Появление цивилизации 2 страница

1. Низшее бессознательное, содержащее в себе: а) эле­
ментарные психические акты, которые управляют функци­
онированием тела, а также разумная координация телес­
ных функций; б) фундаментальные драйвы (влечения) и
примитивные побуждения; в) множество комплексов, насы­
щенных интенсивными эмоциями; г) грезы, сновидения и
воображение низшего порядка; д) низшие, неконтролиру­
емые парапсихологические процессы; е) различные патоло­
гические явления — фобии, компульсивные побуждения и
параноические мании.

2. Среднее бессознательное — совокупность определен­
ных психологических элементов, близкая нашему бодрству­
ющему сознанию и легко им воспроизводимая. В этом
внутреннем регионе происходит ассимиляция накопленного
опыта, протекают различного рода ментальные и имажина-
тивные процессы, созревают идеи, стремящиеся прорваться
в сферу собственно сознания.

3. Высшее бессознательное или суперсознание, которое является регионом, поставляющим человеку его высшие интуиции и вдохновения, — художественные, философские либо научные, этические «императивы» и побуждения к гуманному и героическому действию.

4. Поле сознания — непрерывный поток ощущений, чувств, желаний, импульсов, образов и мыслей, которые че­ловек наблюдает, анализирует и оценивает.

5. Сознание Я или «Я» является точкой самосознания индивида, отличающегося от сознания. Различие между ними можно проиллюстрировать следующим образом: одно из них — белый освещенный экран, другое — различные изображения, спроецированные на него (ощущения, чувства, мысли и пр.).

6. Высшее «Я» — перманентный центр, истинное «Я»,
расположенное за пределами «Эго». Ведь когда человек
спит или, к примеру, находится в состоянии депрессии, гип­
ноза, наркоза, тогда его «Я» исчезает и появляется в бодр­
ствующем состоянии. Поэтому еще Кант и Гербарт провели
четкое различие между эмпирическим «Эго» и ноуменальным
или реальным «Я», которое существует вне эмпирического
индивида, чье «Я»-сознание есть «проекция» этого ноуме­
нального «Я» на структуру личности.

7. Коллективное бессознательное — слой, где происхо­
дят процессы «психического космоса», где осуществляют­
ся психические контакты между людьми. Человек отнюдь
не является изолированным существом, не является «мона­
дой без окон», как считал Лейбниц. И хотя он может чув­
ствовать себя одиноким и изолированным, в действитель­
ности же он погружен в океан человеческой психики. В дан­
ном случае сознание относится к высшему «Я», высту­
пающее истоком индивидуального сознания.

Естествоиспытатели находятся на противоположной пози­ции, согласно которой сознание человека является неотъемле­мой частью его телесной экзистенции (ИЛ. Павлов). Еще в 1913 году И.П.Павлов высказал идею о том, что сознание представляет собой область оптимальной возбудимости, которая перемещается по коре больших полушарий моз­га, причем перемещение «светлого пятна сознания» зави­сит от характера выполняемой умственной деятельности. В 1998 году опубликована «прожекторная» теория одно­го из дешифраторов кода ДНК Ф. Крика (ее название сход­но со «светлым пятном»), где основой сознания рассмат­ривается синхронизация активности нейронов зрительной и сенсомоторной коры с частотой 35-70 Гц, само же сооб­щение о восприятии стимула невозможно без вовлечения лобных областей.

Метафору «светлого пятна сознания» современные ме­тоды исследования превратили в экспериментально наблю­даемое явление. В наши дни физиологи установили реша-

ющую роль речевых структур головного мозга в феномене сознания. «То, что в начале прошлого века было доступ­но только мысленному взору гениального естествоиспыта­теля, в наши дни исследователь, вооруженный методами компьютерного анализа электрической активности мозга, позитронно-эмиссионной томографии, функционального радиомагнитного резонанса и т. п., может видеть собствен­ными глазами», — отмечает П.В.Симонов. Например, ког­да испытуемый решает анаграмму, фокусы взаимодействия (совпадение частотных пиков в отведениях электроэнцефа­лограммы) в альфа-диапазоне локализируются во фрон­тальных и левой центрально-височной областях коры. При неудаче они регистрируются в правовисочной, левопарие-тальной и затылочных областях. Когда опознаются на фотографиях эмоции демонстрируемых лиц, фокусы взаи­модействия обнаруживаются в височно-затылочных отде­лах левого полушария. Если опознать эмоцию субъекту не удалось, они регистрируются в лобных отделах и правой теменной области коры.

В конце века среди разнообразных теорий сознания на первый план все отчетливее выдвигается теория «повтор­ного входа» А.М. Иваничкого и Дж. Эдельмана — связь сознания с обращением к долговременной памяти. Синтез двух видов информации — наличной и извлекаемой из памяти — определяется возникновением ощущения (дли­тельность 100-150 мс), которое опознается и категоризи-руется примерно через 200 мс. В пользу нейрофизиологи­ческого подхода к сознанию человека свидетельствуют экс­перименты по созданию кремниевой сетчатки. Амери­канские исследователи сконструировали электронную мик­росхему, имитирующую нейронную структуру глаза, что от­крывает перспективы для цифрового, более эффективного способа вычислений. В связи с этим поставлен вопрос, ин­тересующий многих исследователей: может ли сознание возникать в сложной синтетической системе?

Очевидно, что при детальном анализе двух этих взгля­дов (один в отечественной литературе представлен Д.И. Дубровским, рассматривающим сознание как функцию нейронных структур мозга человека, другой — Э.В. Ильенковым, считающим, что сознание как идеальное существует во взаимодействии человека с миром культу­ры) будут выявлены все ошибки и промахи, и что истина

лежит где-то посредине. В перспективе должна будет созда­на целостная теория, состоящая из двух компонентов: фи­зических законов, объясняющих поведение физических си­стем от бесконечно малых до бесконечно больших, и пси­хологических законов, показывающих, как некоторые из данных систем ассоциируют с опытом сознания. Понятно, что следует иметь в виду многообразные философские, со­циологические, социально-психологические, коммуникатив­ные и другие аспекты функционирования сознания.

Вопросы для самоконтроля

1. Какие биологические и надбиологические факторы
были определены наукой как важнейшие в становлении и
развитии сознания человека?

2. Что прояснили современные исследования в понима­
нии сущности сознания?

I Биоэтика и поведение человека

Рождается ли человек безморальным (с сознанием как чистый белый лист бумаги), и только воспитание привива­ет ему некие принципы, выработанные когда-то рациона­листами? Или же мы появляемся на свет с каким-то набо­ром врожденных чувств и представлений о том, что хоро­шо и что плохо, а воспитание их только развивает и на­правляет?

Биоэтику (или сложные поведенческие программы, при­сущие животному миру) следует рассматривать как есте­ственное обоснование человеческой морали. Ведь много признаков, присущих человеку, генетически обусловлено. И только часть человеческих черт обусловлена воспитани­ем, образованием и другими факторами внешней среды оби­тания. Поэтому суть эволюции составляет процесс передачи генов от поколения к поколению. Все человеческие дей­ствия — это его поведение. Хронометрия человеческого поведения показывает, в какой значительной степени био­логично все наше поведение.

С помощью биоэтики можно ответить на вопрос о про­исхождении таких важнейших проявлений человеческого разума, как мораль и этика.

В какой степени верна эта гипотеза?

Отвечая на этот вопрос, следует учитывать, что этоло­ги (или специалисты по поведению животных) открыли у животных (и не только у высших) большой набор инстинк­тивных запретов, необходимых и полезных в общении с сородичами.

Что мораль не чужда животным, люди могли знать многие тысячи лет, ведь рядом с ними была собака. Каж­дый, воспитывая собаку, может убедиться, как легко мож­но привить ей некоторые наши этические правила, которые ей исходно совершенно чужды, — понятливость и послуш­ность. Но если бы собаке были присущи только эти каче­ства, мы называли бы ее своим четвероногим рабом. А мы зовем ее другом. Ведь помимо придуманной нами для нее этики, мы чувствуем в хорошей собаке ее собственную мо­раль, во многом совпадающую с нашей. Скажем, вы спо­койно оставляете ребенка на попечение вашей собаки, страшного хищника, способного растерзать даже взросло­го и сильного человека. А почему? Потому что вы доверя­ете ей. Доверяете устойчивым принципам ее поведения. Ведь собака, как и человек с моральными устоями, не мо­жет обидеть самку или детеныша, готова рисковать жиз­нью за товарища, уважает смелость и прямоту и презира­ет трусость и обман. Она очень тонко чувствует, когда ее хозяин чем-то расстроен, и способна на проявление чутко­сти и сопереживания.

Так что же такое мораль животных (или основные принципы биоэтики)? По мнению выдающегося австрий­ского этолога Конрада Лоренца, это — создание естествен­ным способом врожденного запрета выполнять обычные программы поведения в некоторых случаях возникающие при общении с себе подобными. Значит, полезный необхо­димый инстинкт остается неизменным (у хищника это за­гонять добычу, убивать ее, рвать на части и пр.), но для осо­бых случаев, где его проявление было бы вредно, вводится специально созданный механизм торможения. Любопытно, что культурно-историческое развитие человеческого обще­ства происходит аналогичным образом, ведь важнейшие требования всех моральных заповедей и кодексов — это не предписания, а именно запреты. Как врожденные меха­низмы и ритуалы, препятствующие асоциальному поведе­нию животных, так и человеческие табу определяют пове-

дение, аналогичное истинно моральному лишь с функцио­нальной точки зрения; во всем остальном оно так же да­леко от морали, как животное от человека.

Все эти проведенные запреты возникают под жестким давлением отбора ради выполнения задачи сохранения вида.

К важнейшим из таких запретов относятся следую­щие:

1. «Не убей своего» — первый и основополагающий
запрет у очень многих видов. Чтобы выполнять его, необ­
ходимо безошибочно узнавать своих, безошибочно отличать
их от чужих. Интересно, что если, скажем, галки, гуси и
обезьяны узнают друг друга персонально, то члены крыси­
ного клана, точно так же, как пчелы и другие обществен­
ные насекомые, отличают своих сородичей от чужих по
общему запаху. У человека тоже есть манера делить всех
окружающих на «своих» и «чужих». Причем понятие
«они» появляется намного раньше, чем «мы». Только
ощущение, что есть «они», рождает у первобытного чело­
века желание самоопределиться по отношению к «ним»,
обособиться от «них» в качестве «мы». Так, у всех малень­
ких детей налицо очень четкое отличение всех «чужих»,
причем, разумеется, весьма случайное, без различения чужих
опасных и неопасных и т. п. Но включается сразу очень
сильный психический механизм на «чужого», при попытке
контакта возникает комплекс специфических реакций,
включая плач, рев — призыв к «своим».

2. Второй запрет непосредственно вытекает из перво­
го — чтобы не убить своего и не быть убитым им, нельзя
нападать неожиданно и сзади, без предупреждения и без
проверки, нельзя ли разрешить возникший конфликт без
схватки. Например, собакам, чтобы познакомиться, важно
обнюхать друг друга, а безопасно это можно сделать толь­
ко четко фиксированным образом.

Человеческий ритуал выполняет в целом те же функ­ции, что и ритуализированные инстинктивные действия животных. Следует особо отметить, что ритуал — это спе­циальная форма взаимодействия, изобретенная людьми для удовлетворения потребности в признании среди «сво­их». Потребность в признании — это первая потребность, с которой начинается взаимодействие людей; без ее насы­щения невозможно удовлетворить другие потребности. Ведь если потребность в признании не реализуется, то на-

чинает развиваться агрессивное поведение по отношению к «нераспознающему» человеку, который становится «чу­жим». Ритуал (и, в частности, ритуал знакомства или при­нятия в число своих) и призван снять эту «агрессию» и удовлетворить эту необходимость в признании хотя бы на минимальном уровне.

3. У хорошо вооруженных природой животных есть запреты применять смертоносное оружие или убийствен­ный прием в драке со своими. Волк может убить оленя и даже лося одним ударом клыков, разорвав горло или пах. Но в драке с другим волком он этого приема применить не может. Таким образом, возникает удивительный пара­докс: наиболее кровожадные звери (и прежде всего волк) обладают самым надежным механизмом торможения, зап­рещающим убийство или ранение сородичей, которые только есть на земле.

Этот механизм торможения, препятствующий асоци­альному поведению животных, является врожденным, по­этому животное, у которого поломали данный механизм, лишь в известном смысле можно назвать «аморальным» по отношению к своим сородичам. Любопытно, что когда человек пытался одолеть своего самого совершенного и опасного биологического противника — крысу, то самые успешные попытки были связаны с возможностью сломать этот механизм торможения агрессии против своих сороди­чей. Дело в том, что крысы — в определенном смысле са­мые «общественные» животные, сплоченные в сообщество «коллективистской психологией», и в своем поведении с членами собственного сообщества являются истинным об­разцом всех социальных добродетелей. Крысы непобеди­мы, потому что внутри большой стаи никогда не бывает серьезной борьбы, причем наиболее защищенными себя чувствуют детеныши и слабые животные. Кроме того, кры­сы пользуются теми же методами, что и человек, — тра­диционной передачей опыта и его распространением внут­ри тесно сплоченного сообщества.

Известно, что крысы были самым страшным бедстви­ем во времена парусного флота. Иногда голодные крысы целиком сгладывали пьяных членов экипажа вместе с са­погами, оставляя только медные гвоздики и железные бля­хи от ремней. Поэтому единственно эффективным спосо­бом борьбы с крысиным сообществом была возможность

«взорвать» его изнутри. Способ получил название «крыси­ный король». Матросы отлавливали несколько десятков крыс и сажали их в какое-нибудь темное замкнутое про­странство, где крысы были обречены на голодную смерть. Но крысы, даже умирая от голода, не нападали на своих сотоварищей. В качестве пускового механизма пробужде­ния внутрисемейной агрессии использовали чужую крысу, которую подбрасывали через определенное время. Почуяв запах чужака, крысы приходят в безумную ярость и уби­вают его, а затем начинают кусать друг друга. Запах кро­ви опьяняет их еще больше. Главное — сломать очень жесткий запрет на агрессию против сородичей. Наконец, обезумевшие крысы начинают убивать друг друга. Остается 20 живых крыс, десять, затем четыре, и, наконец, две уце­левшие крысы вступают в последнюю смертельную схват­ку. Победитель, который сумел сожрать всех своих сороди­чей, и есть «крысиный король». Это уже крысиный «вы­родок» — животное, у которого полностью сломлены все запреты и механизмы торможения. Эта крыса способна только убивать и убивать своих сородичей, но у нее свой запах, и «нормальные» крысы не могут ее тронуть. Поэтому обыч­ные крысы чувствуют этого «кровавого убийцу» на рассто­янии и предпочитают с палубы выпрыгнуть в море и утонуть, чем встретиться с «королем-убийцей» в трюме, который сразу становится очень тесным. Вскоре на судне остается только одна крыса, которая уже никому не опасна.

4. Следующий запрет, опять-таки более абсолютный у сильно вооруженных животных (в основном хищников), не позволяет бить того, кто принял позу покорности. Как более слабому и проигравшему в схватке животному оста­новить распаленного в драке победителя? Это — предло­жить ему нарушить предыдущий запрет на применение смертельного приема. Проигравшие волк, лев или олень вдруг прыжком отскакивают от противника и встают бо­ком к нему, подставляя для смертельного удара самые уяз­вимые места. Но именно этот удар противник нанести не может. Например, волк подставляет победителю чрезвы­чайно ранимую боковую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка подставляет под клюв той, кого нужно уми­ротворить, свой незащищенный затылок, как раз то место, которое стараются достать птицы при серьезном нападе­нии с целью убийства. Но именно этот удар (или смертель-

ный прием) более сильный противник нанести не может. Любопытно, что когда побежденная собака принимает позу покорности, то победитель сразу остановиться не может и проделывает движения смертельной встряски «вхолостую», т. е. возле самой шеи поверженного противника, но без укуса и с закрытой пастью.

Необходимо знать, что у животных разных видов «прин­ципы морали» закреплены по-разному и проявляются не­одинаково. Иногда в одном вольере содержат вместе ин­дюков и павлинов, чего делать не рекомендуется. Эти пти­цы относятся к одному отряду куриных и даже к одному семейству фазаньих, но ведут себя различно. Так, если ин­дюк и павлин вступают в драку из-за территории, и пав­лин, как более легкая птица, принимает позу покорности, подставляя своему противнику темечко, то индюк, не заду­мываясь, забивает павлина насмерть. Павлин же сделать уже ничего не может, так как из позы покорности в бое­вую стойку выйти невозможно.

Почему же у человека нет врожденных ограничений на приемы драки? К. Лоренц пишет, что «можно лишь пожа­леть о том, что человек как раз не имеет "натуры хищни­ка"». Большая часть опасностей, которые ему угрожают, происходит оттого, что по натуре он сравнительно безобид­ное всеядное существо, у него нет естественного оружия, принадлежащего его телу, которым он мог бы убить круп­ное животное. Именно поэтому у него нет и тех механиз­мов безопасности, возникших в процессе эволюции, которые удерживают всех «профессиональных» хищников от при­менения оружия против сородичей.

Когда же изобретение искусственного оружия открыло новые возможности убийства, то прежнее равновесие между сравнительно слабыми запретами агрессии и такими же слабыми возможностями убийства оказалось в корне нару­шено. Но хотя вроде бы никаких ограничений на приемы драки у человека нет, проигравший драку мальчишка вдруг закладывает руки за спину и, поставляя лицо, кричит: «На, бей, подлец». И хотя запрет в нас очень слаб, но действие его впечатляюще.

5. И напоследок еще один очень важный принцип по­ведения, характерный для многих животных: победа с тем, кто прав. Животное, защищающее свою территорию, свою нору, свою самку, своих детенышей, почти всегда выигры-

вает в конфликте. Даже у более сильного и агрессивного соперника. И не только потому, что отчаянно обороняет­ся и яростно нападает, но и потому, что противник зара­нее психически ослаблен. Его агрессивность сдерживает запрет, тот самый, который на юридическом языке назы­вают неприкосновенностью жилища, личной жизни и иму­щества.

Какой вывод можно сделать из этих любопытных фак­тов и закономерностей? Хотя аналогии между описанным выше «социальным и нравственным» поведением некото­рых животных и человека известны давно и многим, но выводы делаются различные и даже диаметрально проти­воположные. Так, логика рассуждения сторонников этоло-гической трактовки социальных явлений (К. Лоренц, Р. Ардри, Дж. Скотт и др.) сводится к следующему: по­скольку общепризнано, что человек произошел от живот­ного мира и наши животные предки прошли через дли­тельную эволюцию, прежде чем стали тем, что мы называ­ем Homo Sapiens, постольку, считают они, человек должен обладать и всеми теми свойствами, которые присущи жи­вотным, включая и биологическую основу мотивации его агрессивного поведения. Сравнительно недавно возникшая социобиология доходит даже до утверждения, что в осно­ве всех форм социального поведения человека лежат врож­денные структуры, присущие ему так же, как и всем дру­гим представителям животного мира. Так, наш образ жиз­ни, который, как мы считаем, создали мы сами, на самом деле в значительной мере определяется нашими генами. Социобиология утверждает, что все живые существа посто­янно конкурируют между собой, стремясь обеспечить себе наилучшие шансы на успешную передачу своих генов, т. е. носителей наследственных признаков.

Человек генетически запрограммирован на совершение насильственных действий, доказывает Р. Ардри, он бесси­лен против инстинктов собственной природы, которые не­отвратимо приводят его к социальным конфликтам и борьбе.

Исследователи же, стоящие на марксистских позициях (например, австрийский философ Вальтер Холличер), счи­тают, что человек далеко ушел от животного мира. А зна­чит, распространять закономерности последнего на чело­веческое поведение, его мотивы и механизмы, с научной

точки зрения, абсолютно бесперспективно. Человек, как подчеркивал К. Маркс, «только в обществе может разви­вать свою истинную природу, и о силе его природы надо судить не по силе отдельных индивидуумов, а по силе всего общества». Значит, человек как полностью отделившееся от животного мира общественное существо обладает харак­терными, специфическими только для него чертами и при­знаками.

Очевидно, что диалектический подход к изучению пове­дения человека, исходя из двойственной его природы, дол­жен включать изучение как преемственности, так и про­явления нарушения преемственности.

Например, К. Лоренц установил, что в высшей степе­ни сложные нормы поведения — влюбленность, дружба, иерархические устремления, ревность, скорбь — у серых гусей и у человека не только похожи, но и просто-таки совершенно одинаковы до забавных мелочей. Отсюда сле­дует, что раз подобия социального поведения у серых гу­сей и у человека не могут быть унаследованы от общих предков, то они не «гомологичны», а возникают исключи­тельно за счет так называемого конвергентного приспособ­ления. Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Необходи­мо понять, что социальное поведение людей диктуется от­нюдь не только разумом и культурной традицией, но по-прежнему подчиняется еще и тем закономерностям, ко­торые присущи любому филогенетически возникшему поведению, а эти закономерности мы можем хорошо узнать, только изучая поведение животных.

Исследование целостного феномена власти показывает, что государственная власть своими корнями уходит в био­социальную эволюцию предков человека. Мы здесь исхо­дим из тезиса, что «ничто не рождается из ничего». Наши соотечественники М. Бутовская и Л. Файнберг на основе изучения предпосылок возникновения человеческого обще­ства пришли к следующему выводу о существовании у приматов социальной организации различной модификации: «Анализ социальных структур и социального поведения в сравнительном ряду приматов позволяет выявить несколь­ко универсальных типов социальной организации, присут­ствующих на всех основных уровнях филогенетического развития, а также наличие универсальных принципов вза-

имоотношений между особями в пределах сообщества (от­ношения воспроизводства, отношения, направленные на под­держание целостности группы, — дружелюбные альянсы, отношения иерархического порядка, направленные на упо­рядочение связей между особями, отношения между особя­ми, связанные с распределением ресурсов и среды обита­ния)». Здесь видны те отношения (связанные с целостно­стью организации, иерархией и распределением ресурсов, порядком), которые в человеческом обществе с его специ­фикой станут параметрами государственной власти и при­обретут свои качества. На наш взгляд, правомерно гово­рить об аналогиях между биологическими и социальными свойствами, в частности, об определенном параллелиз­ме между биологически обусловленным неравенством и иерархией в сообществах высших животных и государ­ственной властью.

Уже в первой половине XX столетия зоопсихологами было выявлено наличие устойчивой и развитой иерархии в сообществах высших животных. Наиболее показатель­ными в этом отношении были опыты Скиннера, исследо­вавшего групповую организацию у серых крыс, а также работы Дж. Гудолл¹ и Р. Шовена². При этом к 60-м го­дам представления о жесткой генетической обусловленно­сти неравенства сменяются концепцией группы как систем­ного целого, где основными детерминантами являются, с одной стороны, поведенческие реакции индивидуального эгоизма, с другой — протосоциальные альтруистические формы поведения. Более или менее удачное объяснение тому, как сочетаются в коллективных формах организации животного мира такие противоречивые начала, как аль­труизм и эгоизм, содержится в работе Р. Докинз «Эгоис­тический ген» (русск. пер. 1993 года), где была предложена интерпретационная модель живой особи как своеобразной машины, запрограммированной на выживание своих генов. Соответственно, там, где существует возможность сохране­ния и передачи индивидуальных генов, преобладают эгоис­тические формы поведения, в тех же обстоятельствах, где попытка каждой особи сохранить индивидуальные гены ставит под угрозу физическое существование всей группы, срабатывают альтруистические поведенческие реакции. Р. Эфроимсон упоминает описанный в специальной лите­ратуре случай самопожертвования взрослых самцов шим-

панзе, напавших на тигра для того, чтобы дать возмож­ность скрыться оставшимся членам группы³. Так или иначе были выявлены следующие основания групповой иерархии в отношении подчинения и господства в сообще­ствах высших животных (речь идет прежде всего о чело­векообразных обезьянах).

Базовым функциональным назначением как индиви­да, так и группы является сохранение видового генотипа вообще и генотипа данной популяции в частности. И груп­повые, и индивидуальные поведенческие реакции варьиру­ются в пределах от ярко выраженного эгоизма до альтру­изма (разумеется, термины «эгоизм» и «альтруизм» приме­няются в данном случае весьма условно и не содержат всего набора смыслов, обусловленных развитием человече­ской культуры).

На отмеченную пару полюсообразных типовых реакций накладываются коммуникативные ритуалы, в которых и обнаруживается собственно иерархия особей и прежде всего отношения господства и подчинения. Последние включа­ют в себя как индивидуально-статусное, так и стратовое доминирование, источники и основания которого носят множественный характер. Наиболее показательные приме­ры в этом плане составляют сообщества крыс и человеко­образных обезьян. В них подгруппу (или страт) бесспор­ных лидеров Альфа образуют взрослые особи — самцы, отличающиеся не только физической силой и свирепостью, но и быстротой поведенческих реакций, прежде всего реак­цией «принятия решения». То есть те, кто способен быст­ро действовать в минуту опасности, как правило, и стано­вятся вожаками. Этот страт является условно наиболее устойчивым источником доминирования, его можно услов­но обозначить как «полюс силы».

Вторую подгруппу, или страт, образуют особи Бета, ус­тупающие первым в физической силе, быстроте принятия решений и бесстрашии. Кстати, такие, казалось бы, чисто человеческие качества, как смелость, страх и др., в немень­шей степени присущи и животным особям. Этот факт хо­рошо известен кинологам. Особи Бета отличаются разви­тыми «мыслительными способностями», например, умением ориентироваться в нестандартной ситуации. Индикатором такого умения служит «экстраполяционный рефлекс», или

иначе «рефлекс предвидения», открытый отечественным зоопсихологом Крушинским.

Особи Бета становятся временными лидерами в крити­ческих обстоятельствах, предлагая новые нестандартные формы поведения тогда, когда привычные рефлекторные реакции не позволяют группе справиться с возникающи­ми трудностями. Страт Бета образует второй устойчивый источник доминирования в группе — своеобразный «полюс разума». Далее идет подгруппа молодых и менее опытных или взрослых, но не имеющих отличий самцов, которые составляют страты «подвластных», но «полноправных» (т. е. имеющих потомство) членов сообщества; их обычно обозначают как Гамма, Дельта и т. д. Замыкают иерархию «неполноправные» члены группы, своего рода «изгои» — Омега, те, для которых в обычных условиях не допускается спаривание, а следовательно, и сама возможность иметь по­томство. Особей Омега обычно принуждают пробовать незна­комую пищу, идти вперед, прокладывая маршрут в незнако­мых или опасных условиях, когда гибель одной из них должна послужить сигналом тревоги для всего сообщества.

Таков в общих чертах первый тип организации господ­ства и подчинения в сообществах высших животных; обычно он обозначается как «ранговая иерархия». Весьма любопытным при этом является то обстоятельство, что, несмотря на название «иерархия» для данного типа орга­низации животных сообществ, принадлежность к тому или иному страту вовсе не является наследуемой или только врожденной. Чтобы занять соответствующее место в страте Альфа или Бета, необходимо завоевать высокий индивиду­альный статус, и дети вожака в стае шимпанзе до дости­жения зрелости отстаивают свое индивидуальное место в соответствующем страте наравне со всеми, при том что, по мнению некоторых ученых, между самими стратами Альфа и Бета существует устойчивая конкуренция за безуслов­ное лидерство. В литературе известен трагикурьезный слу­чай, когда в лабораторных условиях особи Бета, регуляр­но получая значительную долю алкоголя, утрачивали чув­ство страха, вступали в драки с Альфа и нередко ста­новились вожаками. Правда, на короткое время, посколь­ку начинали испытывать устойчивое влечение к алкоголю. Они быстро «спивались», опускаясь в конце концов до уровня Омега. (Сходство с людьми настолько поразитель-

Дата добавления: 2015-05-07