Эпоха становления

Цивилизация индивида — исторически первая и базовая. Все по­следующие формы субъектности в культуре и, соответственно, формы цивилизационной организации вычленяются исторически (но не выво­дятся сущностно!) из неё и, обретая автономность, наращивают поверх уровня индивида самостоятельные слои. Цивилизация индивида играет ту же роль по отношению к последующим уровням, какую природа играет по отношению к цивилизации вообще, выступая её безусловным витальным основанием и физическим условием существования.

Цивилизация индивида вырастает из завершающих фаз процесса предысторического развития человека. Чрезвычайная растянутость про­цессов во времени не позволяет маркировать момент качественного пе­рехода в точечной форме. Процесс распада синкрезиса обрел зримые черты в эпоху неолитической революции, в VIII—VII тыс. до Р. X. Этот период можно характеризовать как великий цивилизационный прорыв. Ритуал начинает утрачивать качество универсального космоорганизующего начала. Нарастает человеческая самостность, самоосознание и рефлексивность разрушают интегрированность коллективного энергетичес­кого поля и блокируют ритуально-магическое “латание онтических дыр”. Нарастает количество не включенных и не включаемых в ритуал форм человеческой активности, вернее, имеющих к ритуалу непрямое отно­шение. Поэтому усиливается необходимость во все новых и новых объек­тах-медиаторах, посредством которых решается задача медиации само­осознающего и переживающего я с теми или иными объектами внешнего мира.

Так, каждый человек должен иметь имя, поскольку он является самоосознающим субъектом. Имя выступает как прагматический знако­вый эквивалент (знаковый дублер, репрезентирующий человека в знаковых структурах). Далее, имена со всеми присущими им образностью и магическими коннотациями создают хотя и относительно, но все же самостоятельное знаковое поле. Оно самоорганизуется, функционирует, если еще не вне ритуально-магической центростремительности, то по крайней мере в направлении ко все большей эмансипации от нее. То же самое происходит со всеми классами объектов-медиаторов. Разворачивание этой сферы инструментально-знакового опосредования осуществ­ляется в культуре скачками. С одной стороны, данный процесс пред­ставляется перманентным. Но в то же время, в рамках этой перманентной поступательности можно выделить фазы, меняющие системное качество. Таким образом, центробежная интенция, постепенно ослабляющая космоорганизующую центростремительность ритуала, подготовила скачок великого цивилизационного прорыва.

Качественно различные фазы можно выделить и в предшествую­щем периоде (от палеолита к позднему неолиту формы архаической культуры менялись существенным образом). Мы же сосредотачиваем внимание на переходе к цивилизации.

Итак, почему рассматриваемый нами процесс может быть охарак­теризован как великий цивилизационный прорыв? Ситуация возникно­вения культур Иерихона, Чатал-Хююка и им аналогичных ознаменова­ла переход в качественно иную фазу становления отношения между человеком и миром. Речь идет о таком способе организации культур­ного универсума, при котором формы опосредующей медиации приоб­ретают качественно большую значимость. Это связано с тем, что сама направленность на расширение и умножение поля объектов-медиато­ров стала устойчивой и необратимой, чего нельзя сказать о предшествую­щих эпохах[lxxxi].

При этом происходит переход от константного к расширенному воспроизводству культурного ресурса. Константность культурного ре­сурса в архаическом обществе есть следствие доминирования центро­стремительных интенций самосохранения ритуально-магического ядра, блокирующего и количественные и качественные изменения инновативного характера. Закрепление ориентации на погружение в поле медиативных феноменов рождает качественно иную форму организации человеческого бытия, а именно движение к трансцендированию через наращивание прогрессии опосредующих медиативных форм. Несмотря на то, что процесс протекал в целом при доминировании ритуально-магической парадигмы, сам факт ориентации на рас­ширенное воспроизводство культурного ресур­са означал великий цивилизационный прорыв, который мы полагаем важнейшим событием во всей мировой истории.

Именно здесь пролегла фазовая граница между архаическими че­ловеческими общностями, оставшимися в рамках чистой “ритуальной парадигмы” и так и не перешедшими к цивилизации (архаическо-традиционные общества), и социальными общностями, вступившими на путь цивилизации. Главным критерием их разведения является то, что пер­вые существуют в парадигме константного культурного ресурса, вто­рые — в парадигме его перманентного расширения. Здесь проходит первая “видовая” культурно-антропологическая граница, означающая, что каждый из этих видов способен воспроизводить эти и только эти интенционные характеристики в устойчивом и неизменном виде.

Обозначим основные этапы этого процесса.

Предысторическое существование (эпоха прединдивида): от завер­шения антропогенеза, не имеющего четкой локализации во времени, до начала неолитической революции. Х—VIII тыс. до Р. X.

От неолитической революции до возникновения ранней государст­венности и письменности. VIII—VII — IV—III тыс. до Р. X.

От возникновения ранней государственности до нашествия наро­дов моря (IV—III — конец II тыс. до Р. X.).

Культурный ресурс может рассматриваться как обобщенное поле объектов-медиаторов. В этой перспективе потребление есть медиация, с необходимостью включающая в себя трансцендирование. Архаический человек ориентирован на немедленное потребление любого конечного ресурса. Однако расширение этого ресурса соответствует логике куль­туры как самоорганизующейся и самоподдерживающейся целостности. Постепенно складывается оппозиция: субъект (постархаический) и пред­метно-феноменологическое тело культуры, воплощенное в расширяю­щемся ресурсном поле. Из этого противоречия с необходимостью выра­стает государственность, воплощающая авторегулятивный принцип сохранения и расширения ресурсного поля культуры. Здесь берет начало фундаментальная и неснимаемая оппозиция, пронизывающая собой всю историю человечества, — оппозиция между субъектом и государством.

В интерпретации этих важнейших отправных пунктов человече­ской истории мы сознательно избегаем таких терминов, как потребле­ние и потребность. Они иероглифичны в том смысле, что обозначают сущности, как бы само собой разумеющиеся и не нуждающиеся в углуб­ленном объяснении, а их естественность не выходит за рамки горизон­та психологического видения. По нашему мнению, всякий импульс к потреблению чего бы то ни было базируется на описанном выше меха­низме трансцендирующей партисипации, ситуативно снимающей отчуж­дение и т. д. (см. выше). Природно-физиологические основы здесь слу­жат не содержанием, а витальной базой для опосредования этих актов в культурных формах. Конфликтная дуализация между архаическим субъектом и самоорганизующейся цивилизационностью неизбежна, вследствие того что первый воспроизводит цивилизационный ресурс по аналогии с ресурсом природным.

Этнографам и историкам культуры хорошо известна телеология праздника в устойчивом традиционном обществе. Праздник в деревен­ской культуре выступает как форма уничтожения всех излишков, блокируя процессы формирования накоплений, которые имеют собственную логику и оказываются фактором, разрушающим традиционную общи­ну. Праздник позволяет выйти на константные рубежи. Поэтому он в самом буквальном смысле несет обновление космоса, ибо, уничтожив излишки, традиционный мир в очередной раз истребляет силу, несущую ему погибель, и возрождается к новому циклу своей жизни.

В этой связи можно вспомнить такой яркий обычай североамери­канских индейцев, как потлач. Человек работает годами, копит, а затем делает праздник для всего племени, угощая всех и вся. Под конец герой может буквально уничтожать свое имущество — простреливать и то­пить лодку, разрушать жилище. В результате накопленное имущество обменивается на социальный престиж. Смысл всего этого — вернуться к константному уровню. Архаический человек ориентирован на немед­ленное и наиболее непосредственное потребление, то есть сохранение константной парадигмы. Возникновение ситуации излишков — послед­ствия неолитической революции. В отличие от охоты, скотоводчество и земледелие по своей природе создают запасы. Тогда-то в традиционной культуре и возникает необходимость в расточительных праздниках.

Переход к цивилизационной стратегии, ориентированной не толь­ко на сохранение, но и на расширение, с неизбежностью требует соответ­ствующих регулятивных механизмов. Качественным рубежом, обо­значающим определенную фазу оформления этих механизмов, явилось возникновение государственности. Конфликт между органической ант­ропологически заданной ориентированностью всякого субъекта на не­посредственное потребление всех доступных форм культурного ресурса и самоорганизационной интенцией цивилизационного целого и являет­ся источником социальных противоречий. Этот конфликт воспроизво­дится начиная с распада первобытной общины до позднейших истори­ческих эпох, а противоречие между человеком и государством остается неснимаемым, несмотря ни на какие изощреннейшие медиативные ме­ханизмы. Более того, снятие названной оппозиции означало бы конец цивилизации, по крайней мере в ее привычных ис­торических формах. Начиная с эпохи становления цивилиза­ционной парадигмы и далее, присваивающие инстанции не наращива­ли, таким образом, свою автономную субъектность, а выступали репрезентантами опять же безличных авторегулятивных механизмов цивилизации. В этом смысле цари и владыки, как уже отмечалось, были столь же зависимы и детерминированы своими социальными функция­ми, как и последний раб, и не были более свободны. Конечно же, разви­тие субъектности связано с потенциальной возможностью выбора форм трансцендирующей партисипации в доступном феноменологическом поле культурного ресурса. Но здесь, как и везде, решает не количество, а качество. Поэтому мы не склонны разделять морализаторские подходы к интерпретациям социального расслоения и вытекающих из него реа­лий общественной жизни. Онтология культуры, как продукт самоорга­низационных процессов, внеморальна.

Именно в этом месте имеет смысл уточнить наше видение процес­са развития. Нам представляется, что закономерности процесса разви­тия в природе в известном смысле распространяются и на развитие человека. В природе, завершившей свое имманентное саморазвитие ан­тропогенезом, никакого дальнейшего развития не обнаруживается. Из­менение видов и их адаптация к среде не носят характера качественно­го развития. То же самое происходит и в истории культуры. Некие базовые интенции организации культурного бытия человека ложатся в основу системного качества, которое устойчиво воспроизводится в этих характеристиках. Приобретение и видоизменение адаптивных блоков не следует ошибочно принимать за свидетельства развития. Умение стрелять из пулемета не делает архаика не-архаиком. Ни стратегия бытия, ни картина мира, ни система ценностей, ни система экзистенциаль­ных ориентации при этом не изменяются.

Сам переход от простого к расширенному воспроизводству связан с фундаментальными культурными процессами. Выражением распада ритуально-магического синкрезиса является опредмечивание процесса дуализации. Одной из самых заметных и значимых является тенден­ция к разделению города и деревни и разворачиванию процесса урбани­зации. Отметим, что чем более ранний характер имеют дуальные рас­членения, тем большую значимость они сохраняют для всей истории культуры. Первые шаги разделения ознаменовали расчленение изна­чально единой общинной формы социальности на две принципиально разные стратегемы.

Стратегема деревни есть концентрированное выражение природности. Здесь формы социальной организации построены на минималь­ном отрыве от природно-циклической континуальности, на минимальном феноменологическом поле собственно цивилизационной медиации, бло­кировке разворачивания опосредующих знаковых систем. Деревня — это переходная, компромиссная форма между архаической констант­ностью и собственно цивилизацией. Напомним, что согласно исследова­ниям этнографов глубинные архаические основания крестьянской жизни сохранялись и в европейской традиционной деревне вплоть до XIX века.

Такой способ бытия сдерживал разворачивание инновационного поля и становление самости, сохраняя целостность коллективно-общин­ного духовного тела. Деревня есть лоно индивида, здесь он существует в идеальных, органичных для него условиях. Регламентация максимизи­рована, необходимость принятия решений минимизирована. В ситуациях, выходящих за круг регулируемых с помощью обращения к традиции и прецеденту, культура предлагает доличностные механизмы принятия решений, такие, как гадание (решение по принципу датчика случайных чисел) или сельский сход. Субъект ориентирован на сакрализуемый прецедент и ритуал.

Выбор — это непосредственное столкновение переживающего я с ситуацией дуальности. Для преодоления отчужденности от другого че­ловеку необходимо совершить партисипационный выбор того или иного феномена, отказавшись от его альтернативы. Из ситуации выбора рождается автономная человеческая самостность с присущими ей самоосознанием и рефлексией. Когда выбор регламентируется извне некой иноположенной инстанцией, становление самостности блокируется. Именно возможность и необходимость выбора и неизбежность этой си­туации и отличают городскую систему жизнеустройства от деревенской. Город, изначально ориентированный на полисубъектность и качествен­но иной уровень вариативности смысловых связей, формирует плацдарм для расширения поля выбора. Соответственно этому идет становление рефлектирующей самости и, в свою очередь, перманентное расширение сферы инструментально-знаковых форм медиации.

В структурном отношении цивилизация индивида построена по принципу рода. Ранние формы социальности, включая раннюю государ­ственность, суть формы цивилизационного опосредования корневых, гене­тически природных структур. Попросту говоря, раннее государство — разросшийся род. Однако такое расширение имеет свои пределы, за ко­торыми раннее государство начинает ломаться. Кроме того, оно неус­тойчиво. И действительно, все ранние государства первого поколения были неустойчивы. Принцип фрактальности постоянно побуждал госу­дарство распасться на мелкие локальные миры. Отдельный род как строительная единица выступал в качестве самодостаточного образова­ния и нес в себе постоянное стремление к обособлению. Эта тенденция характерна не только для эпохи ранних древневосточных государств, но и для других эпох и стран, где сельский мир, как воплощение родовой архаики, постоянно противостоит инородной ему государственнической системе социальной организации.

Государство, построенное по модели рода, есть государство внесобственном, не вполне ставшем качестве. Оно возникает в результате внутреннего видоизменения родового паттерна, связанного с увеличением социального масштаба в рамках локальных, но не системных структурных изменений в ходе присоединения неких адаптивных инструментально-медиирующих блоков. Например, повсе­местно распространенное патриархальное рабство: по своей природе фе­номен не родовой, оно вписывается и ассимилируется родовой структу­рой, осмысливающей его как родовое отношение.

Пока эти изменения происходят в границах системного качества, они обратимы. До тех пор, пока родовая модель является изоморфным основанием социогенеза на всех уровнях, существует опасность раскультуривания и решения всех проблем путем распада на составные эле­менты — отдельные и самодостаточные родовые локусы. Во всех странах крушение социально-государственных парадигм на макроуровне автоматически актуализует систему семейно-родовых цен­ностей, являющуюся для индивида неразрушаемой платформой.

В эпоху ранней государственности имело место безраздельное гос­подство цивилизации индивида. Внешним ее отрицанием были архаи­ческие доцивилизационные миры, в окружении которых и находилась цивилизация индивида. В это время внутренняя динамика цивилиза­ции двигалась в сторону саморасширения, сопутствующего постепенно­му отпадению от синкрезиса частных феноменологических полей. В результате внутренних видоизменений в рамках системного качества стало возможно возникновение государства. Но поскольку сами изменения носили внутрисистемный характер, то и государство как таковое носило черновой, неустойчивый характер.

Еще одним фундаментальным рубежом, маркирующим важней­ший фазис распада синкрезиса, было возникновение письмен­ности. Письменность явилась сокрушительным ударом по мифоритуальной системе. Так цивилизация перешла в наступление в своем стремлении преодолеть природно-атавистические и ритуально-магические смыслообразовательные модели. Имманентная эволюция письмен­ных систем демонстрирует пределы внутренних видоизменений сис­темного качества цивилизаций индивидов, ибо полноценное алфавитное письмо возникает уже на их границах, а функционирует после гибели последних. О значении письменности как стимула развития цивилиза­ции и роли ее в распаде мифоритуальной системы написано достаточно. Письменный знак, являя собой феномен чисто и исключительно куль­турный, оказался замещающей формой прямого ритуально-магического переживания.

Если говорить об исторической длительности этого периода, то, ис­черпав потенциал имманентных видоизменений, рассматриваемая нами система послужила основанием для возникновения качественно иной структуры, речь о которой пойдет ниже. При этом цивилизация инди­вида никуда не исчезла, а продолжала воспроизводить себя по законам дурной бесконечности. В новом историческом контексте первич­ная оппозиция цивилизация — архаика оказывается снятой, а возникает другая внешняя оппозиция: индивид—паллиат. В этой оппозиции ци­вилизация индивида составляет то самое виталистическое “природное” основание, на котором базируются последующие системно-цивилизационные структуры.

Дата добавления: 2015-05-09