Как принцип судебного толкования права

Приоритет прав и свобод человека

Вопрос о принципах толкования права не получил в отечественной юридической литературе развернутого освещения. Между тем выглядит очевидным, что толкование права, представляя собой разновидность юридической деятельности, притом одну из основных, должно базироваться на некоторых устойчивых основаниях. Это тем более касается судебного толкования как деятельности органов государственной власти, подвергаемой правовому регулированию. Если неофициальное толкование может основываться на принципах и правилах, имеющих приблизительный и рекомендательный
характер, то можно выдвинуть предположение, что в отношении судебного толкования права должны существовать принципы, обла­дающие юридически обязательной силой.

Принципы в сфере права обычно понимаются как стратегические руководящие идеи, определяющие общую концептуальную направленность и конкретное содержание правового регулирования общественных отношений, или «основополагающие суждения о праве, на которых строятся большие группы правовых норм»[196]. Правовые принципы могут рассматриваться как особый вид нормативно-правовых предписаний, имеющий определенные специфические черты, в частности: они обладают опосредованной формой реализации через конкретные правовые нормы; правовые принципы по сравнению с декларациями отличаются большей степенью конкретизации, формализованности требований; по сравнению с другими частями, положениями нормативного акта они представляют собой веления наибольшей степени общности[197].

Встречается мнение, что правовые принципы представляют собой не что иное, как объективные закономерности права, потому что обладают свойствами необходимости и существенности[198].
Однако представляется, что отождествлять принципы с закономерностями едва ли верно, так как закономерности носят объективный характер и срабатывают вне зависимости от воли и сознания людей, в то время как принципы — это определенные требования, которые должны соблюдаться субъектами права, в известной мере с опорой на принудительную силу государства[199].

Проблема принципов толкования анализируется Т. Я. Хабриевой
и А. Ф. Черданцевым. В частности, Т. Я. Хабриева полагает, что основным принципом толкования Конституции является ее самодостаточность, т. е. основным ресурсом интерпретации выступает само содержание Конституции, заложенные в ней правовые принципы[200].

Несколько иначе подходит к принципам толкования А. Ф. Черданцев, связывающий и практически отождествляющий их с ценностями, которые должны реализоваться в самом познавательном процессе, причем независимо от того, какой именно акт подвергается толкованию. Автор указывает такие принципы толкования, как беспристрастность, обоснованность выводов, всесторонность, объективность, единообразие, стабильность, определенность[201].

Однако применительно к толкованию права чаще всего выделяются не столько принципы, сколько «приемы», «правила», «каноны»
и т. п. Например, различными авторами исследуются и формулируются правила грамматического (языкового, словесного, фило­логического) толкования права[202]. Однако данные правила едва ли могут претендовать на роль общих принципов толкования права,
в том числе судебного, так как имеют отношение только к одному из способов толкования, а следовательно, обладают скорее частным,

специальным характером. То же самое относится к иным конкретным правилам толкования, потому что они связываются обычно
с отдельными способами и приемами интерпретации.

Ближе по своему содержанию к принципам такое понятие, как «каноны толкования». В частности, широко известны общие каноны интерпретации, сформулированные итальянским юристом, одним
из классиков герменевтики Э. Бетти. Он выделял четыре основных канона: 1) имманентность герменевтического масштаба, т. е. требование соответствия герменевтической реконструкции точке зрения автора и духу источника; 2) тотальность и смысловая связанность герменевтического исследования, т. е. проявление смысла целого через отдельные части и наоборот; 3) актуальность понимания, т. е. связывание текста с собственным духовным началом интерпретатора; 4) смысловая адекватность понимания, т. е. необходимость
соотнесения жизненной позиции интерпретатора с импульсом,
исходящим от объекта толкования[203]. Обращает на себя внимание общегуманитарный, универсальный вектор этих канонов, которые могут найти свое применение во всех областях культуры, связанных
с толкованием текстов, в том числе и прежде всего в сфере права.

Если говорить о канонах толкования права, то они определяются как правила правового рассуждения, имеющие рекомендательный характер и устанавливающие единообразные критерии понимания
и анализа нормативно-правового текста[204]. В качестве при­меров такого рода канонов приводятся, в частности, следующие: «для того чтобы статут достиг своей цели, при его толковании можно выйти за пределы его текста»; «у судов есть полномочие вдаваться в истинную цель, отличную от мнимой»; «там, где статут содержит правило толкования, это правило должно применяться»[205]; «тому, что установлено против смысла права, мы не можем следовать как юридическому правилу», «в наименьшей степени следует изменять то, что постоянно толковалось в определенном смысле»[206] и др.

Следует согласиться с Н. Н. Вопленко, что эти каноны представляют собой «стандартизированные правила поиска смысла правовых норм и юридически значимых ситуаций правового регулирования, сложившиеся в виде интерпретационных обыкновений при­менительно к определенным типизированным жизненным обстоя­тельствам. Это не просто ″правила правового рассуждения″, навя­занные юриспруденции лингвистикой, но сформировавшиеся на основе интерпретационного опыта стандарты мышления и вкладывания смысла в слова и выражения правового текста в определенных типичных правовых ситуациях»[207].

Действительно, по уровню обобщения каноны толкования значительно превосходят те правила, которые формулируются применительно к отдельным способам толкования. Они отражают не только филологическую составляющую нормативного текста, но представляют собой достаточно определенные интерпретационные установки, задаваемые юридическим опытом и задачами правового регулирования.

Вместе с тем каноны толкования в том их виде, как они приведены выше, не могут отождествляться с правовыми принципами. Хотя их роднит то обстоятельство, что они «стандартизуют» правоприменительную деятельность, но способы этой стандартизации существенно различаются. Дело в том, что каноны толкования чаще всего имеют доктринальное происхождение, т. е. фиксируются и обос­новываются в рамках юридической науки, бытуют в юридической практике в качестве обычаев или «обыкновений», не имеющих четко выраженного официального санкционирования. Это порождает ситуацию известной неопределенности, отсутствия стро­гого перечня и точно установленного содержания данных канонов. Например, приведенный выше канон — «для того чтобы статут достиг своей цели, при его толковании можно выйти за пределы его текста» — сформировался в рамках англосаксонской правовой традиции. Мотивы, вызвавшие его появление, достаточно ясны, и особых сомнений
в его разумности не возникает. И все же в какой степени можно принимать этот канон как руководство к действию в условиях
современной российской правовой системы? Каков будет источник его легитимности, на какой авторитет можно будет ссылаться при наличии разногласий? Наличие этих и других проблем несколько затрудняет внедрение канонов толкования в юридическую практику.

Кроме того, остается нерешенным вопрос о способах разрешения противоречий между самими канонами толкования. Эту проблему ставит, в частности, Л. Фридмэн, констатируя множественность «канонов» и «максим» толкования в американском праве, что приводит к их нередкому столкновению: «Например, согласно одной максиме, суд должен интерпретировать статуты таким образом, чтобы придать смысл и содержание каждому слову или предложению в тексте. С другой стороны, суд должен (согласно другой максиме) оставлять без внимания как ″излишние″ слова, которые ″случайно попали в текст″ или ″противоречат″ всему остальному статуту. Очевидно, что эти две максимы противоречат друг другу»[208].

В то же время представляется, что в действующем нормативном материале возможно найти интерпретационные установки, аналогичные по своей направленности, но имеющие легально санкционированный характер и по этой причине не порождающие неуверенности в своих регулятивных возможностях. Именно такого рода нормативные установления могут претендовать на роль принципов толкования права.

Итак, в дальнейшем под принципами судебного толкования права будут пониматься нормативно закрепленные в источниках права общие идеи и положения, определяющие уяснение и разъяснение судебными органами нормативно-правовых предписаний.

Необходимость обращения к проблематике принципов (канонов, правил) толкования права обусловлена более общими методологическими соображениями, вытекающими из философской герменевтики. В частности, один из классиков герменевтики Г. Гадамер
в своей концепции «круга понимания» исходит из того, что субъект-интерпретатор никогда не подходит к тексту, выступающему объектом толкования, абсолютно беспристрастно, без всякого предварительного представления о том, к какому результату он стремится: «Проблеск смысла в свою очередь появляется лишь благодаря тому, что текст читают с известными ожиданиями, в направлении того или иного смысла. И понимание того, что ″стоит″ на бумаге, заключается, собственно говоря, в том, чтобы разрабатывать такую предварительную проекцию смысла, которая, впрочем, постоянно пересматривается в зависимости от того, что получается при дальнейшем вникании в смысл»[209]. Это предварительное ожидание, именуемое у Гадамера «предмнением», может и должно корректироваться в ходе толкования, но обойтись без него нельзя: «Вполне оправданно то, что толкователь не устремляется прямиком к ″тексту″, — напротив, питаясь сложившимся в нем предмнением,
он поверяет живущее в нем предмнение на предмет его правомерности, то есть его источника и применимости»[210].

Специфика юридического толкования вообще и судебного в частности такова, что оно протекает в среде общеобязательных нормативных требований. Поэтому резонно предположить, что среди «предмнений», которыми может обладать толкователь юридического текста, могут быть и такие, которые сами по себе имеют официальное юридическое значение, являются частью правового порядка и поэтому требуют неукоснительного выполнения в процессе толкования.

В данном случае мы не ставим перед собой задачи дать сколько-нибудь полный перечень принципов судебного толкования права. Речь идет лишь об одном из них, наличие которого с достаточной степенью очевидности вытекает из содержания действующего законодательства, а именно о принципе приоритета прав и свобод человека.

Согласно ст. 2 Конституции Российской Федерации, человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Лаконичная конституционная формулировка, разумеется, сама по себе оставляет достаточно широкий простор для толкований. Прежде всего возникает

вопрос: в каком смысле и по отношению к чему человек провозглашается высшей ценностью? По всей вероятности, речь не идет
о ценности в социокультурном или философском смысле, потому что Конституция, равно как и любой иной юридический документ, не может давать окончательных ответов на вопросы мировоззренческого характера, относящиеся к сфере познания. Даже в тех случаях, когда Конституция содержит те или иные чисто идеологические положения, по своим задачам они в конечном счете являются регулятивными, т. е. направлены на то, чтобы оказывать правовое воздействие на деятельность людей.

Положение о правах и свободах человека как высшей ценности, таким образом, должно иметь конкретных адресатов и применяться в тех или иных юридически значимых обстоятельствах. Как известно, проблема ценностей актуализируется главным образом в ситуациях выбора, когда необходимо остановиться на одном из альтернативных вариантов поведения и необходим критерий для того, чтобы отдать одному из них предпочтение. Именно таким критерием
и является ценность.

Кроме того, с точки зрения философии права, вопрос о правовых ценностях не имеет точного решения на уровне юридической науки, так как последняя исследует фактически существующую правовую реальность, а вывести систему ценностей из наблюдения за эмпирическими фактами не представляется возможным, потому что высшие ценности, в том числе и для права, недоказуемы и могут быть лишь приняты на веру[211].

Но если правовые ценности, и в первую очередь высшие, не могут быть выявлены опытным (научным) путем, а необходимость
в них существует, то вполне корректно провозглашение, декларирование этих ценностей в официальном порядке. Тем самым происходит установление ценности государственной властью на основании ее представлений о должном направлении развития всей общественной системы.

При этом положения ценностного характера имеют не только идеологическое, но и непосредственное практическое значение, которое состоит именно в том, что они служат критериями при принятии решений в сложных коллизионных ситуациях юридической практики. По существу, определяя систему ценностей, Конституция тем самым указывает, на что следует ориентироваться законодателю и правоприменителю при возникновении неопределенных
с юридической точки зрения ситуаций, требующих принципиального выбора.

Так как в судебной интерпретационной практике постоянно возникают вопросы, не имеющие очевидного и однозначного решения, то ясно, что судебное толкование права подпадает под действие конституционной декларации о высшей ценности прав и свобод человека. Интерпретационная деятельность суда, будучи неотъемлемой составляющей судебного правоприменения, не может быть выведена из сферы воздействия данного общеправового принципа.

Это подтверждается также положением ст. 18 Конституции РФ, которая гласит, что права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими, определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием. В связи с тем, что правосудие, несомненно, включает в свое содержание и деятельность суда по толкованию правовых предписаний, приоритет прав и свобод человека должен в полной мере распространяться и на эту интерпретационную деятельность. Более того, толкование права — это и есть выяснение его смысла,
а если «смысл и содержание» законов, согласно приведенной формулировке ст. 18, определяется правами человека, то это обстоятельство подлежит обязательному учету при толковании права.

Таким образом, толкование права, произведенное без опоры
на приоритет прав и свобод человека, может считаться некорректным на основании ст. 18 Конституции РФ.

В данном случае, как представляется, отходит на второй план проблема, связанная с тем, выявляет ли толкователь точный смысл текста или волю законодателя. С учетом приоритета прав и свобод человека следует признать, что суд при толковании права ориентируется не столько на волю законодателя, которая вкладывалась
в конкретный нормативно-правовой акт, сколько на желаемый
результат толкования, который выражается в максимальной защи­щенности прав и свобод человека.

Вполне очевидно, что само понятие «приоритет прав и свобод человека» указывает на некоторую конфликтную или близкую к ней ситуацию, потому что любой приоритет означает верховенство одного явления над другим, необходимость, если без этого нельзя обойтись, пожертвовать чем-то одним ради другого, более ценного
и значимого. Следовательно, при толковании права «приоритет» означает существование конкурирующих вариантов интерпретации одной и той же юридической нормы, в противном случае (при наличии единственного варианта) нет необходимости для установления какого-либо приоритета.

В действующем процессуальном законодательстве (УПК РФ, ГПК РФ, АПК РФ) нет прямого указания на приоритет прав и свобод человека как принципа толкования права, однако этого и не требуется в силу того, что положения Конституции сами по себе обладают верховенством и прямым действием.

Представляется, что содержание приоритета прав и свобод человека как принципа судебного толкования права может быть представлено в виде следующих элементов:

1. При наличии двух или более вариантов толкования одной правовой нормы суд выбирает тот из них, который в большей степени способствует защите прав и свобод человека.

В данном случае следует иметь в виду, что речь идет о таких вариантах понимания одной и той же правовой нормы, которые действительно вытекают из ее текста. Иначе говоря, действие данного принципа фактически распространяется лишь на толкование двусмысленных или недостаточно ясных норм права.

Существование данного принципа косвенно проявляется в том, что Конституционный суд Российской Федерации по многим делам вместо признания той или иной нормы законодательства не соответствующей Конституции Российской Федерации предлагает такое официальное толкование этой нормы, которое не нарушает права
и свободы человека.

Практика судебного толкования знает случаи отступления
от принципа приоритета прав и свобод. Например, согласно п. 1
ст. 36 Земельного кодекса Российской Федерации, «исключительное право на приватизацию земельных участков или приобретение права аренды земельных участков имеют граждане и юридические лица — собственники зданий, строений, сооружений в порядке
и на условиях, которые установлены настоящим Кодексом, федеральными законами»[212]. В постановлении Пленума Высшего арбитражного суда РФ от 24 марта 2005 г. № 11 «О некоторых вопросах, связанных с применением земельного законодательства» эта норма Земельного кодекса истолкована следующим образом: «Если договор аренды земельного участка заключен собственником расположенного на нем объекта недвижимости после введения ЗК РФ,
то в связи с тем, что собственник недвижимости реализовал свое исключительное право приватизации или аренды путем заключения договора аренды земельного участка, он утрачивает право выкупа земельного участка в соответствии с п. 1 ст. 36 ЗК РФ»[213].

Предметом толкования в данном случае, очевидно, является смысл слова «исключительный». Возможны как минимум две трактовки интерпретируемого положения: либо закрепленное Земельным кодексом субъективное право ограничено по кругу лиц (т. е. никто, кроме перечисленных субъектов, им не обладает), либо исключительность понимается как однократность использования данного права. Высший арбитражный суд избрал второй вариант толкования. Как верно отмечает по этому поводу Т. И. Хмелева, лишение арендатора застроенного участка права на его выкуп обесценивает право собственности, ущемляет права и законные интересы граждан и организаций, что является нарушением конституционных прав,
в частности ч. 2 ст. 55, где говорится, что в Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права
и свободы человека и гражданина[214].

2. Если конкурирующие варианты толкования правовой нормы способствуют защите прав различных субъектов, то суд выбирает тот вариант, который способствует защите прав субъекта, более слабого в социально-экономическом отношении.

Этот принцип частично уже закреплен в интерпретационной практике Конституционного суда Российской Федерации. Так, в своем постановлении от 23 февраля 1999 г. № 4-П по делу о проверке конституционности положения ч. 2 ст. 29 Федерального закона от 3 февраля 1996 г. «О банках и банковской деятельности» в связи с жалобами граждан О. Ю. Веселяшкиной, А. Ю. Веселяшкина и Н. П. Лазаренко Конституционный суд РФ применительно к сфере банковской деятельности сформулировал правовую позицию, согласно которой законодатель не вправе ограничиваться формальным признанием юридического равенства сторон и должен предоставлять определенные преимущества экономически слабой и зависимой стороне[215].

В случае же, если лица, чьи права и интересы затрагиваются при толковании права, не находятся в неравном положении по своим социально-экономическим возможностям, для выяснения смысла правовой нормы используются иные критерии. Например, в постановлении от 15 марта 2005 № 3-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 278 и 279 Трудового кодекса РФ
и абз. 2 п. 4 ст. 69 Федерального закона от 26 декабря 1995 г. № 208-ФЗ «Об акционерных обществах» в связи с запросами Волховского
городского суда Ленинградской области, Октябрьского районного суда г. Ставрополя и жалобами ряда граждан Конституционный суд Российской Федерации признал, что право работодателя досрочно расторгнуть трудовой договор с руководителем организации не нарушает конституционных прав и свобод человека[216]. В данном случае вступили в конкуренцию, с одной стороны, право на труд и защиту от дискриминации (работник), с другой — право собственности
и свобода экономической деятельности (работодатель), причем приоритет был признан за последним.

По мнению судьи Конституционного суда С. П. Маврина, такое решение было связано в том числе с тем, что суд не счел руководителя организации слабой стороной в правовых отношениях и по этой причине не распространил на него общий подход, применяемый
к работнику: «Появление довольно многочисленной группы высокооплачиваемых топ-менеджеров следует рассматривать в качестве доказательства необходимости отказа от универсального подхода ко всем лицам, формально считающимся работниками, как к слабой экономически стороне трудового правоотношения, — подхода, влекущего признание их неким единым объектом социально-правовой защиты, осуществляемой в том числе средствами трудового права. Такая защита, как, впрочем, и любая другая, должна сегодня распространяться только на тех, кто в ней действительно нуждается. Руководители коммерческих организаций, способные самостоятельно реализовать все свои трудовые права, в число адресатов данной защиты входить не должны…»[217].

3. При толковании права должны учитываться не только его непосредственные результаты, но и отдаленные последствия,
которые оно может иметь для обеспечения прав и свобод человека.

В частности, речь идет о том, что в процессе толкования следует принимать во внимание его правозащитный эффект даже в том случае, если конкретное рассматриваемое дело внешне не имеет отношения к правам и свободам человека. Иное означало бы, что действенная защита прав и свобод не обеспечивается, так как устранение непосредственных препятствий к их реализации сопровождалось бы созданием косвенных помех.

Отступлением от этого положения можно считать, в частности, постановление Конституционного суда Российской Федерации от 31 июля 1995 г. № 10-П[218], в котором было легитимировано использование Президентом Российской Федерации Вооруженных сил во внутреннем конфликте для защиты основ конституционного строя, суверенитета и государственной целостности. В данном деле суд, как представляется, не произвел объективную оценку последствий своего толкования Конституции с точки зрения прав и свобод человека, не был достигнут необходимый баланс интересов личности, общества и государства. Результатом, как известно, стали массовые, неизбежные при вооруженном столкновении грубые нарушения
основных прав и свобод граждан Российской Федерации, как мирных жителей, так и военнослужащих.

4. Содержание прав и свобод человека не подлежит ограничительному толкованию; ограничения прав и свобод человека не подлежат расширительному толкованию.

Это положение также отражается в интерпретационной практике Конституционного суда Российской Федерации. В частности, идея
о недопустимости ограничительного толкования норм, определяющих права человека, вытекает из правовой позиции Конституционного суда по вопросу, связанному с обратной силой уголовного
закона. В постановлении от 20 апреля 2006 г. № 4-П по данному поводу говорится, что ограничительное толкование положений ч. 2 ст. 10 Уголовного кодекса Российской Федерации, а именно как допускающей возможность снижения назначенного осужденному наказания только до верхнего предела санкции соответствующей статьи Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации, ограничивало бы гарантируемое ч. 2 ст. 54 Конституции Российской Федерации право осужденного на применение уголовного закона, смягчающего ответственность, что, в свою очередь, расценивается судом в качестве определенного, как формально-пра­вового, так и фактического, ухудшения его положения.

Принцип недопустимости расширительного толкования правовых ограничений опирается прежде всего на теоретико-правовые соображения; как отмечали, например, М. Д. Шаргородский и О. С. Иоффе, «исключительные нормы допускают только буквальное применение, так как если бы они применялись по аналогии или толковались распространительно, то тогда установленное ими изъятие фактически начало бы поглощать общее правило»[219].

Что касается расширительного толкования ограничений прав
и свобод человека, то в отношении его имеется специальная правовая позиция Конституционного суда РФ. В своем постановлении от 20 де­кабря 1995 г. № 17-П по делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи
с жалобой гражданина В. А. Смирнова Конституционный суд пришел к однозначному выводу, что ограничения прав допустимы
в строго определенных ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации целях, не могут толковаться расширительно и не должны приводить к умалению других гражданских, политических и иных прав, гарантированных гражданам Конституцией и законами Российской Федерации[220].

Наличие такого принципа, как приоритет прав и свобод человека, а также вытекающих из него конкретных правил судебного толкования дает возможность говорить о существовании особого подвида юридического толкования, которому можно дать наи­ме­но­вание «судебное правозащитное толкование».

В научной литературе существует практика рассмотрения отдельных разновидностей толкования права в соответствии со спецификой тех или иных сфер юридической деятельности, например: «правоприменительное толкование»[221], «правотворческое толкование»[222]. По аналогичному принципу может выделяться и правозащитное толкование.

Правозащитное толкование, с нашей точки зрения, — это такое выяснение смысла правовых норм, которое осуществляется в связи с восстановлением и защитой субъективных прав.

Выводы по главе 2

Механизм защиты прав человека представляет собой сложную социально-юридическую конструкцию, организованный динамический набор правовых средств и некоторых других явлений, в совокупности направленных на устранение неправомерных препятствий к реализации индивидом своих формально определенных социальных возможностей (субъективных прав).

Основными структурными звеньями данного механизма выступают: управомоченный субъект; правосознание управомоченного субъекта; нормативно-правовое основание; выбор способа защиты нарушенного права; действия управомоченного субъекта по защите своих прав; субъект, содействующий защите нарушенного права (государственные органы, общественные правозащитные организации, международные организации и др.); компетенция субъекта, содействующего защите права; правосознание лиц, содействующих защите права; действия органов или организаций, содействующих защите права (юридическая квалификация обстоятельств дела, принятие и вынесение решения о мерах защиты права, реализация мер по защите нарушенного права и др.); итоговый результат защиты права.

Толкование права является своего рода «сквозным» элементом рассматриваемого механизма, так как он полностью основывается на нормах права, а следовательно, требует от всех своих участников постоянного обращения к нормативно-правовым текстам. Корректное понимание смысла правовых норм выступает залогом юридической результативности правозащитного процесса.

В рамках механизма защиты прав и свобод человека интерпретационная деятельность суда необходима на трех этапах: при установлении содержания самих субъективных прав, подлежащих
защите; при юридической оценке тех действий, которыми пред­положительно нарушено субъективное право; при определении тех мер защиты, которые может применить суд по данному делу.

Кроме того, вынесенный акт официального толкования права сохраняет свое значение после завершения юридической процедуры по конкретному делу. Акт судебного толкования фактически становится составной частью нормативной основы правозащитного
механизма в той мере, в какой он дает общеобязательную трактовку соответствующих положений законодательства; он может в дальнейшем применяться в юридической практике как источник права или прецедент толкования.

Правовой принцип, в соответствии с которым человек, его права и свободы признаются высшей ценностью, должен распространять свое действие и на судебное толкование права. Принцип приоритета прав и свобод человека в судебном толковании права, в частности, проявляется в том, что при возникновении в интерпретационной практике ситуаций, когда смысл правовой нормы не может быть установлен однозначно, суд должен отдавать предпочтение тому варианту толкования, при котором в наибольшей степени обеспечиваются права и свободы человека. При этом суд должен стремиться к первоочередной защите тех лиц, чье социальное положение фактически является более слабым, учитывать по возможности все прямые и косвенные последствия принятых решений, не допускать ограничительного толкования прав человека или расширительного толкования их ограничений.

Глава 3. Судебная интерпретационная техника

Дата добавления: 2015-05-07