Вступление лиризма

ГЕРОЙ

МИМ

Несомненно, Сервантес не изобретает a nihilo³¹ по-
этическую тему действительности; он просто возводит
ее в классический ранг. Тема текла, как струйка воды,
неуверенно обходя препятствия, виясь, просачиваясь
в другие тела, пока не нашла в романе, в «Дон Кихо-
те», соответствующую ей органическую структуру. Во
всяком случае, эта тема имеет странную родословную.
Она родилась у антиподов мифа и эпоса. В строгом
смысле слова она родилась вне литературы.

Источник реализма—в стремлении человека подра-
жать характерным чертам себе подобных или животных.
Характерное—такой отличительный признак (человека,
животного или вещи), при воспроизведении которого
воскресают все остальные, быстро и выразительно пред-
ставая перед нашим, взором. Однако никто не подражает
ради самого подражания: стремление к подражанию, как
и описанные более сложные формы реализма, не ориги-
нально, не рождается из самого себя. Это стремление
живет посторонней направленностью. Подражают из же-
лания посмеяться. Вот искомый источник—мим.
' Вероятно, только комическое намерение способно
придать действительности эстетический интерес. Это
явилось бы любопытным историческим подтверждени-
ем всему, что я сказал о романе.

Действительно, в Древней Греции, где поэзия требу-
ет идеальной дистанции для любого объекта, который
.она делает эстетическим, современные темы мы встре-
чаем только в комедии. Как и Сервантес, Аристофан
берет людей непосредственно с улицы и помещает их
внутрь художественного произведения—для того что-
бы посмеяться над ними.

* В живописи направленность реализма представлена ещё очевиднее.
Рафаэль и Микеланджело пишут формы вещей. Форма всегда идеальна. Это
образ прошлого или создание нашего воображения. Веласкес ищет впечатле-
ния от вещей. Впечатление не имеет формы и подчеркивает материю—атлас,
холст, дерево, органическую протоплазму, из которых состоят те или иные
объекты.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

В свою очередь из комедии рождается диалог —
жанр, которому так и не суждено было добиться само-
стоятельности. Платоновский диалог также описывает
реальное и также смеется над ним. Он выходит за
пределы комического, только когда преследует внепо-
этический—научный интерес. Вот еще один признак,
который необходимо учесть. Реальное может войти
в поэзию как. комедия или наука. Мы никогда не
встретим поэзию реального как просто реальное.

Таковы единственные точки греческой литературы,
к которым можно привязать нить эволюции романа *.
Итак, роман появился на свет с острым комическим
жалом. И дух и образ комического будут сопровож-
дать его до могилы. Критика и насмешка в «Дон
Кихоте» далеко не второстепенный орнамент. Они —
органическая ткань не просто романа как жанра, но,
быть может, всего реализма.

До сих пор нам никак не удавалось пристальнее
взглянуть на лик комического. Когда я писал, что
роман представляет нам мираж именно как мираж,
слово «комедия» стало бродить вокруг острия пера,
словно пес, который почуял, что его кличут. По какой-
то непонятной причине тайное сходство заставляет нас
сблизить мираж над выжженным жнивьем и комичес-
кое в душе человека.

. История заставляет нас вновь вернуться к рассмат-
риваемой проблеме. Что-то осталось неясным, что-то
повисло в воздухе, колеблясь между помещением та-
верны и кукольным театром маэсе Педро. И это что-
то—не что иное, как воля Дон Кихота.

У нашего приятеля можно отнять счастье, но му-
жество и упорство отнять у него нельзя. Пусть при-
ключение—плод болезненного воображения; воля
к приключению действительна и правдива. Но при-
ключение—нарушение материального порядка вещей,
ирреальность. В воле к приключению, в мужестве
и упорстве мы наблюдаем странную двойственную
природу. Два ее элемента принадлежат к противо-

* «История любви» (Erotica) происходит из новой комедия (Wilamowitz—
Moellendorf.— In: Greek historical writing, 1908, p. 22—23).

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

положным мирам: желание реально, желаемое ирре-
ально.

Эпос не знает ничего подобного. Персонажи Гомера
принадлежат к тому же миру, что их желания. На-
против, в романе Сервантеса изображен человек, же-
лающий изменить действительность. Но разве он сам
не часть той же действительности? Разве он сам не
живет в ней и не является ее закономерным про-
дуктом? Как то, чего нет,— замысел приключения —
может править суровой действительностью, определяя
ее порядок? Вероятно, никак. Безусловно, однако,
в мире находятся люди, исполненные решимости не
довольствоваться действительностью. Они надеются,
что дела пойдут по-другому, они отказываются по-
вторять поступки, навязанные обычаем и традицией;
иными словами, биологические инстинкты толкают
их к действию. Таких людей называют героями. Ибо
быть героем—значит быть самим собой, только со-
бой. Если мы оказываем сопротивление всему обу-
словленному традицией и обстоятельствами, значит,
мы хотим утвердить начало своих поступков внутри
себя. Когда герой хочет, не предки и не современные
обычаи в нем хотят, а хочет он сам. Это желание
быть собою самим и есть героизм.

Я не знаю более глубокого вида оригинальности,
чем эта «практическая», активная оригинальность ге-
роя. Его жизнь—вечное сопротивление, обычному
и общепринятому. Каждое движение, которое он дела-
ет, требует от него сначала победы над обычаем, а за-
тем изобретения нового рисунка поступка. Такая
жизнь—вечная боль, постоянное отторжение той
своей части, которая подчинилась обычаю и оказалась
в плену материи.

Далее, перед лицом героизма—воли к приключе-
нию—мы можем занять две позиции: либо мы броса-
емся вместе с героем навстречу страданию, ибо счита-
ем, что героическая жизнь имеет «смысл», либо мы
слегка встряхиваем действительность, и одного этого
движения вполне довольно, чтобы уничтожить любой
героизм,—так прогоняют сон, толкнув спящего. Выше

XOСE OPTEГA-И-ГАССЕТ

я назвал эти два направления, в которых развивается
наш интерес, прямым и опосредованным.

Следует подчеркнуть, что ядро действительности,
к которому относятся они оба, одно и то же. Следова-
тельно, различие состоит в нашем субъективном под-
ходе к явлению. Таким образом, если эпос и роман
различались по своему предмету—прошлое и совре-
менная действительность,—то теперь следует прове-
сти новое различие внутри темы современной дейст-
вительности. Но это деление основано уже не только
на предмете, но берет начало в субъективной стихии,
иными словами, в нашем отношении к предмету.

Выше мы целиком и полностью абстрагировались
от лиризма, который служит столь же самостоятель-
ным источником поэзии, как и эпос. Не будем особен-
но углубляться в сущность явления и долго рассуждать
на тему о том, что такое лиризм. Всему свое время.
Напомним только общеизвестную истину: лиризм—
эстетическая проекция общей тональности наших
чувств. Эпос не может быть радостным или груст-
ным—это аполлоническое, равнодушное искусство,
внешнее, неуязвимое, сплошь состоящее из форм веч-
ных объектов, не имеющих возраста.

С лиризмом в искусство вторгается подвижная
и изменчивая субстанция. Интимный мир человека
изменялся в веках, вершины его сентиментальности
иной раз устремлялись к Рассвету, а иной—к Закату.
Есть времена радостные и времена печальные. Все
зависит от того, представляется ли человеку оценка,
которую он себе дает, положительной или нет.

Я не вижу необходимости повторять сказанное
в самом начале моего небольшого трактата: независи-
мо от того, служит ли содержанием прошлое или
настоящее, поэзия и все искусство рассматривают че-
ловеческое, и только его. Если кто-то рисует пейзаж,
в нем всегда следует видеть лишь сцену, где появится
человек. В таком случае нам остается сделать только
один вывод: все формы искусства берут начало в раз-
личных истолкованиях человека человеком. Скажи
мне, как ты воспринимаешь человека, и я скажу тебе,
в чем твое искусство.

И поскольку каждый литературный жанр есть до
известного предела русло, проложенное каким-то ис-

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

толкованием человека, нет ничего удивительного
в том, что каждая эпоха предпочитает свой жанр. Вот
почему подлинная литература эпохи — общая испо-
ведь сокровенных человеческих тайн своего времени.

Итак, вновь возвращаясь к понятию героизма,
мы обнаруживаем, что иной раз рассматриваем его
непосредственно, а иной — опосредованно. В первом
случае наш взгляд превращает героя в эстетический
объект, который мы называем трагическим, во вто-
ром— в эстетический объект, который мы называем
комическим.

Бывали эпохи, которые почти не воспринимали
трагическое, времена, пронизанные юмором и комеди-
ей. Век девятнадцатый — буржуазный, демократичес-
кий и позитивистский,— как правило, видел во всем
одну сплошную комедию.

Соотношение, которое мы наметили между эпосом
и романом, повторяется здесь как соотношение между
расположениями нашего духа к трагедии и комедии.

Дата добавления: 2015-05-09