Хосе ортега-и-гассет. Платону нравится утверждать, что живопись—это форма немоты

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МИР ВЕЛАСКЕСА

Платону нравится утверждать, что живопись—это
форма немоты. Поэзия высказывается, живопись мол-
чит. Но поскольку, с другой стороны, живопись нам
представляет сам объект, а не словесную ссылку на
него, как делает поэзия, постольку нет другого искус-
ства, в котором явленное и умалчиваемое больше про-
тивостояли бы друг другу. Как следствие—зритель
обычно удовлетворяется тем, что дает картина, и на
этом все заканчивается. Нет другого искусства, кото-
рое в такой мере побуждало бы к пассивному созерца-
нию его творений.

Эта немота, вообще свойственная живописи, более
явно ощущается у Веласкеса. Итальянское искусство
было постоянным прогрессом стиля, а стиль, деформи-
рующий изображаемое по своей прихоти, накладывает
на картину отпечаток постоянного присутствия автора,
совершившего деформацию. Например, картины Эль
Греко—непрестанное отражение его личности. На хол-
сте Эль Греко мы прежде всего видим самого Эль Греко.
Итак, стиль—это исповедь и в этом смысле как бы
стремление что-то нам сказать. Но Веласкес представ-
ляет нам объект таким, каков он есть. Сделав последний
мазок, художник уходит и оставляет нас с теми сущест-
вами, которых он увековечил. В этом особый шик

Веласкеса—его отсутствие в картине. Шик, состоящий
в том, чтобы «не присутствовать», не вмешиваться.

Если прибавить, что Веласкес избегает придавать
своим персонажам выражение каких-либо эмоций —
единственное нарушение этого правила в «Христе, при-
вязанном к колонне»²¹,— будет понятно, почему мы
перед его картинами застываем, словно парализован-
ные, не вступая в диалог с холстом, лицом к лицу
и наедине с этими существами, порой вселяющими
в нас. робость, ибо нам кажется, что они смотрят на нас.

И однако каждая картина возникает из неких глу-
бинных предпосылок, таящихся в душе художника.
Сам факт, что он предпочитает одни сюжеты и отвер-
гает другие, уже изобличает особый образ мыслей
и чувств, не выраженный в картине прямо, но спрятан-
ный за нею, предваряющий ее. В большинстве случаев
запас идей, которые дают нашему художнику направ-
ление и движут им, не пробуждает нашего любопытст-
ва, ибо его творчество находится в русле своей эпохи
и с очевидностью показывает, что подразумеваемые
идеи—это ходячие идеи того времени. Однако взятое
в целом творчество Веласкеса слишком необычно,
и мы не можем не заинтересоваться, что же стоит за его
картинами и что, предваряя их, творилось в его душе.

Известно его понимание живописи, подтверждение
которого не составляет труда, настолько оно прямоли-
нейно, постоянно и ригористично. Когда он начинал,
завистники упрекали его, что он пишет только пор-
треты. Им невдомек было, что Веласкес произведет
первую великую революцию в западной живописи
и что эта революция будет состоять именно в том, что
вся живопись станет портретом, то есть индивидуали-
зацией объекта и моментальностью изображенной сце-
ны. Портрет, понятый в таком обобщенном смысле,
утрачивал свое традиционное узкое значение и превра-
щался в новое отношение к изображаемому и в новую
миссию, возложенную на искусство живописца.

Впрочем, этим еще не определялось, кого будет
изображать Веласкес. Но обозначенное им как «дейст-
вительность, живущая в умах» является собранием
существ, которых ни с кем не спутаешь и которые
врезаются в вашу память с отчаянной энергией. Тут
нельзя поставить с ним рядом никакого другого ху-

ВВЕДЕНИЕ К ВЕЛАСКЕСУ

дожника, и в сознании Запада Веласкес прежде всего
и больше всего творец своего, особого мира. Добавим,
что его мир в основном состоит из чудовищ или по
меньшей мере из уродов.

Думаю, невозможно, да и не следует избегать воп-
роса, почему творчеству Веласкеса присущ столь не-
обычный характер, причем так явно выраженный. Как
во всякой человеческой судьбе, тут вмешался случай.
В самом деле, было лишь игрой случая, что в то время,
когда единственной обязанностью Веласкеса было пи-
сать портреты королевской семьи, ни король, ни коро-
лева Марианна Австрийская, ни инфанты Мария Тере-
са и Маргарита не отличались приятной наружностью.
Королева Изабелла Бурбонская была красива, но она
почему-то,— быть может, потому, что Веласкес был
призван в Мадрид ненавистным ей графом-герцогом
Оливаресом,—уклонялась от того, чтобы он ее напи-
сал²². О холсте, в котором ныне кое-кто склонен усмат-
ривать ее портрет, можно сказать, что неясно, принадле-
жит ли он кисти Веласкеса, и также неясно, изображает
ли он королеву. Донья Марианна Австрийская была
немолодая женщина с нарумяненными щеками и некра-
сиво выпуклым лбом, утопавшая в огромных платьях
доведенной до безобразия баночной моды. Филипп IV
хотя и отличался изящной фигурой, однако его голову,
вероятно, было ужасно трудно писать не только из-за
невыразительности черт лица, но из-за странной формы
лба. Никто еще не обратил внимания, что, за одним
. лишь исключением, во всех тридцати четырех портретах
короля, указанных в каталоге Куртиса, его лицо изобра-
жено в три четверти и с правой стороны. Исключение
открывает нам причину. Это знаменитый портрет «Ла
Фрага»²³, единственный, где Филипп изображен в воен-
ном костюме,—кроме конного портрета в Прадо, где
он в панцире. Тут мы видим, что левая половина его
* лба была чрезмерно выпуклой и искажала пропорции

лица.

Только три члена королевской семьи обладали при-
ятной наружностью, и Веласкес охотно писал их пор-
треты: рано умерший инфант дон Карлос; кардинал-
инфант*, вскоре удаленный из Испании графом-гер-
цогом, и принц дон Бальтасар Карлос, которого Вела-
скес не раз и с удовольствием изображал.

17 Заказ № 1435 513

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Не повезло Веласкесу также с самой главной персо-
ной в государстве,— с его покровителем. Граф-герцог
Оливарес был почти чудовищно безобразен: огром-
ного роста, тучный, с вдавленным основанием носа.
Можно заметить неуверенность Веласкеса в первых его
портретах Оливареса. В особом введении к серии пор-
третов графа-герцога кисти Веласкеса будет сказано
подробнее о том, как художник решал проблему, кото-
рую представляла собою эта трудная модель.

Иногда случай бывал более благосклонен. Ведя
сложную политическую игру, посещает Мадрид герцог
де Модена. У него было великолепное, мужественное
лицо, и Веласкес не упускает возможности создать один
из замечательнейших портретов в истории живописи.

Однако если вычесть привнесенное случаем в круг
Веласкесовых моделей, остается еще немало, и в этом
остатке преобладают весьма жалкие человеческие осо-
би—безумные, карлики, шуты, бродившие по двор-
цовым покоям. Совершенно очевидно, что Веласкесу
нравилось писать портреты подобного сборища недо-
человеков. Добро бы, можно было обнаружить в его
произведениях стремление компенсировать уродство
и униженность этих созданий, придавая им красивые,
благородные лица,—тогда бы нечего было особенно
удивляться. У придворных художников—у Моро,
у Санчеса Коэльо—было традицией писать портреты
шутов Алькасара, хотя до Веласкеса никто не делал
этого столь часто. Однако ни о какой компенсации тут
нет и речи. Женских портретов у Веласкеса очень ма-
ло—так мало, что сохранилось всего два, да и то
членов его семьи: выполненный без какого-либо блеска
портрет жены²⁵ и предполагаемый портрет дочери²⁶.

Исходя из этого, мы склонны подозревать в Веласке-
се такие чувства и мысли о жизни, которые для человека
того времени удивительны. Есть в его картинах печаль,
серьезность, суровость, словно бы осуждающие всякое
веселье. Возможно, именно эта сторона его творчества
могла.бы сегодня особенно заинтересовать новые поко-
ления художников, столь упорно старающихся показать
безобразную изнанку ковра, именуемого жизнью.

ГОЙЯ И НАРОДНОЕ

Дата добавления: 2015-05-09