И интерпретационной политики

Понятия интерпретационной техники

Прав и свобод человека

И политика в сфере защиты

Как уже отмечалось, механизм защиты прав и свобод человека имеет инструментальный характер, что вообще свойственно всем правовым и иным социальным механизмам. Это открывает возможность для своеобразного технологического понимания всех входящих в него элементов, не исключая и толкование права.

Любая юридически значимая деятельность государственных
органов, выражающаяся, как правило, в подготовке и издании нормативных и индивидуальных правовых актов, обладает специфическим набором средств, обеспечивающих выполнение отдельных юридических действий, который в современной теории права принято именовать юридической техникой. Подобно выражениям
«механистического» типа, это понятие также несет на себе явный отпечаток техницизма, свойственного западной культуре Нового времени практически во всех ее проявлениях, не исключая и право.

Одним из первых термин «юридическая техника» стал употреблять Р. фон Иеринг (наиболее обстоятельно этот вопрос изучен им
в одноименной работе)[223]. Иеринг рассматривает юридическую технику как своеобразный аналог «юридического искусства», основной вопрос которого состоит в том, «как должно быть право, независимо от своего содержания, устроено и образовано, чтобы оно могло, благодаря своему механизму, сколько возможно более упростить, облегчить и обеспечить применение правоположений к отдельному конкретному случаю»[224]. Обращает на себя внимание, что в такой трактовке юридическая техника служит скорее нуждам правореализации, чем правотворчества, и те технические приемы, которые могут относиться и к законодательству, в конечном итоге все равно нацелены на то, чтобы сделать более удобным процесс правоприменения.

Иеринг использует понятие «юридическая техника» в двояком значении — субъективном и объективном. «В первом смысле я подразумеваю под выражением «техника» то юридическое искусство, задачу которого составляет формальная отделка существующего правового материала в изложенном выше понимании, словом — технический метод; во втором смысле — осуществление этой задачи в самом праве, т. е. соответствующий технический механизм права»[225].

Заметим, что в конце XIX—начале XX в. вопросы правореализации вызывали у юристов гораздо больший интерес, чем проблемы правотворчества. «Юристу мало приходилось соприкасаться с процессом создания новой юридической нормы»[226]. В результате этого понятие «юридическая техника» оказалось связанным в первую очередь с практикой реализации правовых норм. Под юридической техникой, таким образом, Иеринг и некоторые другие авторы
(например, Р. Штаммлер, Ф. В. Тарановский) понимали совокупность приемов и способов осуществления практической деятельности юриста по применению, исполнению и использованию правовых норм, или, по выражению Иеринга, «метод» деятельности юриста-практика. В юридическую технику также включались способы и приемы толкования права (в том числе обнаружения и восполнения пробелов законодательного регулирования). Как следствие, юридическая техника олицетворяла собой «жизнь права», его воплощение в реальные общественные отношения, наполнение их правовым содержанием. В некоторых случаях юридической техникой (правовой техникой, техникой права) именовалась вся деятельность практикующего юриста. Юридическая техника отождествлялась также с мастерством юриста (включающим познания в юри­дической области, опыт практической деятельности, способности
и навыки совершения юридических действий). Очень важно при этом, что юридическая техника признавалась принадлежностью преимущественно частноправовой сферы, характеризовала деятельность адвоката или юрисконсульта по разрешению конкретных практических вопросов (заключение и оформление сделок, ведение судебных дел и т. п.). Отметим также, что существование категории «законодательная техника» признавалось немногими правоведами (подробно разработанная в то время прикладная дисциплина «законоведение» касалась лишь некоторых частных вопросов техники правотворчества[227]).

Впоследствии, приблизительно с 50-х гг. ХХ в., с понятием юридической техники происходит смысловая метаморфоза, и оно начинает практически полностью отождествляться с техникой правотворчества. Немалую роль в этом сыграла классическая монография А. А. Ушакова «Очерки законодательной стилистики», в которой юридической техникой называется система правил правотвор­чества[228]. С. С. Алексеев, правда, обращал внимание на необходимость выделения не только правотворческой техники, но и техники правоприменения, однако в целом он определял юридическую технику как «совокупность средств и приемов, используемых в соответствии с принятыми правилами при выработке и систематизации правовых (нормативных) актов для обеспечения их совершенства»[229].

Позже был сформулирован более перспективный в научном смысле подход к юридической технике как к элементу любой целенаправленной и систематически осуществляемой юридической деятельности[230]. Он предполагает выделение в структуре юридической техники таких разделов и подразделов, как правотворческая, правореализационная, интерпретационная, правосистематизирующая, су­дебная, следственная, прокурорская техника и др.

Место техники толкования права (интерпретационной техники)
в системе юридической техники определяется неоднозначно. Например, В. Н. Карташов[231] ставит интерпретационную технику в один ряд с техникой правотворчества, правоприменения и правосистематизации, а В. М. Баранов, М. Ю. Варьяс и Е. Н. Салыгин объединяют ее с правореализационной техникой[232]. А. Ф. Черданцев вообще не рассматривает технику толкования права в составе юридической техники[233].

По нашему мнению, методологически неверно включать интерпретационную технику в состав техники правоприменения, потому что толкование активно используется не только в процессе правоприменения, но и в правотворчестве[234]. Вопрос о том, можно ли считать технику толкования самостоятельным разделом юридической техники, является дискуссионным, так как чаще всего использование интерпретационной техники подчинено целям правотворчества либо правоприменения. С другой стороны, существуют акты официального толкования права, структура и логика построения которых отличается рядом существенных особенностей.

Представляется, что специфика интерпретационной юридической деятельности выражена в достаточной степени, чтобы говорить о наличии соответствующей техники. Особенность интерпретационной техники определяется прежде всего ее целью — нап­равленностью на получение знания о смысле юридического текста. Поэтому, если законодательная техника по своей природе — это техника творчества, синтеза, то интерпретационная техника —
поисковая, познавательная, аналитическая техника.

Таким образом, интерпретационная юридическая техника — это система средств и способов, направленных на выяснение смысла правовых норм.

Как отмечает А. Подгурецкий, проводя различие между техникой и методом, «если метод содержит в себе весьма общее сообщение о соответствующем способе действия, который может привести к достижению намеченных результатов в самых различных случаях, то техника — это обычно сообщение о том, как можно достичь то же самое в четко определенных случаях»[235].

Если учесть, что само толкование права традиционно предстает как двуединый процесс, объединяющий в себе, с одной стороны, понимание смысла права как внутренний мыслительный процесс
и, с другой — его объяснение как коммуникативный речевой акт, направленный на передачу полученного знания, то этот дуализм должен быть отражен и в структуре интерпретационной техники.

Техника уяснения права базируется главным образом на использовании имеющегося набора приемов толкования. Под приемом (способом) толкования обычно имеется в виду некоторая технологически обособленная группа операций по работе с интерпретируемым текстом. Предполагается, что умелое комбинирование и корректное использование нужных приемов с высокой степенью гарантии обеспечивает достижение необходимого результата. Однако приемы не решают проблемы целеполагания, т. е. не дают ответа
на вопрос, какой именно результат должен быть получен.

Чаще всего технику толкования права ограничивают именно используемыми приемами уяснения. Это представляется не совсем корректным, так как остается без внимания вторая составляющая процесса толкования, а именно разъяснение.

Вполне очевидно, что получение знания о смысле текста и доведение этого знания до окружающих — два различных по своему содержанию вида интеллектуальной деятельности, предполагающие разный характер решаемых технологических задач. При разъяснении, в частности, имеет значение не только корректность проведенного текстуального анализа, но и форма построения объяснения, его доступность, убедительность и т. п. По существу, к задаче познания смысла юридического текста добавляется другая задача — составление нового текста, который смог бы оказать ожидаемое воздействие на своего адресата.

Поэтому следует выделять также технику разъяснения права, основным элементом которой являются способы аргументации, т. е., по существу, риторические приемы. В этом контексте можно говорить, например, о юридической «топике» как совокупности устойчивых опорных конструкций, позволяющих давать обоснование юридической интерпретации[236].

Недооценка риторического аспекта толкования права чревата негативными последствиями, в особенности если речь идет об официальной интерпретационной деятельности органов власти. Действительно, отсутствие убедительной аргументации либо ее недос­таточность могут вызывать у общества подозрения, что пред­лагаемые варианты толкования являются чисто произвольными либо обусловлены эгоистическими интересами самих интерпретаторов, что не способствует легитимации принимаемых решений.

Впрочем на практике при анализе актов официального толкования права достаточно сложно отделить риторические приемы
от чисто аналитических (познавательных), потому что сам мыслительный процесс уяснения, лежащий в основе толкования права, становится нам известен лишь в той мере, в какой он отразился
в интерпретационном акте. Соответственно, далеко не всегда можно определить, в каких случаях излагается действительный ход мысли интерпретатора, а в каких — доводы, выработанные для обоснования уже принятого решения.

Если техника толкования права охватывает собой набор приемов и средств, образующих инструментарий интерпретационной деятельности, то возникает вопрос, каковы цели и задачи этой деятельности, так как в сфере права совершенно бесцельных и спонтанных действий не совершается. За рамками интерпретационной техники, таким образом, остается процесс целеполагания, определения принципиальных направлений и приоритетов толкования права. Здесь, как представляется, возможно использование еще одного выражения — «интерпретационная политика».

Интерпретационная политика, очевидно, представляет собой часть общей правовой политики государства. Последняя обычно определяется как «деятельность государства по созданию эффективного механизма правового регулирования, по цивилизованному использованию юридических средств в достижении таких целей, как наиболее полное обеспечение прав и свобод человека и гражданина, укрепление законности и правопорядка, формирование правовой государственности и высокой правовой культуры общества
и личности»[237] или как «комплекс целей, мер, задач, программ, установок, реализуемых в сфере действия права и посредством права» [238].

В качестве основных принципов правовой политики чаще всего выделяются следующие: социальная обус­ловленность; научная обос­нованность, реалистичность; устойчивость и предсказуемость;
легитимность, демократический характер; гуманность и нравственные начала; справедливость; гласность; сочетание интересов личности и государства; приоритетность прав человека; соответствие международным стан­дартам[239].

Современная научная литература по вопросам правовой политики достаточно богата[240], однако в ней отсутствует единство мнений относительно такого явления, как интерпретационная политика. Одни авторы (например, А. В. Малько) однозначно указывают
на существование такого элемента в структуре правовой политики государства[241]. Другие, напротив, высказывают определенные
сомнения в правильности такой констатации. Например, С. И. Орешкин при рассмотрении вопросов судебной политики отмечает, что выделение интерпретационной политики требует дополнительного обоснования, потому что «в данном случае речь должна идти
не просто о наличии массива актов толкования права, пусть даже очень крупного, но о существовании у государства общего, единого стратегического подхода к толкованию правовых норм, что является, с нашей точки зрения, далеко не очевидным»[242].

Возможно, применительно к правовой политике всего государства подобного рода сомнения имеют некоторый смысл. Однако, как представляется, наличие интерпретационной политики как относительно локального феномена в рамках судебной власти может быть оспорено в значительно меньшей степени. Действительно,
построение судебной системы таково, что возможности установления некоторых общих стандартов толкования права внутри этой системы достаточно серьезны. Инстанционный характер судебной системы означает, что существует несколько уровней проверки правильности судебного толкования правовых норм, и каждый случай, когда судебное решение идет вразрез с позицией высших судебных органов, может быть выявлен в процессе обжалования.

Интерпретационная политика, вырабатываемая высшими судебными инстанциями, выражается не только в актах нормативного толкования права, но и в индивидуальных решениях по конкретным делам. Кроме того, не исключено и формирование интерпретационной политики регионального масштаба, что особенно проявляется
в деятельности системы арбитражного правосудия благодаря наличию в ней такого звена, как федеральные арбитражные суды округов, обладающие определенными возможностями по воздействию на судебную политику в границах соответствующей территории.

Кроме того, в современных условиях важным субъектом интерпретационной политики становятся международные судебные органы, в частности Европейский суд по правам человека, чьи решения нередко становятся ориентирами в процессе толкования права высшими судебными органами России. В соответствии со ст. 1 Федерального закона от 30 марта 1998 г. № 54-ФЗ «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов
к ней», Российская Федерация согласно ст. 46 Конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования
и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после их вступления в действие в отношении Российской Федерации[243].

Существование судебной интерпретационной политики не противоречит принципу независимости суда и его подчинения только закону. Дело в том, что подчинение закону не является чем-то элементарным и само собой разумеющимся. Чтобы адекватно реализовать предписание закона, необходимо верно понимать его смысл,
в противном случае ни о каком подлинном подчинении закону речи идти не может. Следовательно, интерпретационная политика, определяющая стандарты правильного, оптимального толкования права, — это необходимое связующее звено между законодательным текстом и конкретным органом правосудия. Само собой, установки интерпретационной политики могут изменяться с течением времени,
в зависимости от особенностей социально-исторической обстановки. В частности, как уже указывалось ранее, в современном российском обществе судебная интерпретационная политика должна осно­вываться на принципе приоритета прав и свобод человека.

Основными приоритетами интерпретационной политики сегодня, с нашей точки зрения, должны стать: обеспечение верховенства буквального толкования права, недопустимость произвольного (без достаточных оснований) расширительного и ограничительного толкования; обеспечение доступности и ясности интерпретационных документов; совершенствование разъяснительной (мотивировочной) части интерпретационных актов, повышение степени их убедительности.

Использование буквального толкования права, с нашей точки зрения, в наибольшей степени коррелирует с принципом законности, потому что ограничительное и расширительное толкование
в той или иной мере представляют собой отступление от закона
и потому являются допустимыми лишь в порядке исключения,
в особенности когда они продиктованы принципом приоритета прав и свобод человека.

Конституционным судом Российской Федерации неоднократно подчеркивалась особая значимость ясности и определенности
в формулировках правовых норм. Например, в своем постановлении от 30 июля 2001 г. № 13-П по делу о проверке конституционности положений подп. 7 п. 1 ст. 7, п. 1 ст. 77 и п. 1 ст. 81 Федерального закона «Об исполнительном производстве» Конститу­ционный суд заявил в отношении одной из рассматриваемых норм: «Формальная неопределенность, расплывчатость данной нормы создает возможность ее произвольного толкования и применения, что ведет к нарушению общеправовых принципов юридической ответственности и равенства, произвольному ограничению конституционного права собственности и нарушению гарантий государственной,
в том числе судебной, защиты прав и свобод, и в этой связи противоречит Конституции Российской Федерации»[244].

Как представляется, из этой правовой позиции можно сделать следующий вывод: только неопределенность и расплывчатость правовой нормы дают основание для такого ее толкования, которое
отклоняется от точного текста самой нормы. Другим поводом для ограничительного или расширительного толкования может стать то обстоятельство, что буквальное толкование само по себе влечет нарушение прав и свобод человека.

Еще одно немаловажное направление развития судебной интерпретационной политики в сфере защиты прав человека — это совершенствование аргументации судебных решений. Как отмечает,
в частности, немецкий специалист Р. Книпер в отношении российских судов, «в решениях Верхов­ного суда редко можно найти полемику с прежней судебной практикой, несогласие с публикациями отклоняющегося или поддерживающего характе­ра, в смысле разъяснения и мотивации, которые доводят до понимания сторон то, почему было вынесено такое, а не иное решение. Но как раз это
и создает транспарентность и рациональность судебной деятельности; как раз это и способству­ет качеству метода вынесения решений; как раз это создает признание и доверие к юрисдикции и формирует правовую культуру» [245].

Действительно, обращает на себя внимание тот факт, что различные виды актов судебного толкования в неодинаковой степени оснащены аргументацией. Например, постановления Конституционного суда содержат в своем составе обширную мотивировочную часть, в которой излагается ход рассуждений, приводящих суд
к итоговому решению. Напротив, что касается разъяснений Верховного и Высшего арбитражного судов, то они, как правило, состоят практически из одних резолютивных частей, т. е. предлагаемый ими вариант толкования представлен сам по себе, без детального обоснования, анализа альтернативных позиций и др.

В определенной мере, как представляется, это обусловлено процедурой принятия решений, потому что в Конституционном суде Российской Федерации моделируется состязательный судебный процесс, где решение выносится на основе взвешивания доводов сторон; в пленумах же Верховного и Высшего арбитражного судов скорее практикуется некий аналог парламентского законотворчества, в силу чего обоснование принятого решения остается за рамками итогового документа, как и в случае законодательного процесса.

Тем не менее видится необходимым в рамках судебной интерпретационной политики стремиться к тому, чтобы все решения
судов, содержащие в себе официальное толкование норм права, содер­жали в себе необходимое обоснование; это продиктовано тем, что судебные решения в данном случае имеют не только формально-юридическое и властно-регулятивное, но и идеологическое, просветительское воздействие, способны оказать влияние на правовую доктрину.

Таким образом, считаем возможным и необходимым подчеркнуть, что судебное толкование права имеет несколько аспектов, которые обычно не разграничиваются, а именно:

1) техника уяснения правовых норм, т. е. набор приемов
и средств поискового характера, используемых судьями для наиболее точного установления смысла правовых предписаний;

2) техника разъяснения правовых норм, т. е. совокупность тех способов аргументации, которые применяются судьей при составлении интерпретационного акта для доведения выявленного смысла правовой нормы до сведения адресатов;

3) политика судебного толкования, т. е. система установок стратегического характера, лежащих в основании интерпретационной деятельности суда.

Дата добавления: 2015-05-07