Понятие просвещения 1 страница

Тема 6. Соціальна філософія Франкфуртської школи

Бібліографія

Обов’язкова література:

Маркузе Г. Одномерный человек М., 1994.

ХОРКХАЙМЕР М.,.АДОРНО Т. ДИАЛЕКТИКА ПРОСВЕЩЕНИЯ Философские фрагменты

Перевод с немецкого М.Кузнецова

"Медиум" "Ювента" Москва - Санкт-Петербург 1997

С давних пор просвещение в самом широком смысле прогрессив­ного мышления преследовало цель избавить людей от страха и сделать их господами. Но наконец-то просвещенная планета воссияла под зна­ком триумфирующего зла. Программой Просвещения было расколдо-вывание мира. Оно стремилось разрушить мифы и свергнуть вообраг жение посредством знания. Уже Бэконом, этим "отцом эксперименталь­ной философии"', были подобраны соответствующие мотивировки. С презрением относится он к адептам традиции, которые "сначала пола­гают, что другим известно то, чего не знают они; а впоследствии - что им самим известно то, чего они не знают. Легковерие, отвращение, питаемое к сомнению, опрометчивость в ответах, хвастовство образо­ванием, боязнь противоречия, корыстность, небрежность в собствен­ном исследовании, словесный фетишизм, удовлетворенность лишь ча­стичным знанием: все это и тому подобное воспрепятствовало счаст­ливому бракосочетанию человеческого рассудка с природой вещей, вза­мен сосватав его с тщеславными понятиями и беспорядочными экспе­риментами: плоды и потомство столь достохвального соития легко мож­но себе представить. Печатный пресс, грубое изобретение; пушка, изобретение, которое уже напрашивалось само собой; компас, до изве­стной степени известный уже ранее: какие только изменения не по­влекли за собой эти три изобретения - одно в хозяйственной сфере, другое в сфере военной, третье в области финансов, торговли и море­ходства! И на них, говорю я, наткнулись только совершенно случайно.

' Voltaire. Lettres philosophiques XII. Oeuvres completes. Ed. Gamier, Paris, 1879, Band XXII, S.I 18.

Итак преимущество человека состоит в знании, в этом не может быть никакого сомнения. Оно таит с себе многие вещи, которые со всеми их богатствами не купить королям, на которые не распространяется их власть, о которых не приносят никаких известий их шпионы и донос­чики, к странам из которых они родом не могут отплыть их мореплава­тели и первооткрыватели. Сегодня мы господствуем над природой в одном только нашем мнении, будучи в действительности порабощены ею; однако если бы мы дозволили ей руководить нами в наших изобре­тениях, на практике мы стали бы повелевать ею."²

Несмотря на свое незнание математики, Бэкону удалось точно схва­тить общий настрой науки, воспоследовавшей за ним. Счастливое бра­косочетание человеческого рассудка с природой, имевшееся им в виду, патриархально: рассудку, побеждающему суеверия, надлежит повеле­вать расколдованной природой. Знание, являющееся силой, не знает никаких преград, ни в порабощении творения, ни в услужливости по отношению к хозяевам мира. Равно как и любым целям буржуазного хозяйничанья на фабрике или на поле битвы, готово оно услужить пред­приимчивому невзирая на его происхождение. Короли не распоряжа­ются техникой более непосредственно, чем то делают лавочники: тех­ника так же демократична, как и та хозяйственная система, вместе с которой она развивается. Техника есть сущность этого знания. Оно имеет своей целью не понятия и образы, не радость познания, но ме­тод, использование труда других, капитал. Те многие вещи, которые оно, согласно Бэкону, все еще таит в себе, сами по себе опять же явля­ются всего лишь инструментами: радио как сублимированный печат­ный станок, пикирующий бомбардировщик как более эффективная ар­тиллерия, дистанционное управление как более надежный компас. Един­ственно чему хотят научиться люди у природы, так это тому, как ее использовать для того, чтобы полностью поработить и ее, и человека. Ничто иное не имеет значения. Беспощадно уже и по отношению к самому себе Просвещение выжигает даже последние остатки чувства

² Bacon. In Praise of Knowledge. Miscellaneous Tracts Upon Human Philosophy. The Works of Francis Bacon. Ed. Basil Montagu, London, 1825, Band I, S.254 f.

собственного достоинства. Только такое мышление достаточно твердо, чтобы разрушать мифы, которые учиняет насилие над самим собой. Перед лицом триумфирующего сегодня чувства реальности даже и бэ-коновское номиналистическое кредо стало бы подозрительным и под­пало бы под тот вердикт о ничтожности, который он вынес схоластике. Власть и познание - синонимы.³ Бесплодное счастье познания для Бэ­кона так же непристойно, как и для Лютера. Не об удовлетворении, которое доставляет человеку истина, идет тут речь, но об "operation", об эффективном методе; не в"убедительных, приятных, достойных ува­жения или эффектных речах, или же в каких-либо очевидных аргумен­тах, но в деятельности и в трудах и в открывании доселе неизвестных деталей для лучшего оснащения и помощи в жизни "состоит" подлин­ная цель и призвание науки".⁴ Не должно быть никаких тайн, но также и желания их открыть.

Расколдовывание мира есть искоренение анимизма. Ксенофан выс­меивает многобожие, потому что его боги во всем случайном и дурном схожи с людьми, их порождающими, а новейшая логика дискредитиру­ет общеупотребительные слова естественного языка как фальшивые монеты, которые лучше было бы заменить игральными фишками. Мир становится хаосом, а синтез - спасением. Недопустимо никакое разли­чие между тотемным животным, грезами духовидца и абсолютной иде­ей. Путь человека к науке Нового времени пролегает через отречение от смысла. Понятие заменяется тут формулой, причина - правилом и вероятностью. Понятие причины было последним философским поня­тием, с которым соизмеряла себя научная критика, будто бы потому, что из всех старых идей ей встретилось лишь только оно одно, эта наи­более поздняя версия секуляризации порождающего принципа. Давать современную дефиницию субстанции и качеств, деятельности и стра­дания, бытия и существования - это со времен Бэкона было делом фи­лософии, наука же обходилась уже без подобного рода категорий. В

³ Ср. Bacon. Novum Organum. Ibid., Band XIV, S.31.

⁴ Bacon. Valerius Terminus, of the Interpretation ofNature. Miscellaneous Tracts, Ibid.,BandI,S.281.

Понятие просвещения 19

качестве Idola Theatri они были оставлены прежней метафизике и уже к тому времени превратились в памятники сущностям и силам давно прошедших времен. По ним истолковывали себя в мифах и жизнь и смерть, с ними же и сплетаясь. Категории, в которых западноевропей­ской философией определялся представлявшийся ей вечным порядок природы, маркируют собой места, которые некогда занимали Окнос и Персефона, Ариадна и Нереиды. Космологии досократиков держатся момента перехода. Влага, нераздельное, воздух, огонь, рассматривае­мые ими в качестве праматерии, как раз и являются прежде всего раци­онализированными фиксациями мифологического миросозерцания. Подобно тому, как пришедшие к грекам с Нила образы зачатия от со­ития воды и земли превращаются тут в гилозоистичеекие принципы, интеллектуализируется и буйно разросшееся многообразие мифичес­ких демонов в целом до чистой формы онтологических сущностей. Наконец благодаря платоновским идеям даже патриархальные боги Олимпа охватываются философским логосом. Просвещение, однако, распознало в платоновской и аристотелевской части метафизического наследия древние силы и начало преследовать притязание универса­лий на истинность как суеверие. В авторитете всеобщих понятий им все еще усматривался прежний страх перед теми демонами, посред­ством изображений которых люди пытались в ходе магического ритуа­ла влиять на природу. Отныне материя должна была быть порабощае­ма, наконец, без иллюзий относительно всяких там правящих или внут­ренне присущих сил, а также скрытых качеств. То, что не желает соот­ветствовать мерилу исчислимое™ и выгоды, считается Просвещением подозрительным. Сумей оно однажды развернуться без помех со сто­роны внешнего принуждения, ему не было бы удержу. С его собствен­ными идеями о правах человека дело обстоит ничуть не иначе, чем с прежними универсалиями. Любой духовный отпор, встречаемый им, лишь умножает его мощь.⁵ Это происходит от того, что Просвещение вновь все еще распознает себя самое даже в мифах. К каким бы мифам ни апеллировало оказываемое ему сопротивление, уже в силу того, что

⁵ Ср. Hegel. Phaenomenologie des Geistes. Werke, Band II, S.410 f.

20 в подобном противостоянии они становятся аргументами, теми, кто ока­зывает сопрпотивление, признается принцип разлагающей рациональ­ности, который они ставят в упрек Просвещению. Просвещение - тота­литарно.

Основой мифа Просвещением с давних пор считался антропомор­физм, проекция субъективного на природу.⁶ Все сверхъестественное, духи и демоны, стало тут зеркальным отображением человека, испы­тывавшего ужас перед силами природы. Согласно Просвещению, все множество мифологических фигур может быть сведено к одному и тому же знаменателю, все они редуцируются к субъекту. Ответ Эдипа на за­гадку сфинкса: "Это человек" - повторяется Просвещением в качестве выдаваемой им стереотипной справки во всех без исключения случаях, безотносительно к тому, что имеется им в виду: фрагмент объективно­го смысла, контуры некоего порядка, страх перед силами зла или на­дежда на спасение. В качестве бытия и события Просвещением зара­нее признается только то, что удается постигнуть через единство; его идеалом является система, из которой вытекает все и вся. Не в этом отличаются друг от друга его рационалистическая и эмпиристская вер­сии. Сколь бы различно ни интерпретировались отдельными школами исходные аксиомы, структура единой науки всегда оставалась той же самой. При всем плюрализме областей исследования бэконовский по­стулат Una scientia universalis⁷ столь же враждебен необязательности, как и лейбницевский Mathesis universalis - скачку. Множественность форм сводится к их местоположению и распорядку, история - к факту, вещи - к материи. Согласно Бэкону, должны также существовать и од­нозначные логические связи, посредством степеней всеобщности, меж­ду высшими принципами и данными наблюдения. Им взлелеивается, издевается де Местр, "идол лестницы"⁸. Формальная логика была ве-

'Ксенофан, Монтень, Юм, Фейербах и Саломон Раинах единодушны в этом. Ср. касательно Райнаха: Orpheus. From the French by F.Simmons. London, 1909, S.6ff.

⁷ Bacon. De augmentis seientiarum. Ibid., Band VIII, S.I 52.

⁸ Les Soirees de Saint-Petersbourg. 5ieme entretien. Oeuvres completes, Lyon, 1891, Band IV, S.256.

Понятие просвещения 21

ликой школой унификации. Она предоставила просветителям схему ис-числимости мира. Мифологизирующим отождествлением идей с чис­лами в последних сочинениях Платона выражается пафос всякого де-мифологизирования: число стало каноном Просвещения. Буржуазное правосудие и товарообмен регулируются одними и теми же уравнения­ми. "Не является ли то правило, что когда складываешь неравное с рав­ным получаешь неравное, аксиомой как справедливости, так и матема­тики?"⁹ Буржуазное общество управляется принципом эквивалентнос­ти. Оно делает разноименное сопоставимым тем, что редуцирует его к абстрактным величинам. То, что не поглощается числами, в конечном итоге единицей, становится для Просвещения видимостью, иллюзией;

современным позитивизмом оно изгоняется в поэзию. Единство оста­ется главенствующим лозунгом от Парменида до Рассела. Главным ос­тается истребление богов и качеств.

Но мифы, становящиеся жертвой Просвещения, сами являются его же непосредственными продуктами. В научном исчислении события аннулируется тот отчет, который когда-то был дан мыслью о событии в мифах. Миф стремился сообщить, назвать, высказать происхождение:

но тем самым изобразить, констатировать, объяснить. В ходе записи и собирания мифов эта тенденция усиливается. С ранних пор мифы пре­вращаются из сообщения в учение. Любой ритуал включает в себя пред­ставление о событии как об определенном процессе, на который надле­жит влиять магическим образом. Этот теоретический элемент ритуала обосабливается в самых ранних эпосах народов. Мифы в том виде, в каком их застают трагики, уже стоят под знаком той дисциплины и вла­сти, которые прославляются Бэконом в качестве цели. Место локаль­ных духов и демонов занимают небеса и их иерархия, место заклина­ний, практикуемых магом и племенем - четко субординированное жер­твоприношение и выполняемый в приказном порядке труд невольни­ков. Божества Олимпа уже более не идентифицируются непосредствен­но со стихиями, они их обозначают. У Гомера Зевс начальствует над дневными небесами, Аполлон управляет Солнцем, Гелиос и Эос пере-

⁹ Bacon. Advancement of Learning. Ibid., Band II, S.I 26.

22 в логос, стягивающийся, с прогрессом философии, в мона­ду, во всего только точку отсчета, и в массу всех вещей и созданий вов­не. Одним единственным различием между собственным существова­нием и реальностью поглощаются все иные. Безотносительно к каким бы то ни было различиям мир становится подвластным человеку. В этом единодушны иудейская история творения и религия Олимпа, "...и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающи­мися по земле"¹⁰. "О Зевс, отец мой! Ты на небесах' царишь, / Свиде­тель ты всех дел людских, / И злых и правых. Для тебя не все равно, / По правде ль зверь живет иль нет."" "Господин же, поставивший раба между собою, и ею, встречается, таким образом, только с зависимой стороною вещи и пользуется ею целиком; самостоятельную же ее сто­рону он предоставляет рабу, который ее и обрабатывает."¹² Перед эти­ми богами устоять способен только тот, кто покоряется без остатка. Пробуждение субъекта куплено ценой признания власти в качестве принципа всех отношений. По сравнению с единством подобного рода разума различие между богом и человеком низводится до степени той иррелевантности, которая уверенно констатировалась разумом уже пря­мо-таки со времен самой древней гомеровской критики. В качестве повелителя природы бог-творец и дух-устроитель тождественны друг другу. Богоподобие человека состоит в суверенитете над существова­нием, в его взгляде повелителя, в командовании.

Миф превращается в Просвещение, а природа - во всего лишь объек­тивность. Усиление своей власти люди оплачивают ценой отчуждения от всего того, на что их власть распространяется. Просвещение отно-

¹⁰ Книга Бытия, 1,26

" Archilochos. Fr.87. Цит. по: Deussen. Allgemeine Geschichte der Philosophic. Band II, Erste Abteilung. Leipzig, 1911, S.18. ("Эллинские поэты в переводах В.В.Вересаева", ГИХЛ, М., 1963, с.220).

¹² Solon. Fr. 13,25, след. Ibid., S.20. (Аристотель. "Афинская политая", Со-цэгиз, М.-Л., 1936, Приложения, с.134).

Понятие просвещения 23

сится к вещам точно так же, как диктатор к людям. Они известны ему в той степени, в какой он способен манипулировать ими. Человеку науки вещи известны в той степени, в какой он способен их производить. Тем самым их в-себе становится их для-него. В этом превращении сущ­ность вещей всегда раскрывается как та же самая в каждом случае, как субстрат властвования. Этой идентичностью конституируется единство природы. Столь же мало, как и единство субъекта, являлось оно пред­посылкой практики магического заклинания. Ритуалы шамана были обращены к ветру, к дождю, к змее снаружи или к демону внутри боль­ного, но не к веществам или экземплярам. Не один единственный и идентичный самому себе дух был тем духом, которым приводилась в действие магия; он менялся подобно тем культовым маскам, которым надлежало быть подобными множественным духам. Магия является кровавым заблуждением, но в ней господство еще не отрицается благо­даря тому, что она, будучи трансформированной в абсолютную истину, кладется в основу порабощаемого ею мира. Маг уподобляет себя демо­нам; чтобы запугать их или умилостивить, он принимает вид устраша­ющий или смиренный. И хотя его должность требует повторения одно­го и того же, он еще не объявляет себя, как это делает цивилизованный человек, для которого в таком случае его скромные охотничьи угодья съеживаются до размеров унифицированного космоса, совокупности возможностей добычи, подобием незримых сил. Лишь в качестве тако­вого подобия достигает человек идентичности той самости, которая не может быть утрачена при идентифицировании себя с другими, но кото­рая овладевает собой в качестве непроницаемой маски раз и навсегда. Именно идентичность духа и ее коррелят, единство природы, есть то, жертвой чего становится полнота качеств. Лишенная качеств природа становится хаотическим материалом для всего лишь классификации, а всемогущая самость - всего лишь обладанием, абстрактной идентич­ностью. Магии присуще специфическое заместительство. То, что про­исходит с копьем врага, его волосом, его именем, причиняется одно­временно и самому человеку, вместо бога умерщвляется жертвенное животное. Субституция при жертвоприношении знаменует собой шаг в направлении дискурсивной логики. Даже если самка оленя, приноси-

мая в жертву взамен дочери, либо ягненок, жертвуемый взамен первен­ца, несомненно обладали в придачу еще и собственными качествами, они все же являлись уже представителями вида. Они несли в себе слу­чайность экземпляра. Но святостью hie et nunc, исключительностью избранника, осеняющей заместителя, последний радикально выделя­ется, делается незаменимым при обмене. Этому кладет конец наука. В ней не существует никакого специфического заместительства: если уж жертвенные животные, то уж никакого бога. Заместительство оборачи­вается универсальной взаимозаменяемостью. Атом расщепляется не как заместитель, но как образчик материи, и кролик не заместительствует, а профессиональным рвением лаборатории третируется всего лишь как экземпляр. В силу того, что в функциональной науке различия стано­вятся текучими до такой степени, что вое тонет в одной-единственной материи, предмет науки окаменевает и закоснелый ритуал былых вре­мен начинает казаться изменчивым, поскольку им Единому приписы­валось еще и Иное. Мир магии все еще содержит различия, сами следы которых исчезли в форме языка." Самые разнообразные сходства меж­ду сущим вытесняются одним-единственным отношением между зада­ющим смысл субъектом и смысла не имеющим предметом, между ра­циональным значением и случайным носителем значения. На магичес­кой ступени сон и образ считались не всего только знаками вещи, но -связанными с последней посредством подобия или имени. Связь тут является связью не интенции, но родства. Так же, как и наука, колдов­ство преследует свои цели, но оно достигает их посредством мимези-са, а не в ходе прогрессирующего дистанцирования от объекта. Оно никоим образом не основано на "всесилии мысли", которое, подобно невротику, мог бы приписать себе примитивный человек; "переоценки психических процессов в противовес реальности"¹⁴ не может быть там, где мысль и реальность еще радикально не разъединены. "Непоколеби­мая уверенность в возможности овладении миром"¹⁵, которую Фрейд

" Ср., напр., Robert H.Lowie. An Introduction to Cultural Anthropology. New York, 1940, S.344 f.

¹⁴ Ср. Freud. Totem und Tabu. Gesammelte Werke. Band IX, S.I 06 ff.

¹⁵ Ibid., S.I 10.

Понятие просвещения 25

анахронично приписывает колдовству, соответствует лишь удовлетво­ряющей принципу реальности стадии овладения миром посредством более искусной науки. Для смены привязанных к определенному месту практик знахаря всеохватывающей индустриальной техникой потребо­валось обособление мысли по отношению к объекту, как оно было осу­ществлено в удовлетворяющем принципу реальности Я.

В качестве языковым образом развернутой тотальности, притяза­нием которой на истину подавляются более древние мифические веро­вания народных религий, солярный, патриархальный миф сам являет­ся просвещением, с которым Просвещение философское может теперь померяться силами как с равным. И ему воздается сторицей. Мифоло­гия сама развязала процесс бесконечного просвещения, в ходе которо­го любое определенное теоретическое воззрение с неизбежной необхо­димостью вновь и вновь подвергается уничтожительной критике, выс­тавляющей его в виде всего лишь некоего верования, вплоть до того, что понятия духа, истины и даже просвещения сами становятся отно­сящимися к сфере анимистического колдовства. Принцип роковой не­обходимости, губящий героев мифа и развертывающийся в качестве логического следствия прорицания оракула, не просто господствует, будучи облагороженным до убедительности формальной логики, в лю­бой рационалистической системе западноевропейской философии, но управляет даже самой последовательностью систем, которая начинает­ся с иерархии божеств и которой, в условиях перманентных сумерек кумиров, направляется гнев в отношении недостающей порядочности как идентичного содержания. Подобно тому, как мифами уже осуще­ствляется просвещение. Просвещение с каждым своим шагом втягива­ется все глубже и глубже в мифологию. Оно перенимает весь материал мифов для того, чтобы их разрушить, и как их судия подпадает под чары мифов. Оно стремится избежать суда роковой неизбежности и соответствующего возмездия тем, что учиняет акт возмездия над ним самим. В мифах все случившееся должно быть покаянием за то, что оно случилось. От этого в Просвещении остается только то, что факт становится ничтожным, едва случившись. Учением о равенстве дей­ствия и противодействия власть повторения над существованием ут-

26 Макс ХОРКХАЙМЕР, Теодор В.АДОРНО

вердилась много позже того, как люди отказались от той иллюзии, что благодаря повторению они способны идентифицировать себя с повто­ряющимся существующим и, тем самым, избежать его власти. Но чем более рассеивается эта иллюзия магии, тем неумолимее вовлекается человек повторением в сане закономерности в тот кругооборот, посред­ством опредмечивания которого в закон природы он мнит себя удосто­веренным в качестве свободного субъекта. Принцип имманентности -объяснение каждого события как повторяющегося - который отстаива­ется Просвещением в противовес мифологической продуктивной силе воображения, есть принцип самого мифа. Сухой мудростью, не допус­кающей ничего нового в подлунном мире, потому что кости бессмыс­ленной игры брошены, великие мысли все уже помыслены, возможные открытия заранее конструированы, а люди нацелены на самосохране­ние посредством приспособления - этой сухой мудростью репродуци­руется именно то чисто фантастическое, что отвергается ею: санкция рока, которой, посредством возмездия, неустанно воссоздается вновь то, что уже некогда было. Таков вердикт, критически воздвигающий границы возможного опыта. Идентичность оплачивается в первую оче­редь всем тем, что не способно в одно и то же время быть идентичным самому себе. Просвещение ликвидирует беззаконие прежнего неравен­ства, непосредственное барство, но в то же время и увековечивает его в универсальном опосредовании, в соотнесенности всякого сущего с любым иным. Им исполняется то, что восхваляется Киркегором в его протестантской этике и что уже наличествует в эпическом цикле о Ге­ракле в качестве одного из прообразов мифологического могущества:

им отсекается несоизмеримое. Здесь не только разлагаются мыслью качества, но и принуждаются к реальной конформности люди. То бла­го, что рынок не задает вопросов о происхождении, оплачено торгую­щим тем, что те возможности производства товаров, продающихся на рынке, которыми наделен он от рождения, он дозволяет моделировать другим. Самость людям даруется в каждом случае как их собственная, ото всех других отличная для того, чтобы тем вернее была она той же самой. Но так как ей никогда не удавалось полностью ликвидировать­ся, на протяжении всего либералистского периода Просвещение по-

Почятие просвещения 27

стоянно симпатизировало социальному насилию. Единство манипули-руемого коллектива состоит в негации каждого единичного его члена, что очень далеко от того способа, каким общество сумело сделать его одним-единственным. Орда, наименование, вне сомнения, применимое к организации "Гитлерюгенд", никоим образом не является рецидивом варварства, но - триумфом репрессивной эгалитарности, развитием ра­венства прав в бесправие равенства. Фашистская имитация мифа ра­зоблачает себя в качестве подлинно первобытного мифа, ибо мифу под­линному было присуще прозрение возмездия, тогда как мифом фаль­шивым оно слепо учиняется над его жертвами. Любая попытка порвать узы природного принуждения, в результате чего сломленной оказыва­ется сама природа, лишь прочнее затягивает эти узы. Таков путь, про­ложенный европейской цивилизацией. Абстракция, инструмент Про­свещения, относится к своим объектам подобно року, понятие которо­го ею искореняется: способом ликвидации. В условиях нивелирующе­го господства абстрактного, делающего все в природе повторяющим­ся, и индустрии, для которой оно его обрабатывает, сами освобожден­ные в конце концов становятся той "толпой", которую Гегель¹⁶ охарак­теризовал как результат Просвещения.

Дистанцированность субъекта от объекта, предпосылка абстракции, имеет своим основанием ту дистанцию к вещи, которая приобретается господином посредством подданного. Песни Гомера и гимны Ригведы принадлежат эпохе землевладения и закрепленных площадей, когда воинственная народность, властвующая над массой побежденных ею автохтонов, становится оседлой.'⁷ Верховный бог среди божеств воз­никает с этим буржуазном миром, в котором царем как предводителем военной аристократии подданные удерживаются на земле, в то время как врачами, прорицателями, ремесленниками, торговцами осуществ­ляется обращение. С концом номадизма социальный строй учреждает­ся на базисе прочно закрепленной собственности. Такой собственник,

¹⁶ Phaenomenologie des Geistes. Ibid., S.424.

¹⁷ Ср. W.Kirfel. Geschichte Indiens. In: Propylaeenweltgeschiehte. Band Ш, S.261 f.; и G.Glotz. Histoire Grecque. Band I. In: Histoire Ancienne. Paris, 1938, S. 137 ff.

28 Макс ХОРКХАЙМЕР. Теодор В.АДОРНО

как Одиссей, "издали управляет многочисленным, педантично подраз­деленным персоналом, состоящим из волопасов, чабанов, свинопасов и слуг. Вечером, наблюдая из своего замка, как земля озаряется тыся­чью огней, jh может позволить себе со спокойной душой отойти ко сну: он знает, что его славные слуги бодрствуют, готовы уберечь от ди­ких зверей и охранить от воров его владения, для защиты которых они и существуют."¹⁸ Всеобщность мысли, как ее развивает дискурсивная логика, господство в сфере понятия выстраивается на фундаменте гос­подства в действительности. В смене магического наследия, древних диффузных представлений находит свое выражение понятийным един­ством структурируемая приказным порядком, устанавливаемая свобод­ными людьми конституция жизни. Самость, обучившаяся порядку и субординации на порабощении мира, скоро вообще начинает отожде­ствлять истину с мышлением-распорядителем, без вводимых которым четких различий она и не способна существовать. Вместе с миметичес-ким колдовством ею табуируется и то знание, которым в самом деле затрагивается предмет. Ее ненависть распространяется одновременно и на образ поверженного первобытного мира? и на свое собственное воображаемое счастье. Хтонические божества коренного населения из­гоняются в ад, в который превращается Земля под властью солнечно-световой религии Индры и Зевса.

Но небеса и ад неразрывно связаны друг с другом. Подобно тому, как имя Зевса в тех культах, которые не исключали друг друга, равным образом принадлежало и подземному божеству? и богу света ", подоб­но тому, как олимпийские боги имели обыкновение поддерживать кон­такты всякого рода с богами хтоническими, не были однозначно отде­лены друг от друга добрые и злые силы, благо и зло. Они были сцепле­ны между собой как возникновение и уничтожение, как жизнь и смерть, как лето и зима. В солнечно-ясном мире греческой религии продолжа-

"G.Glotz. Ibid., S. 140.

"Ср. Kurt Eckennann. Jahrbueh der Religionsgeschichte und Mythologie. Halle, 1845, Band I, S.241; и O.Kem. Die Religion der Griechen. Berlin, 1926, Band I, S.181f.

Понятие просвещения 29

ла жить смутная нерасчлененность того религиозного принципа, кото­рый на самой ранней из известных стадий развития человека почитал­ся в качестве мана. Первоначально, будучи еще не дифференцирован­ной, была она всем неведомым, чуждым; тем, что оказывалось транс­цендентным кругу опыта, тем, что в вещах было больше их наперед уже известного существования. То, что примитивом в этом случае рас­познается в качестве сверхъестественного, никоим образом не являет­ся духовной субстанцией как противоположностью материального, но - взаимосвязностью естественного в противовес отдельному его звену. Вопль ужаса, который вырывается при встрече с непривычным, стано­вится его именем. Им фиксируется трансцендентность неведомого по отношению к известному и тем самым - святость ужаса. Раздвоение природы на видимость и сущность, на воздействие и силу, лишь благо­даря которым становятся возможными как миф, так и наука, порожде­но страхом человека, сам способ выражения которого становится объяс­нением. Не душа переносится на природу, как то заставляет думать пси­хологизм; мана, движущий дух, никоим образом не является проекци­ей, но эхом реального всемогущества природы в слабых душах дика­рей. Разделение на одушевленое и неодушевленое, заселение опреде­ленных мест демонами и божествами берет свое начало в этом преани­мизме. Само разделение субъекта и объекта уже заложено в нем. Когда с деревом обращаются не просто как с деревом, а как со свидетель­ством чего-то иного, как с местопребыванием мана, язык обретает спо­собность выразить то противоречие, что нечто является им самим и в то же время чем-то иным, нежели оно само, идентичным и неидентич­ным.²⁰ Благодаря божествам язык из тавтологии становится языком. Понятие, которое расхожей дефиницией определяется в качестве един­ства признаков под него подводимого, напротив, с самого начала было продуктом диалектического мышления, для которого что-либо есть то, что оно есть, лишь благодаря тому, что оно становится тем, чем оно не

Дата добавления: 2015-05-26