Этюды о любви. Пытывает более или менее сильное половое влечение к бесчисленным женщинам, в то время как своей любо- вью

пытывает более или менее сильное половое влечение
к бесчисленным женщинам, в то время как своей любо-
вью, сколько бы ростков она ни пускала, он одарит
лишь нескольких, и, следовательно, уподобление обоих
порывов неправомочно. Кроме того, мой любезный
корреспондент утверждает, что «каждый человек любит
всей полнотой своих душевных сил». Но тогда лю-
бовь — это нечто большее, чем «сексуальная потреб-
ность». И если есть это большее, если душа наделяет
половой инстинкт всем многообразием свойственных
ей порывов, то, значит, перед нами — психическое явле-
ние, чрезвычайно отличное от элементарной половой
потребности, то самое, которое мы называем любовью.

И вряд ли целесообразно называть столь сущест-
венный элемент «лирическими арабесками». Было бы
достаточно в минуту покоя, вблизи водоема, среда
гераней и под плывущими над кордовским патио обла-
ками задуматься над различным содержанием, кото-
рое мы вкладываем в слова «любить» и «желать».
Здравомыслящий кордовец тотчас увидел бы, что меж-
ду любовью и желанием, или влечением, нет ничего
общего, хотя они и взаимопорождаемы: то, чего жела-
ют, иногда начинают любить; то, что мы любим,
благодаря тому, что любим, мы также и желаем.

Было время — например, «сердитого» Реми де Гур-
мона,— когда считалось несерьезным поддаваться раз-
глагольствованиям о любви, которая понималась
лишь как проявление чувственности (Phisique de
l'amour ³⁸). Тем самым роль полового инстинкта в жиз-
ни человека явно преувеличивалась. У истоков этой
уничижительной и извращенной психологической до-
ктрины — в конце XVIII столетия — еще Бомарше из-
рек, что «пить, не испытывая жажды, и любить бес-
престанно — только это и отличает человека от живо-
тного». Допустим, однако чего же тогда не хватает
животному, «любящему» один раз в году, чтобы оно
превратилось в существо, «любящее» на протяжении
всех четырех времен года? Если с недоверием отне-
стись ко всему, что не имеет отношения к элементар-
ным проявлениям полового инстинкта, как объяснить,
что животное, столь апатичное в любви, превратилось
в человека, проявляющего в данной сфере неуемное
рвение. Итак, нетрудно догадаться, что у человека,

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

в сущности, отсутствует половой инстинкт в чистом
виде и что он неизменно замешан как минимум на
воображении.

Если бы человек был лишен живой и могучей фан-
тазии, в нем не вспыхивала бы на каждом шагу сексу-
альная «любовь». Большая часть проявлений, припи-
сываемых инстинкту, не имеет к нему отношения.
В противном случае они были бы также присущи
и животным. Девять десятых того, что мы привыкли
называть сексуальным чувством, в действительности
восходит к нашему дивному дару воображения, кото-
рый отнюдь не инстинкт, а нечто прямо противопо-
ложное — созидание. В этой же связи выскажу пред-
положение, что общеизвестное различие между сексу-
альностью мужчин и женщин, обусловливающее, как
правило, большую, не осознаваемую ею самой сдер-
жанность женщины в «любви», находит соответствие
в меньшей по сравнению с мужчиной силе ее воображе-
ния. Природа, предусмотрительная и благоразумная,
позаботилась об этом, ибо, обладай женщина той же
фантазией, что и мужчина, сладострастие захлестнуло
бы мир и человеческий род, безотчетно отдавшийся
наслаждениям, исчез бы с лица земли *.

Коль скоро представление о том, что любовь —
это, в сущности, лишь половой инстинкт **, весьма
прочно внедрилось в массовое сознание, я счел целесо-
образным обнародовать кордовское письмо, чтобы
иметь возможность еще раз попытаться опровергнуть
это заблуждение.

В заключение аноним утверждает, что «любящего
можно познать по его любви, а вовсе не по предмету
любви». Вот что вкратце можно сказать в опроверже-
ние: 1. Можно ли получить непосредственное пред-
ставление о любви любящего, если это чувство, как
и любое иное,— сокровенная тайна? Выбор объекта —
вот то заметное глазу движение, которое его выдает.

* Сластолюбие, равно как и литература, не инстинкт, а истинное творе-
ние человека. И в том и в другом случаях самое главное — воображение.
Почему бы психиатрам не изучать сластолюбие с этой точки зрения, подобно
тому как изучается литературный жанр, имеющий свои истоки, свои законы,
свою эволюцию и свои границы?.

** Если бы исходили из того, что помимо инстинктов тела существуют
также инстинкты души, в чем я убежден, дискуссия могла бы идти совершенно
в ином русле.

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

2. Если любящий вкладывает в любовь всю душу,
почему рассудительнейший читатель воздерживается
от другой ошибочной идеи, которая наряду с концеп-
цией гипертрофированной сексуальности нанесла на-
ибольший урон психологии любви, а именно — от
«кристаллизации» Стендаля? Основной ее пафос в том,
что достоинства любимого всегда выдуманы нами.
Любить — значит заблуждаться. В вышеупомянутой
серии статей я много места уделяю опровержению
этой доктрины, превознесенной куда больше, чем она
того заслуживает. Мои доводы в ее опровержение
могут быть сведены к двум. Во-первых, маловероятно,
чтобы вполне обычная жизнедеятельность человека
была основана на коренном заблуждении. Любовь
подчас ошибается, как ошибаются глаза и уши. Однако
в каждом из этих случаев нормой все же является не
промах, а попадание. Во-вторых, любовь все-таки тя-
готеет к воображаемым или реальным, но все же досто-
инствам и совершенствам. У нее всегда есть объект.
И пусть даже реальный человек не во всем совпадает
с этим воображаемым объектом, для их сближения
всегда имеется некое основание, которое заставляет
нас выдумать эту, а не другую женщину.

Дата добавления: 2015-05-09