Млн.руб. 2 страница

Грегуар был опьянен внезапной свободой, находя все вокруг прекрасным, прохожих приятными, а молодых женщин в легких летних нарядах безумно соблазнительными.

Следует сказать, что до сих пор личная жизнь Грегуара Батая была менее богата, чем финансовая. Слишком много времени и сил Грег посвящал созданию сложных досье, поэтому довольствовался мимолетными отношениями с девушками без будущего, которые соблазнялись его невинным детским видом и, конечно же, расточительностью.

Шесть лет назад, перед отъездом в Японию, у него была продолжительная связь с одной молодой актрисой. Они познакомились у друзей, в таверне на Монмартре, где какие-то несостоявшиеся актеришки читали стихи со шляпой в руках, которую они протягивали в надежде получить за это хоть какую-то плату. В тот вечер Грегуар дал одному из них 500 франков. Это привлекло внимание присутствующих, в том числе и прекрасной Арианы, которая никогда не видела, чтобы так сорили деньгами. Грегуар познакомился с молодой актрисой, и они до поздней ночи гуляли по городу. Ариана была поражена этим молодым человеком, чувствительным, действительно любящим поэзию и который дал актеру 500 франков потому, что ему действительно понравилось, как тот читал Гюго.

Грегуар начал посещать постановки, в которых играла Ариана. Они страстно полюбили друг друга. Так продолжалось в течение года. Но затем взбалмошной Ариане стало сложно с подозрительным Грегом. Девушке казалось, что Грегуар давит на нее, поэтому летом она сбежала в Испанию с другим молодым человеком. С ним ей было легко и весело. Ариана предпочла сделать это, поскольку за наивным видом Грега, по ее мнению, скрывались холодный инстинкт убийцы и материальные амбиции, убивающие все чувства. Молодой финансист напрасно пытался возобновить отношения. Приговор был вынесен, и Ариана своего решения не изменила. Следующей осенью Международный банк предложил Грегу должность маклера в Токио. Он принял предложение не раздумывая, уверенный, что вдали от Арианы быстро избавится от любовных переживаний.

Итак, он покинул Париж и с тех пор был там всего пару раз, да и то проездом, чтобы повидать друзей на юге Франции или побывать в Герэ, чтобы встретиться с семьей.

Грегуар, одетый в кремовый костюм из очень тонкого хлопка с небрежно повязанным галстуком, чувствовал, как в кармане пиджака перекатывается мячик для гольфа.

Официант принес ароматный завтрак – кофе и бутерброды.

За соседним столиком сидел мужчина в темном костюме. Он с аппетитом поглощал жареные сосиски, запивая их красным вином, цвет которого резко контрастировал с его бледным, усталым лицом. Грегуар посмотрел на часы – маленький экран показывал два часа утра по нью-йоркскому времени. Наверняка это был один из парижских маклеров, которые каждую ночь ведут торги с американскими рынками и ложатся спать только под утро с головой, забитой продажами.

Грегуару было знакомо это чувство дискомфорта от смены часовых поясов, когда в Токио поздно вечером он ждал открытия биржевых рынков Франкфурта и Парижа. Внешность его соседа красноречиво свидетельствовала о том, что в мире финансов Парижа тоже не существует времени.

Он нащупал в кармане маленький мячик и повертел его в руке, чувствуя каждую выемку. Восемь дней прошло с того момента, как Амбруаз Беллекдал ему мячик, восемь дней он оттягивал момент его возврата. Как всегда во время принятия важного решения, Грегуар тщательно взвешивал все «за» и «против». Отправившись в Токио после разрыва с Арианой, молодой человек понял, что поступил опрометчиво, и не хотел повторять ошибку.

Быстро проглотив бутерброды из свежайшего багета с маслом, которых Грегуар не пробовал уже целую вечность, он смахнул крошки и принялся за чтение экономической прессы. Он приобрел последние номера «Financial Times» и «Wall Street Journal». На всякий случай, поскольку Беллек говорил о знакомстве с итальянским рынком, он купил «Sole 24 Ore». Но самым большим удовольствием для него было чтение французских газет. Он с наслаждением открыл «Les Echos», затем «Le Figaro», a «Le Monde» решил прочитать после обеда.

Этим утром вся пресса только и писала, что о противниках ГМО (генетически модифицированных организмов), этих сельскохозяйственных синдикалистах, которые накануне разорили экспериментальные поля генетически модифицированной пшеницы в юго-западном департаменте. Поддерживаемые Жозе Бове, который никогда не упускал случая назвать их своими последователями, разорители полей размахивали своим оружием – блестящими новыми косами, призывая вернуться к натуральному сельскому хозяйству, ориентированному на здоровье потребителя, прославляющему честность и достоинство крестьян.

Не сомневаясь, что все это далеко от мира молочного производства, Грегуар Батай мысленно поздравил свою семью с тем, что они не выбрали зерно, курс которого, впрочем, был очень низким.

Различные ассоциации разоблачали опасность ГМО, на первый план выдвигая этические и экономические аспекты. Речь шла о риске концентрации ферм в одних руках, об угрозе истребления местных твердых сортов зерна, а также о возможности быстрого исчезновения маленьких хозяйств, которые не смогут конкурировать с ценами на ГМО. Говорилось также о конце биологического разнообразия, и все это ради чьего-то обогащения.

Далее были представлены научные аргументы, противоречащие предыдущим высказываниям. Представители фирмы «Mosampino» выступали в защиту ГМО, утверждая, что они абсолютно безвредны для человеческого организма. А некоторые независимые европейские эксперты говорили в первую очередь о предосторожности и призывали провести более серьезные и продолжительные исследования.

Дальше шли цифры. Огромные цифры, не нуждающиеся в комментариях. Миллиарды долларов, вложенные в конце девяностых группой американских компаний в исследования в области генетики. Миллиарды долларов, которые в будущем принесут огромные доходы агропромышленному капитализму, находящемуся по ту сторону Атлантики. Джордж Буш развязал войну в Ираке, одним из последствий которой стало распределение контрактов по реконструкции и восстановлению страны организациям США. Казалось, что Вашингтон был готов начать и продовольственную войну. Не запретом на торговлю, как было в восьмидесятых, когда Джимми Картер хотел наказать страны коммунистического блока. Те времена прошли. На этот раз Америка хотела навязать свою новую продуктовую модель, распространить свое генетически модифицированное зерно, также как кока-колу, «McDonald’s» и стереотипные фильмы.

Грегуар Батай понял, что теперь борьба ведется в открытую. Претенденты на свою долю рынка вышли из тени. Они хотели завоевать Европу. Грег же, будучи более скромным, но не менее настойчивым, хотел вновь завоевать любовь и уважение своей семьи.

Молодой человек расплатился и, покидая кафе, снова нащупал в своем кармане круглый мячик. Он решил вернуть его владельцу, офис которого находился в двух шагах отсюда, на Банковской улице. Грегуар направился туда с легким сердцем, приняв наконец решение.

Дон Мельчиорре смотрел на экран компьютера. То, что итальянец увидел на представленном там графике, не удовлетворило его.

Старый лев повертелся на своем стуле и позвал Эмилио Грациани, свое доверенное лицо, единственного человека, который, кроме него, разумеется, имел возможность напрямую контактировать с банками и финансовыми организациями Милана.

– Эмилио, – начал он, не утруждая себя приветствиями и считая обращение по имени большой милостью со своей стороны. – Эмилио, – повторил дон Мельчиорре, даже не приглашая своего подчиненного присесть, – я должен знать…

– Да, патрон?

– Мы – лидеры в производстве молока. Это очень хорошо. Йогуртов – тоже хорошо. Но скажите мне, пожалуйста, этот агропромышленный мир, в котором мы пытаемся удерживать свои позиции, в какой области он, по-вашему, развивается быстрее всего?

– Сегодня или в будущем? – спросил Грациани, поправляя очки с толстыми линзами, которые, казалось, служили ему, скорее, защитой от взгляда патрона.

– В будущем! – прокричал дон Мельчиорре. – В будущем!

– Тут нет никаких сомнений. Агробизнес будет канадским, южноафриканским, австралийским и бразильским. И, конечно же, я даже не говорю о США.

– Но почему же? Поговорим об Америке! И о других – о Южной Африке, о Бразилии.

Дон Мельчиорре снова покачался на стуле и показал на график, представляющий дерево группы «Verdi».

– Тогда объясните мне, Эмилио, почему наша группа, которая считается международной, не внедрилась ни в одну из тех стран, о которых вы упомянули.

– Транспортировка молока, даже концентрированного и пастеризованного, на большие расстояния нерентабель-^ на, – произнес Грациани, стараясь сильно не волноваться.

Уже не в первый раз его патрон, испытывая острый приступ мании величия, удивлялся тому, что его группа до сих пор не является империей. Однако этим утром дон Мельчиорре был настроен очень решительно: он действительно намеревался превратить свое дерево в целый лес – огромный и недоступный лес, в котором можно потеряться и в который трудно проникнуть чужаку.

– Я не говорю вам о транспортировке нашего молока, о его погрузке в самолет или на корабль, – нетерпеливо говорил Кабальеро, как его называли соратники. – Но ведь гам, в вашем Эльдорадо будущего, продаются компании!

– Несомненно, патрон, несомненно. Но позвольте напомнить, что определенная вами политика основывается на отказе от кредитования. А ведь приобретения за границей – это открытие кредитной линии, меньшая независимость, риск…

– Хватит, – отрезал дон Мельчиорре. – Я пригласил вас в свой кабинет не для того, чтобы вы объясняли мне, как управлять предприятием. Вы должны быть изобретателем, Эмилио, новатором, создателем.

– Я не могу создать деньги, которых не существует, – с обидой в голосе ответил Грациани.

В ответ патрон лишь пожал плечами – а чего еще он мог ожидать от своего подчиненного? Управляющий развернулся и, расстроенный, вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

А дон Мельчиорре был уже далеко – в Бразилии, Южной Африке или Канаде. Там, где билось сердце того мира, который вызывал у него дрожь, мира бизнеса в масштабе XXL, мировой экономики, планетарного успеха.

С личного телефона дон Мельчиорре набрал скрытый номер. На другом конце провода ответил мужской голос.

– Через час в опере, – произнес хозяин группы «Verdi».

– Я буду, – ответил баритон.

Дон Мельчиорре посидел несколько минут в тишине, приводя в порядок мысли, а затем позвал своего шофера.

– Джузеппе!

– Да, патрон.

Дон Мельчиорре вздрогнул. Джузеппе Альбони был другом детства и более сорока лет работал у него водителем. Своим складом характера, храбростью, широтой души и щедростью бедняк Джузеппе Альбони навсегда завоевал сердце дона Мельчиорре. Они были сообщниками, у которых никогда не возникало конфликтов, разве что из-за какой-нибудь красотки в молодости. Но это было так давно…

– Что это взбрело тебе в голову называть меня патроном?

– Я пошутил, – улыбнулся Джузеппе.

– Плохая шутка, – ответил дон Мельчиорре. – Выводи машину во двор, мы уезжаем.

– Далеко?

– В Милан.

– А… – произнес Джузеппе.

– Через 45 минут я должен быть в опере.

– У нас еще много времени!

– Действительно.

Улыбка снова появилась на лице Джузеппе. Милан был всего лишь в восьми километрах отсюда. Если «патрон» хотел выезжать уже сейчас, это означало, что он хочет проехать по дороге их детства, вернуться в старые добрые времена.

Дон Мельчиорре сел на заднее сиденье старой «Мазератти», которая благодаря Джузеппе находилась в прекрасном состоянии. Салон автомобиля был отделан кожей и красным деревом. Эту машину уже давно сняли с производства, но владелец группы «Verdi» ни за что не хотел с ней расставаться, несмотря на заманчивые предложения, которые постоянно делал ему концерн «Fiat». Кабальеро нравился величественный вид «Мазератти». Любуясь пейзажем сквозь тонированные стекла автомобиля, дон Мельчиорре наслаждался спокойствием и тишиной в компании старого друга Джузеппе.

Шофер сам выбрал дорогу. Он знал, куда хочет заехать дон Мельчиорре. Они пересекли огромную равнину и дубовую рощу. Затем направились к единственному холму, который возвышался посреди этой равнинной местности.

– Сюда? – уточнил Джузеппе, встретив взгляд своего друга в зеркале заднего вида.

– Да, – ответил дон Мельчиорре.

Они подъехали к хутору из пяти или шести домов, практически превратившихся в руины. Когда-то здесь жили люди. Только они двое знали об этом месте, потому что выросли на этом клочке земли, вдали от всего мира, в бедности, но окруженные родительским теплом. К счастью, они смогли получить образование и вырваться из своего окружения.

Как всегда, когда они приезжали сюда, никто не произносил ни слова. Джузеппе садился на скамейку, где столько раз видел своего отца, курящего трубку и наблюдающего, как заходит солнце. Дон Мельчиорре любил походить по дому, где жила их семья, подолгу останавливаясь перед маленькими окошками, и побродить по земле своих родителей, там, где бегал в детстве. Он глубоко вдохнул воздух, как будто хотел почувствовать запах детства. Дон Мельчиорре ловил каждый звук из прошлого, каждое утраченное ощущение. Все это превратилось в руины, пыль и призраков. И каждый визит заставлял его почувствовать пропасть между миром живых, к которому он пока еще принадлежал, и миром мертвых, на который смотрел с недоверием и злостью, словно решил никогда туда не попадать, хотя возраст неумолимо приближал этот момент.

Время шло медленно, но все же шло. Перед тем как отправиться в Милан, они посетили маленькое кладбище, Дон Мельчиорре остановился у могилы своих родителей, у простой каменной плиты со стертыми надписями. Его родители сами выбрали свой путь – жизнь в нищете и в этом, и в ином мире. Но они были богаты внутренне: более полувека их объединяла настоящая любовь. Дон Мельчиорре соблюдал их волю, позволяя себе только вырывать кое-где пробивающуюся траву.

Джузеппе находился слишком далеко, чтобы слышать, что говорил дон Мельчиорре, но был удивлен, догадавшись, что его друг рассуждает об одиночестве с очень серьезным видом, словно спрашивая что-то у своего отца. Он видел даже, как его друг, обычно очень сдержанный, размахивал руками. Когда владелец группы «Verdi» предстал перед своим шофером, его лицо было таким умиротворенным, словно он получил благословение своих родителей.

– Вот здесь мы родились, – пробормотал дон Мельчиорре.

– Да…

– Ты знаешь, почему наши родители всю свою жизнь провели здесь, хотя могли найти работу в городе или на ферме?

– Нет, – произнес Джузеппе и спросил: – Почему?

Он всегда гордился своим другом, который знал то, чего не знал он сам.

– Посмотри хорошенько, – продолжил дон Мельчиорре. – Отсюда, с холма, им казалось, что им принадлежит весь мир.

Шофер кивнул головой. Они вернулись в «Мазератти», но на этот раз патрон сел рядом со своим другом.

– Езжай помедленнее. Я тоже хочу видеть эту равнину и думать, что мир принадлежит мне.

– Но он действительно принадлежит тебе, – простодушно ответил Джузеппе, осторожно выезжая на дорогу в Милан.

Вилл Дженкинс, «наименее серый» из троих мужчин, неделю назад посетивших профессора Брэдли, времени даром не терял. Через своих европейских друзей он нашел след Грега Батая, которого не видел уже шесть лет, и отправил ему письмо по электронной почте. Грегуар сразу же ответил, что будет рад встретиться во время своего следующего приезда в Париж. Все складывалось удачно, и Дженкинс написал о своей командировке в Европу. Молодые люди обменялись номерами мобильных телефонов и договорились выпить по стаканчику вина в квартале Сен-Жермен-де-Пре.

Но сначала Дженкинсу нужно было заехать в Чикаго. Утром он вылетел из Ныо-Иорка.

Как и всегда, приезжая в Чикаго, Дженкинс почувствовал, что его буквально поглощает этот огромный город. Ему казалось абсолютно естественным, что раньше он был прибежищем авантюристов и бандитов, таких как Аль Капоне.

Пока такси мчало его в центр, Дженкинс созерцал величественно возвышающиеся над городом небоскребы – творения из стекла, стали и бетона. Вдалеке блестело озеро Мичиган, отделяющее Чикаго от всего мира, да и вообще казалось, что, кроме этого города, в мире больше ничего нет. Дженкинс без труда отыскал глазами «Sears Tower». Его ожидали на крыше здания, чтобы продемонстрировать что-то необычное.

– Если все, о чем мне говорили, правда, – думал он, – если фотографии настоящие, то это действительно чудо.

Такси выехало на бульвар Джексона, и Дженкинс попросил остановиться перед величественной пирамидой Чикагской фондовой биржи. У него еще было время, чтобы рассмотреть фасад этого храма аграрной Америки. На верху здания неизменно находилась статуя Осириса, бога сельского хозяйства в Древнем Риме. А с двух сторон монументальных часов, которые отбивали не только обычное время, но и начало и завершение торговых сессий, стояли скульптура человека в капюшоне с мешком зерна и скульптура индейца с початками маиса.

Из-за большой двери биржи доносился гул рынка, там заключались тысячи сделок по покупке и продаже зерна и сои, формировались цены на несколько месяцев вперед. Спрос и предложение на зерно всего мира уравнивались здесь каждый день. Нужно было создать такое предложение, чтобы страны-покупатели могли позволить себе приобретения. Чикагская фондовая биржа не имела ничего общего с Армией спасения. Здесь занимались бизнесом, большим бизнесом, где счет идет на миллиарды долларов. Статуя Осириса неизменно выступала судьей в ежедневной игре экономического либерализма, связанного с плодами земли. Дженкинс, будучи еще студентом экономической школы, понял, что существует настоящая религия раздела.

Двадцать минут спустя лоббист вышел из такси у входа в «Sears Tower». Подняв голову, он пытался разглядеть верхушку этой гигантской сигары, выросшей из земли и, казалось, пробивающей небо. Официально в «Sears Tower» находились только офисы, занимающиеся недвижимостью и финансами, настоящее скопление «белых воротничков», заваленных толстыми досье, а также небольшие конторы адвокатских и рекламных услуг.

С вершины «Sears Tower» открывался великолепный вид, и посещение этой смотровой площадки долгое время было одним из главных развлечений. Но в течение уже нескольких месяцев, к большому разочарованию туристов и детей, открытая площадка сто третьего этажа была закрыта для публики.

По официальной версии, после 11 сентября 2001 года высокое здание находилось под надежной охраной. Пилоты самолетов, пролетающих над Чикаго, получили строгое указание проходить на достаточно большом расстоянии от башни.

Однажды маленький частный самолет с пилотами-любителями нечаянно пролетел над башней. Его пассажиры с удивлением заметили странные растения, покрывающие сто третий этаж. Их показания были опубликованы в «Chicago Tribune» с фотографией, по правде говоря, малоубедительной, черно-белой, снятой со слишком большого расстояния.

Но этого хватило, чтобы через два дня репортеры всех газет задавали вопрос: что же происходит на сто третьем >таже «Sears Tower»? Официальное сообщение погасило разгоревшуюся было полемику, объяснив, что в целях безопасности на площадке размещено антивибрационное устройство, по виду напоминающее красный ковер. Поскольку красное пятно было даже издали заметно пилотам самолетов, вылетающих из аэропорта О’Хара, секрет был сохранен.

Патроны Дженкинса были вне себя от волнения, но после этого инцидента ажиотаж спал, и никто больше не интересовался, что же происходит на сто третьем этаже, даже дети уже не стремились «добраться до неба», так как их интерес был направлен теперь на здание «Amoco Oil», которое любезно предложило свою смотровую площадку, почти такую же, как у «Sears Tower».

На первом этаже здания, у лифтов, несла вахту целая армия полицейских. Следует сказать, что со своей сотней лифтов «Sears Tower» напоминала кусок сыра с крупными дырками. За семьдесят секунд эти суперсовременные кабинки поднимали на высоту 440 метров от земли, на самую вершину башни. Головокружительный подъем!

Дженкинс представился администратору и показал свои документы. Служащая попросила его немного подождать – за ним должны были спуститься. Едва он успел осмотреться, как перед ним возник стройный мужчина лет сорока. Это был сам Макинтош, ответственный за программу, которую представители «Mosampino» сдержанно окрестили «103» – по номеру этажа.

Они направились к лифту, доступ к которому для посетителей был закрыт.

– Вы не поверите своим глазам, – произнес Макинтош, когда они оказались одни в лифте.

Зазвучала экспериментальная музыка с очень сильным металлическим оттенком. Дженкинс предпочел бы «Rolling Stones» или Мадонну. В этой кабинке, которая казалась меньше обычного лифта, он чувствовал себя немного подавленным. На индикаторе высвечивались номера этажей. Они проехали пятьдесят восьмой этаж, и вдруг лифт остановился. Слабая лампочка освещала желтоватым светом лица мужчин.

– Не волнуйтесь, – сказал Макинтош, – это в целях безопасности. Мы специально установили этот лифт в угловой части здания, где он не был предусмотрен. Мы вынуждены останавливаться на пол пути, чтобы предотвратить перенапряжение тросов. Нет никакой опасности, через несколько секунд мы поедем дальше. Все хорошо.

Действительно, кабинка снова осветилась, и Дженкинс почувствовал под ногами вибрацию трогающегося лифта. Он глубоко вдохнул и заметил, что его лоб покрылся испариной.

– Вот мы и прибыли, – объявил руководитель программы «103». – Добро пожаловать в будущее!

Они прошли по прозрачному переходу, который вывел их прямо на площадку сто третьего этажа, равную по размеру двум теннисным кортам. Свет был таким ярким, что Дженкинсу пришлось достать свои очки от солнца. Надев их, он не смог удержаться от удивленного «боже мой!».

Перед ним расстилалось самое настоящее поле. Бескрайнее неземное поле пшеницы, растущее словно из ниоткуда. Поле абсолютно красной пшеницы, неестественно красной.

– Боже мой! – повторил Дженкинс. – Но что это такое?

– Я же вам говорил, что зрелище будет уникальным! – вскричал Макинтош, гордый произведенным впечатлением.

– Но почему она красная?

– Вам не знакомо такое явление, как обман зрения, Билл? Вы сейчас поймете. Со всеми этими самолетами, которые болтаются в небе, словно шпионы, с этими фотоаппаратами, с постоянно совершенствующимися объективами мы вынуждены быть очень осторожными и предусмотрительными. Пшеница не должна была напоминать пшеницу.

– Понятно. Но как у вас возникла идея вырастить пшеницу красного цвета?

– А она не красная, Билл. Это оптическая иллюзия.

– Оптическая иллюзия?

– Точно. Мы нашли это решение благодаря фильму «Танцы с волками».

– И что тут будут делать волки? – спросил Дженкинс с некоторым волнением, чувствуя, что присутствует при рождении великого чуда.

– Вы видели фильм? Он снимался на Западе ранней весной. А по фильму действие происходило ранней осенью. Поля пшеницы в кадре должны были быть цвета охры, а в действительности они были зелеными.

– И что?

– У режиссера возникла гениальная идея. Он покрасил пшеницу, чтобы она выглядела спелой.

– Покрасил?

– Вот именно. Мы сделали то же самое. Но мы покрасили ее не для того, чтобы придать ей спелый вид, а для того, чтобы она была неузнаваема. Издалека наше поле кажется чем-то вроде красного ковра. Впрочем, эта красная дорожка развернута в вашу честь, дорогой Дженкинс.

Дженкинс улыбнулся.

– Это… Я слегка запутался. Речь идет о генетически модифицированных организмах?

– Это не просто генетически модифицированная пшеница. Это ГМО-ЮЗ. Вот как она называется на самом деле. Она имеет антитела против всех возможных болезней: грибков, жучков и всего прочего. Ее зерно словно компьютер, защищенный от всех вирусов. Вы выращиваете эту пшеницу, и ее колосья становятся настоящей крепостью, в которую нельзя проникнуть, которую нельзя атаковать, но вполне можно есть.

Билл кивнул.

– Во всем остальном она напоминает обычную пшеницу?

– Ее семена тщательно упаковываются для хранения, словно лекарства. Впрочем, зерна обычной пшеницы хранятся точно так же. Меняется только цвет упаковки. Я не удивлю вас, сказав, что у семян ГМО-ЮЗ красная упаковка.

Билл Дженкинс ознакомился с записями своего собеседника о проделанной работе. Они касались урожая, цены муки, закупочных цен на семена.

– А санитарные исследования, научные аргументы?

– Вы, как и я, читаете газеты. Некое утверждение является научной истиной, если так думает большинство ученых на данный момент. Сегодня наши ученые утверждают, что ГМО – это благо для человечества. В Европе они утверждают обратное.

– Я знаю. Най нужно найти там поддержку – и место для исследований, такое же недоступное, как сто третий этаж, чтобы проводить эксперименты на природе.

– Это ваша работа, Дженкинс. Мы занимаемся биологическими и агрономическими разработками. А вам предстоит воплотить их в реальность.

– Я пока не нашел хороший лифт, но уже ищу вход! – пошутил молодой лоббист агрохимической фирмы.

– Определенно ясно одно: наш урожай исключителен, а устойчивость растений уникальна.

– Я в этом убежден. Осталось убедить остальной мир!

– Если дирекция доверяет вам, значит, у нее есть на это причины, – игриво произнес Макинтош, приглашая своего гостя пройтись по красному полю.

Когда они шли между колосьев, Дженкинс поинтересовался, кто занимался покраской.

– Главный декоратор «Танцев с волками», – как ни в чем не бывало, ответил Макинтош. – Мы уверены в секретности. Кевин Костнер не был поставлен в известность. Иначе он был бы способен снять версию «Танцы с ГМО»! Видели бы вы это зрелище! Пришел парень с двумя огромными пульверизаторами на спине и покрасил все – даже стены. Это было настоящее зрелище!

– Вы уверены, что утечки информации не будет?

– Мы постоянно получаем из Франции сообщения о выходках банд, которые считают своим долгом уничтожение исследовательских работ под предлогом, что им не нравятся ГМО. Мы не можем позволить себе подобный риск – иметь под боком типов, которые так и норовят разграбить наши экспериментальные поля. До сих пор еще никто не пробрался сюда с намерением все уничтожить.

– Браво! Стратегия действительно эффективная. Но рано или поздно мы должны выйти из тени.

– Да. У нас все готово. Нужно только завоевать Европу – старую и новую.

– Я знаю. Но самое сложное – начать. Дальше все пойдет по накатанной.

– Не медлите. Дирекция недовольна тем, что приходится финансировать исследования и разработки, которые не находят поддержки в массах.

Дженкинс молча кивнул. Макинтош проводил его до лифта и на прощание сказал:

– Ничего не бойтесь. При спуске он не останавливается на пол пути. Он мчится!

– Как и я, – сказал Дженкинс.

– Правильно, Билл. Мчитесь. Америка и «Mosampino» смотрят на вас!

Оказавшись на улице, Дженкинс снова посмотрел вверх, на крышу «Sears Tower». Все его мысли занимало только одно – оптическая иллюзия.

Театр «Ла Скала» уже несколько месяцев был на ремонте, и представления шли на сцене театра «Арчимбольди» – огромного музыкального дворца, построенного на периферии Милана и рассчитанного на две тысячи зрителей. Дон Мельчиорре, финансирующий работы, проводимые в «Ла Скала», чувствовал себя там как дома. Именно поэтому иногда он назначал встречи здесь, вдалеке от любопытных взглядов, в ложах театра, покинутых на время реконструкции.

Когда Милан запустил эту великую стройку, владелец группы «Verdi» поторопился предложить свою финансовую помощь, зная, что в этом ему не смогут отказать. В качестве компенсации он добился того, что три сезона после открытия этого волшебного театра будут посвящены творчеству Верди. Рабочие часто видели в театре этого пожилого мужчину, напевающего что-то себе под нос, и не знали, что это аграрный магнат.

Как и всегда, дон Мельчиорре вошел в театр с черного хода; поговаривали, что через эту дверь во время долгих спектаклей принцесса Висконти сбегала на свидания к своему любовнику. Проходя по сцене, дон Мельчиорре не удержался, чтобы не прикоснуться к знаменитому пурпурному бархатному занавесу, и это доставило ему большее удовольствие, чем успехи в молочном бизнесе.

Затем он направился к самой известной и большой ложе почитателей бельканто, освещенной тяжелыми хрустальными люстрами. Там он принялся ждать. Консьержу были даны указания проводить визитера прямо сюда. Как он и предвидел, дон Мельчиорре пришел слишком рано – а может, человек, которого он ждал, опаздывал. Он выключил свет и остался в полумраке, слушая грустную мелодию, удобно расположившись на софе.

«Реквием» Верди всегда производил на него один и тот же эффект: эта музыка словно переносила его в далекие миры. Путешествуя во времени, дон Мельчиорре оказывался в XIX веке, когда музыка его соотечественника приобрела широкую известность. Несмотря на то что музыка Верди была довольно мрачной, она проникала глубоко в душу.

Через десять минут после назначенного времени появился маленький лысый мужчина в жилетке, поднимающейся на круглом животике. Дон Мельчиорре пригласил гостя присесть.

Двое мужчин разговаривали в темноте: их беседа не предусматривала яркого освещения. Дон Мельчиорре уменьшил звук проигрывателя и спросил:

– Как дела у вашего банка?

Дата добавления: 2015-05-29