряженное безмолвие, заставляя задуматься о причинах своего молчания.

Время близилось к полудню. И вот, когда желание Дмитрия познакомиться с новым соседом уже несколько ослабло, старик неожиданно спросил:

— Вы, я вижу, очень хотите познакомиться?

Вопрос застал Дмитрия врасплох. Несколько смутившись, он ответил:

— Да. Мне кажется, что я вас где-то раньше встречал.

— Возможно, — смиренно произнес старик. Голос его был мягким и приятным.

— Простите, — сказал Дмитрий, пытаясь не упустить шанс узнать побольше, — как вас зовут?

— Герман Геннадиевич, к вашим услугам.

Необычная приставка удивила Дмитрия; была ли это разговорная привычка или действительно желание оказать услугу, трудно было понять.

— Простите, а что вы читаете?

— Пожалуйста, возьмите, — сказал Герман Геннадиевич и протянул свою книжицу. — Но прежде вы хотели поговорить.

Взгляды их встретились, и Дмитрию показалось, что в глазах старца он увидел все свои страдания и сомнения, горечь потерь и радость обретения, счастье любви и желание смерти, мечты, надежды и разочарования, а также глубокую неразделенную печаль мудреца. Он смотрел в удивительные лучистые глаза своего соседа, и чувствовал, как прежнее любопытство улетучивается. В необыкновенном взоре старца Дмитрий увидел не только все свои вопросы, но и ответы на них, причем несравнимо больше того, о чем мог спросить. Там были ответы на все незаданные вопросы и еще нечто, что делало эти вопросы абсолютно ненужными.

Но более Дмитрия смущала та непонятная отстраненность от всего, что вроде бы должно было мучить старика: одиночество, травма, неопределенность дальнейшего существования. Возникало такое впечатление, будто старик вовсе не беспокоится по поводу того, что с ним произошло, словно он давно был готов к этому.

Дмитрий пытался понять, как Герман Геннадиевич смог сохранить такой искрящийся полный молодого задора взгляд, словно впереди была вся жизнь, наполненная ожиданием счастья. Даже небольшие в круглой оправе очки не искажали радости, которой был наполнен взор нового соседа. В то время как Дмитрий тяготился неизвестностью своего будущего существования, лежащий рядом старик был беззаботен как дитя, словно смотрел на мир глазами семилетнего ребенка. И это при том, что во взоре его Дмитрий заметил огромную муку и тяжкий груз пережитόго, что, безусловно, должно было оставить горький осадок в душе. Однако несмотря ни на что старик излучал радость, словно после долгих дней зимы наконец-то теплым весенним днем смог поваляться в траве и увидеть рождение нежной зелени листка из набухаюшей почки.

Дима не знал, что сказать, а старик, видимо, понял все без слов. Даже не сказав спасибо, Дмитрий взял книгу и на первой странице прочитал: “Дао Дэ”. Книга о Пути и Силе”.

“Так вот откуда старик черпает силы”, — подумал Дмитрий. Раскрыв книгу посередине, он по привычке стал читать первые бросившиеся в глаза строки.

Идущий истинным путем

Не найдет отпечатков колес.

Знающий истинные слова

Говорит без изъяна.

Лучшее правило в жизни —

Это не строить планов.

Лучший запор тот, что не имеет замка, и его невозможно взломать.

Лучшие узы те,

Что не удерживают ничем, и их нельзя разрубить.

Вот почему мудрый

всегда готов прийти на помощь ближнему

И потому он не сторонится людей.

Всегда готов помочь любой твари

и потому он не скрывается ни от кого.

Это и называется "быть ясным и открытым".

И потому

Тот, кто стремится улучшить

жизнь людей, не может быть им хорошим наставником;

Тот, кто не стремится оказать благодеяние людям,

тем легче может помочь им.

Не цени высоко свои наставления,

Не дорожи тем, что имеешь

ведь знание — это великое заблуждение.

И это воистину глубокая мысль.

Именно ясным и открытым можно было назвать взгляд необыкновенного старика.

Чуть ниже в подстрочнике Дмитрий прочитал:

"Открытость мудрого человека — это не бесконтрольное попустительство всему, что ни свалится на его голову, но, наоборот, это состояние постоянной готовности ко всему".

И еще:

"Пытаться доподлинно узнать — все равно, что пытаться исправить совершенное".

Дмитрий удивился, насколько точно прочитанное соответствовало тому, что он увидел в чарующем взоре старика. Однако более поразился самому стиху, словно расшифровавшему его собственные чувства и догадки, объяснившему ранее пережитые радости и страдания. Слова маленькой книжки были исчерпывающим ответом на все заданные и еще не сформулированные вопросы. Безусловно, эта книга представляла собой источник древней мудрости, чудесным образом открывшийся именно в тот момент, когда Дмитрий испытывал невероятную потребность в этих простых и ясных словах. Так было и раньше — книги и люди, помогавшие находить ответы на мучительные вопросы, приходили именно тогда, когда Дмитрий в них особенно нуждался. Важно было лишь узнать их и довериться им.

Дмитрий вернулся к первой странице и прочитал:

Видеть в чудесном чудесное —

вот ключ ко всем тайнам мира.

Каждое слово звучало как откровение. Казалось, это не просто собрание человеческой мудрости, но источник света, ранее не видимый, а теперь способный стать маяком в дебрях жизненных проблем и каждодневной суеты.

И тогда Дмитрий стал читать все подряд, один стих за другим. Прочитав книжку до конца, Дима почувствовал себя наполненным чем-то добрым и светлым. Теперь произнесение вслух каких бы то ни было вопросов или даже просто слов казалось не только не нужным, а просто глупым и смешным.

Молчание старика показалось теперь не просто непроизнесением ненужных слов, но безмолвием мудреца.

На последней странице книги Дмитрий обнаружил странный знак.

Трудно было понять, что могли означать квадраты, пронзаемые устремляющимися к окружности лучами. Дмитрий долго рассматривал непонятный знак, однако так и не смог объяснить необычное чувство, возникшее при взгляде на таинственный символ. В нем ощущалась глубина и широта бесконечности, где асимметрия наполнена глубоким смыслом гармонии.

Дмитрий уже ни о чем не желал говорить и ни о чем не хотел спрашивать. Он чувствовал себя наполненным чем-то необъяснимым, а потому был тих, как озеро, освобождающееся ото льда. Старик, похоже, чувствовал это, и потому внешне безучастно лежал и смотрел на сосны, которые были такие же тихие и спокойные, как и он сам.

Дима поймал себя на мысли, что, называя своего нового соседа стариком, он вовсе не считал его таковым, скорее наоборот. Теперь, после прочтения книги о Пути и Силе, Дмитрий ощущал себя гораздо старше Германа Геннадиевича. Но что именно позволяло старику сохранять ребячий задор в глазах, оставалось для Дмитрия тайной.

“В чем же тогда отличие мудреца от простого человека, если и тот и другой живут, не думая о завтрашнем дне? — спросил Дмитрий себя. — Может быть, в том, что один делает это осознанно, а другой не мудрствует лукаво? Ведь оба они плывут по течению, живя, как подсказывает природа”.

Вспомнив спор с Женей, Дмитрий подумал о том, что, возможно, главная причина, почему он тогда не нашел ответа на непростой вопрос, заключалась в чувстве превосходства над собеседником, который живет, не задумываясь о будущем, при этом справедливо полагая, что завтрашний день сам о себе позаботиться.

Размышляя о прочитанном, Дмитрий пролежал весь день.

— Здравствуйте, Дмитрий Валентинович, — неожиданно произнес кто-то.

Обернувшись в сторону двери, Дима увидел своего давнего знакомого, с которым в последнее время перед катастрофой они вместе занимался научной и общественной деятельностью. По профессии этот человек был психолог и пытался методами психотерапии отучить подростков от употребления наркотических и токсических веществ. Хотя Дмитрий и обрадовался неожиданному визиту, однако лицо его все еще сохраняло безучастное выражение, отчего посетитель, несколько смутившись, спросил:

— С вами что-то случилось?

— Нет, — ответил Дмитрий и попытался улыбнуться. Но, видимо, у него это плохо получилось, потому что Вадим Михайлович, так звали посетителя, вновь с некоторым недоверием спросил:

— Может быть, мне уйти?

— Нет-нет, зачем же, — поспешил извиниться Дима, не испытывая, однако, ни малейшего желания с кем-либо разговаривать.

Вадим Михайлович присел на стул и стал выкладывать из сумки разные свертки.

— Вот, — говорил он, — это вам чай, яблоки, печенье, а вот собственного приготовления свинина и маринованные огурчики.

Вадиму Михайловичу доставляло большое удовольствие перечислять все привезенное, тем самым словно определяя степень проявляемой заботы. Но Дмитрий ко всему в тот момент чувствовал себя абсолютно равнодушным.

— Спасибо, — поблагодарил он вяло.

Видимо, такое выражение благодарности несколько обидело Вадима Михайловича.

— Ничего, ничего, — говорил он, словно стараясь придать уверенности себе, — сейчас заварим чайку, покушаете свининки с огурчиками и сразу повеселеете.

— Спасибо, — равнодушно ответил Дмитрий.

Ему была непонятна прямая зависимость между чревоугодием и пропагандируемым оптимизмом. Но чтобы не обижать своего гостя, Дмитрий постарался сделать вид, будто ему интересна вся эта возня с заваркой чая и приготовлением бутербродов. Мысли его в тот момент были далеко за пределами больничной палаты.

— Что, жена так и не приезжала? — спросил Вадим Михайлович.

— Нет, не приезжала, — ответил Дмитрий. — Да и вряд ли приедет. Похоже, она занята устройством своей личной жизни, за что, впрочем, я ее не осуждаю.

— И правильно делаете, — с воодушевлением произнес Вадим Михайлович. — Не судите, да не судимы будете, — так ведь написано в Библии?

— А я не знал, что вы читаете Библию, — удивился Дмитрий.

— Все течет, все изменяется. Теперь, когда меня спрашивают об отношении к религии, то я называю себя христианским гуманистом, хотя, по правде говоря, точно не знаю, что это такое.

Дмитрий опешил от невольного саморазоблачения.

— У меня и дома, и на работе лежит Новый Завет, — ничего не заметив, продолжал рассказывать гость, — хотя я ничего в нем еще не прочитал. Зато при необходимости всегда можно взять и процитировать. Сейчас многие ударились в богоискания, так что нужно уметь вовремя сориентироваться и при необходимости поддержать разговор.

— А вы сами-то в Бога верите? — осторожно спросил Дмитрий, тотчас пожалев об этом.

— Я полагаю, что всегда может найтись человек, который, достаточно хорошо изучив священные писания, представит себя в роли спасителя и постарается своим поведением реализовать сценарий, предсказанный различными пророками.

— Даже если ему придется ради этого пойти на смерть?

— Тем более. Ведь посмертная слава настолько соблазнительна для многих, особенно психически больных людей, что они способны вообразить себя кем угодно: Иисусом Христом, Магометом или Буддой. В психиатрии мы часто сталкиваемся с подобными проявлениями маниакального психоза.

— Значит, вы не верите? — спросил Дмитрий.

— В нашей работе достаточно часто приходится сталкиваться с людьми, которые представляют себя Иисусом Христом. Впрочем, не знаю. Ну, а какие у вас планы на будущее? Надеюсь, когда вы выздоровеете, вернетесь к своей прежней деятельности?

— Мало вероятно, — уклончиво ответил Дмитрий, растерявшись от резкой смены темы разговора. — Я и раньше сомневался, а теперь и вовсе не верю в необходимость моей работы. Кому нужны научные исследования, даже если они касаются одной из самых злободневных проблем? Никому. Так зачем обманывать себя? Я искренне надеялся помочь людям, но понял, что мои рекомендации, публикации, открытия никому не нужны. Они только мешают. Разве можно заниматься каким-либо делом, не веря в него? Я же не малое дитя, чтобы развлекать себя игрой в кубики, как это делают некоторые из моих коллег, увлеченные перестановкой цифр.

— Но согласитесь, чтобы жить, нужно работать, добывать средства к существованию.

— Для меня работа прежде всего возможность реализовать себя.

— Я с вами не согласен. На работе нужно трудиться, а философствовать можно в свободное время.

— Философствовать — значит жить сообразно своим убеждениям.

Они были в чем-то похожи. Личная жизнь Вадима Михайловича напоминала неудачную попытку Дмитрия создать семейное счастье. После ухода жены, забравшей с собой сына, Вадим Михайлович жил один. Возможно, от одиночества, или по другим причинам, он создал вокруг себя коллектив людей, в чем-то близких ему по взглядам, большинство из которых составляли бывшие пациенты Вадима Михайловича. В летнее время они сообща разбивали палаточный лагерь на берегу живописного озера. Дмитрий несколько дней провел в этом лагере, показавшемся ему островком доброжелательности и участия посреди отчуждения и равнодушия городской жизни. От радушного приема остались самые приятные воспоминания, которые согревали в минуты одиночества.

— Ну, а как ваш лагерь? — спросил Дмитрий гостя.

— Отлично. Все передают вам привет, — ответил Вадим Михайлович, оживившись, как это бывало всегда, когда речь заходила о лагере. Ведь это было его любимое детище, которому он отдавал все свои силы и время. Воспоминаниями о прошедшем лете Вадим Михайлович жил всю осень и зиму, а ожиданием очередного сезона встречал весну. Казалось, все остальное было вторично, поскольку лагерь этот был он сам и никакого другого заполнения вакуума, образовавшегося после ухода жены с ребенком, не было, а возможно, и не могло быть.

— Вы готовы следующим летом ехать к нам? — наиграно-приподнятым тоном спросил Вадим Михайлович. Таким приемом он старался и себе и другим поднять настроение.

— Конечно, — ответил Дмитрий. — Мне у вас в лагере очень понравилось. Такие замечательные люди, сказочно красивое место, а главное, атмосфера радости и праздника, которую редко где можно встретить.

— Да, это вы верно подметили, — не без удовольствия сказал Вадим Михайлович. — А ведь когда-то эти люди были отчаявшимися больными, неспособными самостоятельно порвать с наркотической зависимостью и обрести смысл жизни. Но именно благодаря лагерю и той особой атмосфере, которую удалось в нем создать, они перебороли себя и вышли на правильный путь.

После этих слов гостя Дмитрий вдруг вспомнил о книге, которую все еще держал в руках. Но почему-то ему не хотелось рассказывать о прочитанном. Дмитрий чувствовал несовместимость мироощущения автора стихов с искусственно-оптимистическим настроем своего посетителя.

Вадим Михайлович обладал определенными знаниями в своей профессиональной области, претендуя на роль наставника и учителя. Похоже, сама должность руководителя научного подразделения заставляла его брать на себя роль лидера, которую он старательно исполнял, организовывая групповой тренинг и являясь фактическим хозяином лагеря. Авторитет Вадима Михайловича поддерживался всеми, даже когда для того, казалось, не находилось достаточных оснований. Но говорить об этом было признаком дурного тона, а Дмитрий всегда старался быть осторожным в таких щепетильных вопросах, как человеческое самолюбие. Люди исключительно редко решаются говорить то, что на самом думают о другом человеке; только в крайнем случае, когда им грозит разоблачение.

Не желая обидеть своего гостя, Дмитрий, однако, не мог согласиться с тем, что считал неправильным, а потому решился высказать собственное мнение.

— Простите, Вадим Михайлович, а что вы вкладываете в понятие “правильный путь”?

— Ну, — задумчиво произнес гость, — это то, что доставляет человеку удовлетворение, что делает его счастливым.

— Скажите, пожалуйста, а как найти правильный путь в жизни, и нужно ли для этого бороться с самим собой? Может быть, стоит просто освободиться от всех привычных желаний и дел, чтобы осознать, что ты есть на самом деле? То есть просто ничего не делать, чтобы понять, к чему тебя влечет?

Дмитрий понимал, что говорит очень опасные вещи, поскольку уже знал по опыту — самый лучший способ испортить отношения это начать разговор о смысле жизни. Но теперь в нем не было страха, к тому же он как никогда чувствовал себя свободным. И будучи честным с самим собой, Дмитрий не мог не требовать того же от других. Но это оказалось гораздо опаснее, чем он мог предположить.

— Как же можно ничего не делать? — удивился Вадим Михайлович. — Напротив, нужно постоянно быть чем-то занятым, чтобы не возникало опасного вакуума, который втягивает человека в отнюдь не самые полезные занятия. Для хронически пьющего необходимо чем-то заполнить пустоту, образующуюся после похмелья. Взять, к примеру, нашу баню в лагере или, скажем, шашлыки. Опыт показывает, что вместо того, чтобы ударяться в пьянство, больной часто предпочитает другие, не менее, а может быть, даже более приятные удовольствия, как, например, парилка или вкусная еда.

— Но согласитесь, невозможно экзистенциальный вакуум компенсировать чревоугодием, а проблемы смысла жизни решать путем приготовления пусть даже очень вкусного плова?

— А почему бы и нет? Ведь главное, чтобы человек не возвращался к пагубной привычке, не так ли?

— Возможно. Но я полагаю, что и плов, и баня, и тому подобное являются лишь промежуточными средствами для преодоления зависимости. А вот что делать дальше, когда пагубная привычка преодолена?

— А дальше работа, семейные заботы и каждодневная суета, из которой и состоит наша жизнь.

— Но мне кажется, что должно быть что-то еще, ведь задача материально обеспечить жизнь не может быть целью существования.

Дмитрий чувствовал, что начинает заводиться, но начав, необходимо было идти до конца. Собеседник молчал, и потому нужно было переформулировать свой взгляд на проблему смысла.

— Вот вы помогаете людям найти свой путь в жизни. Значит, вы знаете, что это такое. Но мне почему-то кажется, что невозможно кого-либо научить жить, поскольку каждый человек неповторим и своеобразен. Не может быть универсальных рецептов для всех, и то, что полезно для одного, может оказаться абсолютно неприемлемым или даже губительным для другого.

— Если следовать вашей логике, то никакое лечение в принципе невозможно, поскольку не может быть схожего диагноза, а значит, и лекарств, годных всем для употребления.

— Что касается болезней тела, то, возможно, вы и правы. Хотя каждый вылечивается по-своему. Но духовная жизнь не имеет аналогов, ведь каждый человек уникален. Если представить жизнь как темный лабиринт с множеством входов и выходов, то даже тот, кто однажды вошел и успешно вышел из этого лабиринта, вряд ли сможет помочь найти выход тому, кто имел другой вход. Так же, как и в первый раз, они будут идти методом проб и ошибок, натыкаясь на развилки и попадая в тупики. И даже если имеется определенный опыт, то вряд ли он будет достаточным для того, чтобы сразу без ошибок выйти к свету. Поэтому мне представляется, что возможности психотерапии гораздо более скромные, чем о них говорят. Ни с помощью психотерапевта, пусть даже самого опытного, ни в группе единомышленников невозможно решить глубоко личные проблемы, присущие данному конкретному человеку. Ведь каждый человек — это неповторимая вселенная. Одним словом, жизненный путь каждого человека настолько своеобразен, что чужой опыт вряд ли может служить панацеей от ошибок.

Дмитрий говорил и видел, как его собеседник все более хмурится. Было очевидно, что дискуссия задела Вадима Михайловича за живое. Между тем он спокойно возразил:

— Если в своей работе я постоянно имею дело с одним и тем же клиническим диагнозом и передо мной прошли тысячи подростков, то, имея определенный опыт и знания, я могу не только распознать заболевание, но и помочь лечением. Человеку порой самому трудно разобраться в своих проблемах, а со стороны часто оказывается виднее.

— Но если душа человека подобна глубокому колодцу, да еще прикрытому навесом, то что можно увидеть со стороны, не проникнув в него? Глубины этого колодца не узнаешь, пока сам лично не спустишься. И каждый раз необходимо брать на себя смелость проникать в тьму чужой души, чтобы не только самому разобраться, но и помочь другому решить возникшие проблемы. Ведь человек может заметить и объяснить лишь то, с чем сам непосредственно сталкивался. Получается, что вы не увидите и не поймете того, что не вмещается в ваши представления и отсутствует в вашем личном опыте. Как тогда вы можете брать на себя ответственность давать рецепты тем, кого поняли лишь в меру своих возможностей?

— Что же вы предлагаете, — уже с нескрываемым раздражением произнес Вадим Михайлович, — ничего не делать и сидеть сложа руки, наблюдая, как человек гибнет? И при этом оправдывать свое бездействие ограниченностью своих познаний и сил?

— Я исхожу из того, — спокойно возразил Дмитрий, — что человеку в принципе невозможно помочь, когда дело касается вопросов цели и смысла лично его жизни. А вы, я полагаю, думаете, что под воздействием различных психотерапевтических методик человек может кардинально измениться?

— Если бы я не верил, то и не занимался бы этим, — сквозь зубы процедил Вадим Михайлович.

— Можно ли изменить человека, прежде чем он сам поймет необходимость этого изменения — того, зачем, почему и для чего нужно ему менять свою жизнь? Конечно, у меня нет такого опыта клинической практики, какой есть у вас, но мне почему-то кажется, что человек не может кардинально измениться, особенно в результате чужого вмешательства.

— Наша задача более скромная, — раздраженно заметил Вадим Михайлович, — помочь человеку осознать необходимость изменения и поддержать его на первых порах, чтобы он вновь не вернулся к пагубной привычке. А потом пускай сам идет своим собственным путем.

— Но ведь это означает, что вы, убеждая человека отказаться от прежней жизни, не предлагаете ничего взамен. Ведь ни баня, ни плов не могут являться смыслом проживаемых дней, а тем более служить заполнением пустоты бытия. Сказать правду о себе нетрудно, но что делать потом? Как жить дальше? Освободив человека от прежних защитных одежек самообмана, вы оставляете его голым на морозе, даже не ориентируя, куда надо идти? Можно ли человека научить жить? Мне кажется — невозможно, как невозможно прожить за него его жизнь. Участие в судьбе требует неподдельного сочувствия, без которого трудно понять другого человека.

— Конечно, если сопереживать каждому, то никаких сил не хватит. Но в этом и нет нужды. Важно лишь помочь человеку раскрыться, рассказать о себе, и, поверьте, этого иногда бывает вполне достаточно. Ведь помочь можно лишь тому, кто сам себе помочь хочет. Так звучит ваш девиз?

— Именно так. Но понять человека можно, лишь глубоко сопереживая, взяв на себя его боль. Однако даже при самом искреннем желании исповедоваться, человек не может рассказать о себе всей правды. И не потому, что боится, а прежде всего оттого, что не в состоянии выразить словами всей сложной динамики своих чувств, меняющихся, как движение воды в реке. Можно попытаться описать течение в целом, но невозможно выразить ежесекундно меняющееся состояние движения.

Дмитрий увлеченно рассуждал, не замечая, что его собеседник все более и более хмурится. И лишь увидев, как покраснел гость, Дмитрий понял, что своими рассуждениями неосторожно вторгся на чужую территорию, тем самым задев профессиональное самолюбие Вадима Михайловича, который оказался в непривычной роли слушателя.

Дмитрий, конечно же, знал, что проще всего внимательно слушать и таким образом поддержать прекрасные отношения. Но тогда это была бы беседа из вежливости, и в ней отсутствовало то главное, ради чего люди общаются между собой.

Стараясь быть честным и откровенным, Дмитрий посягнул на миф о возможностях психотерапии, тем самым задев профессиональную гордость своего гостя. Дима стремился к истине, но вряд ли она была нужна его собеседнику. А когда спохватился, было уже поздно. Увлекшись поисками истины, Дмитрий опять ненароком покусился на чужое самопредставление.

— Вы, вы, — сказал, насупившись и все более краснея, Вадим Михайлович, — вы, Дмитрий Валентинович, фарисей!

“Можно ли обижаться на правду? — подумал Дима, и сам ответил: — Наверно, можно, если эта правда является разоблачением тщательно скрываемого самообмана”.

— Откуда в вас столько неискренности? — с трудом сдерживая негодование, сказал Вадим Михайлович. — Я ведь знаю о ваших проблемах. Зачем же вы сначала открылись, а теперь пытаетесь спрятаться от меня. Ваши настойчивые обращения к смыслу свидетельствуют о том, что у вас экзистенциальный вакуум. Счастливые люди вопросами смысла не задаются.

При этих словах Дмитрий вспомнил собрания психотерапевтических групп, на которые его однажды пригласил Вадим Михайлович. Уже после первого посещения Дима пришел к выводу, что психиатрия занимается тем, что пытается оправдать необъяснимое, а человеческое общение чаще всего лживо. Люди неохотно говорят правду, словно их принуждают публично раздеваться. Дмитрий уходил домой с неприятным осадком, каждый раз задавая себе вопрос: зачем, для чего вся эта игра, если даже здесь люди не могут быть искренними; и почему они так боятся правды? То, что произносилось вслух, составляло лишь видимую часть айсберга, тогда как подводная часть и была та правда, которую опасались обсуждать. Вначале Дмитрий пытался быть искренним и говорил то, что в действительности думал. Однако это вызвало взрыв негодования, и на него посыпались обвинения в неискренности, закрытости, провокационности поведения. Тогда только Дмитрий осознал, что негодование это есть следствие нарушения им каких-то неписаных правил. Позже ему стало ясно, что каждый в группе занимался своим делом: одни отрабатывали практику, другие отбывали повинность, третьи зарабатывали деньги. Присутствующие играли в известную им игру, полагая, что Дмитрий знаком с ее правилами. Но он оказался единственным действительно интересующимся поисками цели и смысла.

Дата добавления: 2015-05-09