Но всем обладаем. 2 страница

“Зачем нужен этот самообман? — неоднократно спрашивал себя Дмитрий. — Может быть, это защита от правды, которую люди почему-то страшно боятся высказать вслух? Они привыкли раздевать других, но, раздевшись сам, я заставил обнажиться и их. Наверно, именно это вызвало взрыв справедливого возмущения. Они не поверили в искренность моих поисков, наделяя меня теми качествами, которые видели в себе. Моя честность оказалась никому не нужна, кроме меня самого. И как только я нечаянно нарушил правила игры, как только сказал правду, так сразу же стал чужим”.

Очень скоро Дмитрий перестал ходить на эти психологические тренинги, поняв, что и там лишь делают вид, что заняты поисками истины, тогда как на деле различными способами стараются убежать от нее.

— Недавно у нас был тренинг, — сказал Вадим Михайлович, — где в результате обсуждения были получены о вас разнообразные мнения. Я захватил с собой записи и, если хотите, могу познакомить с данными характеристиками.

— Пожалуй, — без энтузиазма согласился Дмитрий.

— Их довольно много. А потому я буду читать все подряд. Итак: эмоциональный философ, логик рационального; сконцентрированный на парадоксальных вещах; способный понять суету дней; своенравный, упрямый до невозможности; защищает свою точку зрения и его трудно переубедить; постоянно занят своими мыслями; “вещь в себе”; волевой, целеустремленный, много знает, но все подвергает сомнению; умеет перебороть обстоятельства; обладает даром убеждения и умением спорить; сильный человек, но излишне самоуверен; умен, но негибок; переоценивает свой ум; ему мешает эмоциональность; что-то ищет, но не устойчив ни в чем конкретно; умело маскирует авторитарность; устойчив к внешнему влиянию; видит перед собой глобальные цели и стремится выяснить или опровергнуть их до конца; настойчивый; человек напряженной умственной работы.

Закончив читать, Вадим Михайлович вопросительно посмотрел на Дмитрия.

— Что скажете?

— Все эти характеристики щадящие, одномерные и взаимоисключающие, с акцентом на интеллектуальных качествах, а также подчеркивающие ригидность характера. Я бы назвал себя просто — чужой.

— Человек не может себя оценить объективно. Он таков, каким его видят окружающие.

— Но разве можно познать человека методом сложения внешних оценок? Характеристики, даже самые подробные, не дают целостного представления.

— Конечно, трудно оценить человека с первого взгляда. Но мне кажется, что ваши попытки оправдать себя есть не что иное, как защита от правды. Можно хитрить с другим, но себя обмануть невозможно.

— Оценивая другого, человек тем самым оценивает и себя, видя в другом отражение своих собственных достоинств и недостатков. Ведь как говоришь о других, так думают и о тебе. Давно известно: “слова Павла о Петре говорят больше о Павле, чем о Петре”.

— А вы способны говорить о себе честно?

— Конечно, хотя порой страшновато. Однако нельзя сводить человека к самооценке. Ну, а какие новости у вас? — спросил Дмитрий, стараясь переменить тему разговора.

— В лагере все хорошо, — уже без прежнего задора ответил Вадим Михайлович, — если не считать, что пришлось выгнать Николая и Витю.

Это известие поразило Дмитрия, поскольку он знал этих двух ребят и поддерживал с ними теплые, доверительные отношения.

— И за что же их выгнали?

— За пьянку, конечно. Других оснований для изгнания из лагеря быть не может. Хотя и тот и другой придумали себе нелепые оправдания. Николай уехал со скандалом, ругая всех и вся; а Виктор полагает, что пострадал за свои убеждения. Все это чистейший воды выдумка, попытка оправдаться в собственных глазах и в глазах окружающих.

— Да, неприятно, — задумчиво произнес Дмитрий.

Он вспомнил, как отговаривал Николая покупать спиртное, когда они вдвоем были в каком-то магазинчике. Однако тот не послушал. Дмитрий посчитал это личным выбором и никому ничего не рассказал. Между ним и Колей были дружеские отношения, основанные на схожести жизненной ситуации, в которой оба оказались. И Дмитрий, и Николай были примерно одного возраста, женились, влюбившись в молоденьких девушек, которые вскоре их бросили. Правда, дочь Николая жила с ним и его мамой, которая поддерживала сына в трудные минуты, особенно когда тот злоупотреблял наркотиками. Дмитрий прекрасно понимал, почему Николай пил, ведь и ему самому стоило громадных усилий сохранить внутреннее спокойствие и уравновешенность в сложной ситуации вынужденного одиночества. Только отсутствие привычки к выпивке спасло от пропасти пьянства. Дима не считал возможным осуждать Николая за пагубное пристрастие, потому что ему были понятны мотивы поступков приятеля. Однако в то же время не мог оправдать слабость, зная о существующем в лагере сухом законе и о той пропасти, которая неминуемо ожидает каждого, кто спасается бегством от самого себя.

Известие об изгнании друзей огорчило Дмитрия. Он знал, какие надежды Коля возлагал на лагерь, пытаясь там оторваться от пагубного пристрастия к наркотикам.

— Как же это произошло?

Видимо, Вадиму Михайловичу очень не хотелось рассказывать о процедуре изгнания, а потому он ответил:

— Собрался коллектив и единогласно решили, что им обоим не место в лагере, поскольку они нарушили закон.

— Неужели все были “за”? — спросил Дмитрий, зная о симпатиях, которые питали к изгнанным все живущие в лагере.

— Были сомневающиеся, но в конце концов все проголосовали единогласно, сочтя мои аргументы убедительными. Попытки провинившихся оправдать себя и найти сочувствие ни к чему не привели. Ведь в лагере живут несовершеннолетние, и мы отвечаем перед родителями, которые доверили нам своих детей. Разве можно допустить, чтобы кто-то из взрослых показывал детям пример дурного поведения, тем более, что дети преимущественно из неблагополучных семей.

— Да, наверно, вы правы, — неохотно согласился Дмитрий. — Но мне казалось, что лагерь для Николая был последней возможностью покончить с пристрастием к наркотикам и начать новую жизнь. Разве можно лишать человека надежды, даже если он раз оступился? Может быть, стоило дать им последний шанс, если, конечно, они искренне раскаивались и обещали впредь не совершать подобного?

— Не думаю, — категорично возразил Вадим Михайлович. — Если человек не имеет решимости перебороть себя однажды, то вряд ли у него и в следующий раз хватит сил, если, к тому же, делать поблажки. Нет, из-за одного нельзя рисковать всеми. К тому же, это не мое личное, а общее мнение.

— Но разве можно решать судьбу человека путем голосования? Да и кто мы такие, чтобы судить другого? Ведь чужая душа потемки. Вы же сами сказали, не судите, да не судимы будете. Ведь каким судом судим, таким и сами будем судимы.

Вадим Михайлович немного помолчал и, уже не скрывая неприязни, как можно более вежливо сказал:

— У вас, Дмитрий Валентинович, есть удивительная способность будоражить умы людей и возбуждать споры.

Дмитрий не обиделся.

— Возможно, это черта моей профессии. Хотя я никогда не стараюсь специально никого провоцировать.

Внезапно возникшая пауза создала ощущение неловкости. Дмитрий даже почувствовал некоторую вину за то, что стал нападать на своего гостя, который потратил много денег и времени, чтобы навестить его в больнице.

Вадим Михайлович первым прервал молчание.

— А что это вы сейчас читаете? — спросил он, глядя на книжку, зажатую в руке Дмитрия.

— Эта книга помогла мне понять то, о чем раньше я лишь догадывался, не в силах объяснить свои предчувствия, — ответил Дмитрий. — Хотите, я вам что-нибудь прочитаю?

— Сделайте одолжение.

Дмитрий вспомнил об одном стихе, который как нельзя лучше соответствовал разговору с Вадимом Михайловичем. Он раскрыл книгу и стал медленно читать, стараясь еще раз вникнуть в смысл написанного.

Всеобщее согласие — величайшее зло,

ведь обязательно останутся затаенные обиды,

и можно ли это считать истинным благом?

Вот почему мудрый

придерживается собственных правил

и не отвечает за других.

Обладающий силой живет по особым правилам,

а те, у кого ее нет, живут как придется.

Действие Неба свободно от личных

пристрастий и оно всегда содействует истинному человеку.

Едва Дмитрий закончил читать, как Вадим Михайлович резко произнес:

— С такими взглядами вам нужно жить одному и не пытаться приспособиться в коллективе.

Они подумали об одном и том же.

— Наверно, вы правы, — согласился Дмитрий.

— Мне пора идти, — сказал Вадим Михайлович. — Желаю вам поскорее выздоравливать и готовиться к отдыху в лагере. Надеюсь, что несмотря на вашу способность возбуждать споры, вы сможете хорошо отдохнуть и выработать в себе способность приспосабливаться в коллективе. Если сможете продержаться в лагере со своими убеждениями все лето, то в дальнейшем вам ничего не страшно. Я всю жизнь воспитывался вне коллектива, а потому понимаю его ценность, в особенности для таких личностей как вы.

— В отличие от вас, — с улыбкой заметил Дмитрий, — я всю жизнь провел в коллективах и с большим трудом выработал в себе способность оставаться самим собой, несмотря на давление и всеобщий конформизм. И меня никогда не убедят в том, что ценность коллектива выше ценности индивидуальности. Определенным опытом адаптации я обладаю, и потому, возможно, все будет хорошо, поскольку мне это крайне интересно, и даже необходимо.

Дмитрий на самом деле искренне верил в то, что говорил, хотя сомнения уже закрались в его душу. Он почувствовал, что обвинение в фарисействе уже предрешило его судьбу в лагере, и отдых не будет таким спокойным и радостным, как ему казалось прежде.

— Да, вот еще что, — словно вспомнив что-то важное, сказал Вадим Михайлович. — Советую вам почитать книгу отзывов.

— Тогда, пожалуйста, принесите ее мне.

Вадим Михайлович вышел из палаты и вскоре вернулся с толстым потертым журналом в руках.

— До свидания.

Они пожали друг другу руки, ощутив возникшее напряжение.

Как только дверь закрылась, Дмитрий взял книгу отзывов и открыл ее в первом попавшемся месте. Взгляд остановился на неровном, явно старческом почерке.

“Всю жизнь я считала себя безбожницей. Но после того, как врачи отказались лечить моего сына, которого посчитали безнадежным больным, мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу. Я молила Господа, чтобы он спас мою последнюю опору в жизни, ведь у меня на свете больше ничего нет. И вот, когда чудесным образом сын мой выздоровел, я поверила, что Господь услышал мои молитвы. Теперь я знаю, что Бог есть, и это Он спас моего единственного сына.

Мне здесь уже все родные — и врачи и медсестры. Спасибо всем, кто с Божьей помощью вылечил моего сына. Чтобы как-то отблагодарить Господа за помощь, я решила приходить и убирать в больнице, пока будут силы.

Люди, поверьте, Бог есть! Он существует! И всему содействует ко благу. Нужно только верить и желать добра, тогда Господь обязательно поможет”.

Кричащие искренностью строки поразили Дмитрия. Он закрыл журнал и положил на тумбочку.

За все время разговора Герман Геннадиевич, или Г.Г., как Дмитрий назвал старика, не проронил ни слова. Он лежал, закрыв глаза, стараясь никоим образом не мешать происходящему. И только когда Вадим Михайлович ушел, старик открыл глаза и как-то особенно посмотрел на Дмитрия. В его взгляде было то, что Дмитрий долгое время искал во многих других людях, но не находил.

Это было Узнавание! И тоска, какая-то огромная неразделенная печаль, которая не тяготила, но просветляла душу. Глядя во всепонимающие глаза удивительного старика, Дмитрий необъяснимым образом представил ожидающее в лагере: нужно будет все преодолеть, чтобы уже не на словах, а на деле доказать истинность того, во что теперь он непоколебимо верил; он будет отстаивать свои взгляды и будет стараться несмотря ни на что побеждать зло добром; однако это обязательно приведет к конфликту, отчуждению и закономерному итогу — изгнанию, как это было уже не раз, когда он наперекор всеобщему конформизму оставался самим собой.

“Так, может, не стоит ехать, если вместо отдыха ждет сплошная нервотрепка, — размышлял про себя Дмитрий. Ощущение было такое, словно он смотрел на настоящее из будущего. — Может, лучше снять в тихом месте комнатку у одинокой старушки и в гармонии с самим собой провести все лето? — Но даже если ты обречен на непонимание, то вряд ли нужно убегать от судьбы. Чего стоят тогда рассуждения о любви и вере, если они не могут быть применены в жизни? — Но если я имею удивительную способность будоражить людей и возбуждать споры, то, скорее всего, меня ждет изгнание, стоит только своей искренностью и непосредственностью разрушить чей-то самообман. — Так будет всегда, если ты будешь оставаться самим собой, и если для тебя правда и поиск истины дороже выгод приспособленчества. — Людям не нужна Истина. Они боятся правды. Так стоит ли разрушать их самообман, выворачивая себя наизнанку? — Одно дело знать, другое жить. Да, лежа на больничной койке, ты многое открыл для себя. Но только лишь для себя. Знать — означает действовать, если это знание истинно. А убедиться, истинно ли оно, можно лишь проверив его на деле, то есть, опять же, только пережив. — Вечно один и тот же проклятый вопрос: быть или не быть?! Не быть для меня уже невозможно, раз я остался жить. Остается только быть. Значит, надо ехать, значит нужно пережить все, что бы ни преподнесла Истина в своем практическом исполнении. Нужно будет все отдать и при этом, безусловно, принять страдания. Ибо если люди в самом деле боятся правды, значит они будут выгонять всех, кто придет с ней. Нужно будет своим изгнанием и позором утвердить то, во что ты веришь и ради чего пошел на людской суд. — Но стоит ли ехать, если все известно заранее? Зачем эти страдания и позор? Разве счастье бывает горьким? — Но неужели ты откажешься от жизни, зная, что в ней не избежать страданий и слез?”

— Спасибо за книгу, — сказал Дмитрий, протянув ее Герману Геннадиевичу.

Тот взял и положил книжку на тумбочку, при этом внимательно посмотрев на Дмитрия, словно хотел прочесть в его глазах мнение о своем талисмане.

— Очень интересная книга, — сказал Дмитрий. — Я прочитал в ней то, что лишь смутно чувствовал, но не мог выразить словами.

— Самая лучшая и самая нужная книга лежит в вашей душе, — тихо сказал Г. Г. — Я советую прочитать вам прежде всего ее.

— Но разве можно жить по книгам?

— Живи, как подсказывает сердце.

— Значит ли это, что истина должна быть омыта кровью?

— Без страдания невозможно освободиться от суетного. Если это было бы так легко, то не было бы и Христа. — И, помолчав, Г.Г. добавил. — Если уж взял крест, то неси до конца.

Старик словно читал в душе Дмитрия, угадывая еще не ставшее явным. Дима вдруг испытал огромное желание обнять этого человека, ухаживать за ним и находиться всегда рядом.

“Почему жизнь только сейчас подарила мне эту встречу?”— спросил себя Дмитрий, хотя знал, что все приходит и уходит в свое время.

— Истина должна быть прожита, а не преподана.

— Если в жизни все иначе, то что толку в книжной мудрости?

— Передается знание, но не мудрость. Истина существует в живом конкретном воплощении, а не в книгах.

— Но что есть Истина?

Тень пробежала по лицу старика, и он еле слышно промолвил:

— Ты знаешь.

Неожиданно погас свет. Никто не проронил ни слова.

Дмитрий лежал, открыв глаза, размышляя о сказанном Г.Г. Лунный свет, струившийся сквозь окна, освещал койку соседа. Дима неотрывно смотрел на четко обозначившийся на фоне серебрящегося окна профиль мудрого старика, будучи не в силах оторваться от этого зрелища, словно ничего более прекрасного в своей жизни не видел. Вдруг чувство глубокой любви к удивительному старцу будто молния пронзило Дмитрия, высветив всего изнутри.

За окном было тихо и морозно. Небосвод искрился звездами, подобно стеклу, усыпанному кристалликами инея. Глядя на застывший профиль Г.Г. на фоне звездного неба, Дмитрий вдруг почувствовал, как время остановилось и Вечность распахнула свои объятия.

“Вот падает звезда. Она, как я, одним мгновеньем способна небо озарить, а я все мучаюсь сомненьем — зачем же надо всех любить? Кто я такой? Зачем пришел? В чем смысл моего рожденья? Сюда случайно я зашел, иль нужно было появленье? Что же я значу во Вселенной? Как миг и Вечность совместить? Как жизнь свою соединить с той, что зовется Бесконечной? Нет, смерть меня уж не смущает, хоть спорить с ней и нет нужды; она меня лишь просвещает, что не исчезну я с земли. Но что я в чуждой мне Вселенной, не виден жизни краткий миг, на что способен в жизни бренной, не слышен будет даже крик? Прожить столь краткое мгновенье и не оставить ничего, а годы истерзать сомненьем — зачем я здесь и для чего? Неразличим я во Вселенной, а жизнь моя что пыль в песке, и никогда не станет вечной она в летящем мотыльке. Жизнь только ожиданье смерти? Я в то поверить не могу. Но как продлить себя в бессмертье, когда годами я живу? Где мое место во Вселенной, куда иду, откуда взят, к чему усилья в жизни тленной хоть в чем-то сохранить себя? Я не могу понять, как можно связать всю Вечность и мой миг. В бессмертье душ поверить сложно, но верой в то мой полон крик. Нет счастья мне без жизни вечной, что верою одной жива. В Пути себя увидеть Млечном хочу, чтоб жизнь была чиста. А Млечный Путь передо мною повис, как меч над головой. Я от Судьбы себя не скрою, пройдя свой путь любой ценой.

Звезды задрожали, как только я дотронулся до них рукой. Искрящийся небосвод лишь отражение в другой реальности, скрытой пленкой воды.

Лодка застыла на середине безмолвного озера, отразившего, как в зеркале, весь звездный небосвод. Вокруг меня, надо мной и подо мной звезды, такие далекие и близкие. Кто я среди них? Тоже чужой? Но ведь птицы уже не считают меня таковым.

Медленно подплываю к крохотному островку из нескольких камней на середине озера, где чайки свили себе гнездо, и вижу, как самец, стоя на страже, внимательно всматривается в приближающуюся тень. Убедившись, что это не чужой, он как ни в чем не бывало продолжает чистить свои перышки. Самочка также поворачивает голову в мою сторону, но, видя, что это свой, не взлетает и не кричит, а продолжает мирно сидеть на яйцах. Мне приятно быть рядом с ними и чувствовать, что хотя бы здесь меня понимают и принимают. А ведь когда я впервые приблизился к острову, то сразу же подвергся нападению чаек. Самец кружил надо мной, издавая пронзительный крик и время от времени устрашающе пикируя на меня. Я поспешно ретировался. Самочка в это время высиживала яйца, скрываясь в зарослях тростника. Потом я еще несколько раз приплывал и подолгу сидел в лодке напротив их гнезда. Постепенно птицы привыкли ко мне и теперь уже подпускали совсем близко, особо не тревожась, и лишь внимательно наблюдая за мной. Иногда я привозил им пойманную рыбу и бросал в воду. Самец спешно нырял и, достав мой подарок, приносил самочке. Мое участие и терпение сделали свое дело: птицы настолько привыкли ко мне, что стали доверять свое потомство. Я сидел в лодке совсем близко от гнезда и видел три небольших в крапинку яйца, которые самка оставляла под моим присмотром. Она улетала вместе с самцом криками и пикированием отгонять непрошеных посетителей, вторгшихся на их территорию. Время от времени чайка подлетала к островку, делала над ним круг, чтобы убедиться, что все в порядке, и вновь улетала отваживать чужаков, угрожавших их потомству. Я настолько привык к этим чайкам, что мне иногда начинало казаться, что они приняли меня в свою семью. Ведь я не вызывал больше подозрений и чувства опасности, то есть перестал быть чужим. Я полюбил это семейство и откровенно завидовал их дружным действиям, хотя взаимоотношения самца и самки не всегда складывались благополучно. Самочка была особенно пуглива и при первых признаках опасности взлетала с криками тревоги, тем самым заставляя самца лететь вместе с собой. Но обычно она сидела на яйцах, а глава семейства почти все время отсутствовал в поисках пропитания. Глядя на них, я вспоминал свою неудачную попытку свить собственное гнездо, и молча завидовал их семейному счастью. Но самое главное, птицы научили меня любви. Благодаря заботе и терпению я перестал быть для них чужим. Мне даже кажется, что и они меня полюбили, позволив стать своим.

Вдруг замечаю где-то вдалеке огонек и направляюсь туда. Причаливая к острову, вижу сидящего у костра человека. Рядом возвышается странное сооружение — несколько рваных кусков полиэтилена, скрепленных проволокой, образуют весьма хрупкое укрытие от дождя и ветра.

— Добрый вечер, — говорю я, всматриваясь в лицо сидящего у костра.

— Добро пожаловать, — отвечает он, жестом приглашая присесть рядом. — Чаю хочешь?

— Да, спасибо.

Мы пьем маленькими глотками крепкий ароматный чай. Обжигаясь и задерживая дыхание, ощущаю, как с каждым глотком в меня проникает удивительно светлое чувство, словно весь наполняюсь радостью.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я, внимательно разглядывая собеседника.

— Грэсс.

Странное имя. Но я не спрашиваю что оно значит. И только взглянув в его пронзительно голубые глаза, встречаю до боли знакомый взгляд.

— Что ты тут делаешь?

— Да вот приехал побалдеть от природы. Без телефона, телевизора и без часов я чувствую себя здесь абсолютно счастливым. В ощущение вечности часы вносят суету.

— И не скучно тебе здесь одному на острове?

— А я не один.

Оглядываюсь. Вокруг ни души. Однако не могу избавиться от ощущения, будто кто-то наблюдает за нами; чувствую чье-то незримое присутствие.

— Когда долгое время сидишь на острове и не с кем поговорить, то невольно начинаешь задумываться о собственной жизни. Это своего рода испытание ничегонеделанием — когда избавляешься от привычки суетиться и начинаешь понимать, что ты есть такое помимо забот о хлебе насущном. Но чтобы понять, вовсе не обязательно думать, надо лишь почувствовать. Только здесь в безвременье и безмолвии можно ощутить истинное. Самое трудное — не думать. Именно в безмыслии приходит озарение. Молчание очищает. Конечно, вначале будет тошно без привычной суеты и развлечений, но когда пройдешь ломку и отмолчишься, начнешь искать источник радости. Увидишь вокруг себя ложное, чего раньше не замечал, а главное — научишься извлекать радость из всего, даже из плеска воды и пения птиц. Это кайф, хочу тебе сказать, почище всяких наркотиков. Здесь на острове, среди этой красоты я понял, что пьянство это ненависть к жизни. Наверно, я самый счастливый человек на земле, поскольку могу делать все что хочу и когда захочу. Со мной рядом живет уж. И я у него в гостях. Он меня не боится. Это так здорово. А вон летит комета навстречу Земле, и никто не знает о приближающемся конце. Даже если узнают, разве люди изменятся? А я вот сижу здесь и никуда не двинусь.

Знаешь, время от времени я испытываю неодолимое желание побыть одному. Иногда оно настолько велико, что мне начинает казаться, будто это зов Бога ко мне. И вот когда остаюсь один, со мной начинают происходить невероятные вещи. Словно в меня что-то вселяется, а окружающее пространство наполняется всепроникающей радостью, в которой я растворяюсь, испытывая при этом невероятное блаженство. От одиночества я получаю такое же наслаждение, какое, наверно, получает пьяница от водки. Но если водка — это средство убежать от себя, то одиночество помогает найти и понять себя. Лишь наедине с самим собой, когда не нужно приспосабливаться к мнению окружающих и нет необходимости никого обманывать, стараясь казаться таким, каким тебя хотят видеть, человек может попытаться узнать, что он из себя представляет. Я приезжаю сюда, чтобы отдохнуть от постоянных требований не выделяться и быть как все. Мне кажется, здесь какие-то особые места и нигде нет лучше. Чувство такое, словно земля здесь выжжена болью, а тишина наполнена стонами живших тут когда-то людей. Страданием пропитано все вокруг. Мне кажется, здесь все живое, особенно ночью, когда, как сегодня, полная луна. Камни — они тоже живые. У меня такое ощущение, словно они вместе с нами сидят у костра!

Я много путешествовал, но только здесь способен испытывать вдохновение, а иногда даже и озарение. На Западе смотрят под ноги, на Востоке обращены в Небо, и только в России есть возможность увидеть себя из Космоса. Даже сейчас трудно избавиться от ощущения, что сижу будто на макушке Земли и на меня смотрят извне. Мне здесь удивительно приятно, словно я родился в этих местах или жил когда-то. Во всяком случае, здесь я никому не надоедаю и никого не раздражаю. Да и меня никто не достает. Могу быть здесь таким, каков я есть. Под звездным небом мирозданья сижу один средь моря слез и шлю души своей посланье в даль неба сквозь безбрежность звезд. Вообще-то, мои любимые занятия — лежа в ванне, сочинять стихи, и гулять в одиночестве, заходя далеко-далеко по льду замерзшего залива, чтобы не было видно берега и никого вокруг, только солнце над головой, да снег под ногами. В ледяной пустыни только я, тишина и солнце. Уходя все дальше и дальше от берега, я словно ухожу от мира к солнцу в искрящуюся бесконечность горизонта. Посреди залива, в тишине, наедине с солнцем я чувствую себя как никогда и нигде счастливым.

Тишина! Какая восхитительная тишина! Чарующая и магическая. Только в тишине я слышу и ощущаю себя таким, каков я есть. Это подобно действию наркотика, только лучше, чище и сильнее. Ничто так не наполнено звуками, как тишина! А еще я люблю рисовать. Ведь краски — это те же чувства. Цвета создают эффект, что и музыка. Я долго думал, почему зло всегда темное и низкое, а добро светлое и высокое. Не есть ли это связь частот звука и цвета, улавливаемых нами как нечто приятное или раздражающее? Определенные цвета и соответствующие им по частоте звуковые сочетания вызывают строго определенные чувства. Например, восход солнца — это цветовая гамма любви и добра. Тепло и цвета наполняют пространство вокруг нас. Что в стихах я пытаюсь передать с помощью слов, то на картине с помощью цвета. А когда играю, то с помощью звуков. Я даже пытался создать цветомузыкальное стихотворение. Ведь каждая буква — это звук, каждое слово — аккорд, а фраза в целом — мелодия. Поэтому мысль я оцениваю по тому, насколько красиво и гармонично она звучит.

— Ну и что, получилось?

— Не совсем. Но сам процесс мне понравился. А ведь это главное. Результат не всегда важен. Творчество как наркотик, от него никуда не деться, — ты или творить должен, или не жить! Это как проклятие или благодать, которое не позволяет мне распорядиться собою. Вкусив сладость творчества, я потерял вкус ко всему, даже к женщинам; только дети меня иногда радуют. Но пуще всего природа. Вы бывали когда-нибудь в весеннем еще неодевшемся лесу, когда подснежниками устлана земля и ступить невозможно, не сломав чью-либо жизнь, видели чудо распускающейся почки, любовались мохнатыми кудрями ольхи, наблюдали процесс рождения новой жизни, могли ли наперекор всему заснуть, прижавшись к земле, под соловьиные трели, вдыхая терпкий аромат готовой плодоносить земли? Согласитесь, ничего не может быть выше и лучше этого, и, гуляя в проснувшемся лесу, забываешь о себе и своем Я, понимаешь, что натура твоя — суть природа! Да, натура вещь таинственная. Я вот тоже думал, как все, делать карьеру, по лестнице служебной карабкаться наверх за почетом, званиями и уважением, хотел семью создать, — только ничего у меня не вышло. А все потому, что желал сделать по-своему, как, значит, душа моя просит. За это меня как только ни называют: чужим, странным, непонятным, необыкновенным; хотя чаще все-таки чужим. И только потому, что не хочу быть как все.

Мои друзья, и просто окружающие, говорят, что я живу в нереальном мире. Но что есть реальность? Ведь это есть я сам и мое отношение к миру. Как я воспринимаю мир и как отношусь к окружающим — это и есть моя реальность. Говоря по правде, мне тяжело с людьми, а им тяжело со мной. Мы друг друга не понимаем, точнее, не понимают меня. Я устал оправдываться и доказывать, что вовсе не такой, каким меня представляют. А потому предпочитаю быть один. Я не хочу бороться с самим собой и приспосабливаться, чтобы быть как все, поскольку не считаю это правильным. Мой жизненный опыт показал: когда я делал то, что от меня требовали, пересиливая себя, то убеждался позднее, что совершал абсолютно ненужное и даже вредное для меня. Так постепенно пришел к выводу, что вряд ли нужно бороться с собой, поскольку наша природа подсказывает наиболее верные для нас пути. И удовольствие, которое мы испытываем от какого-либо действия, служит лучшим показателем того, что нам действительно нужно, а что нет. Именно искренняя радость служит индикатором полезности совершаемых нами поступков. Когда же приходится насиловать себя, то мы, как правило, боремся с собственной сущностью, пытаясь соответствовать требованиям общества, вместо того, чтобы, познав самого себя и свое предназначение, начать двигаться в направлении, указываемом судьбой. Я не только не хочу быть как все, но и не могу.

— А тебе не скучно здесь одному?

— Если ты сам себе не интересен, то никто другой не сможет быть интересным собеседником. Я в любой компании чувствую себя чужаком, хотя всего лишь стараюсь всегда и везде оставаться самим собой. Меня вообще мало кто понимает, а абсолютно полностью — никто! Родителям я кажусь непонятным. Даже друзья считают меня странным. А все потому, что я имею свое мнение и никогда от него не отступаю. И хотя в споре чаще всего оказываюсь один против всех, однако не оцениваю это трагически. Ведь если у меня нет никого, значит, я должен быть сам. Мне гораздо приятнее находиться в одиночестве, но при этом оставаться самим собой, нежели пытаться подстраиваться под других. Это удивительно, но окружающие гораздо охотнее и быстрее верят мои выдумкам, чем когда я говорю правду. Я кажусь странным только потому, что мои представления о жизни не соответствуют общепринятым, и оттого что хочу найти свою собственную дорогу, а не идти проторенным путем. Некоторые даже считают меня ненормальным, поскольку я не хочу соответствовать чьим-то представлениям о норме. Каждый человек сам себе норма. У каждого своя неповторимая жизнь, которая дается не просто так, и все люди, даже не подозревая, ищут смысл своей жизни. Я убежден, что смысл не может быть вовне. Иначе, например, вместе со смертью детей, у тех, кто видит в них смысл и единственную радость своей жизни, исчезала бы и потребность жить дальше. Нет, смысл внутри каждого из нас, и он есть то, чем мы наполняем свою жизнь.

Дата добавления: 2015-05-09