Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Вперед!




Отец

(2001 год, межсезонье)

 

Вокруг Байкала! – полыхало у меня в голове. Вокруг Байкала! – пело вокруг. Все, все говорило о том, что надо идти вокруг Байкала. Надо!

- Так, говоришь, новосибирцы там ходили? – сказал Будаев, посмотрев кассету. - Сколько это по километражу? А-а. А по деньгам?

Так я поняла, что у меня появились единомышленники.

Положение дел в клубе за прошедший сезон резко изменилось: мы ездили, мы что-то делали, мы знакомились с другими мотоциклистами и были открыты для новых встреч, и как-то вдруг оказалось, что у нас есть целая команда из «Седьмого» поселка – Будаев, Рудин, Мецкевич, молодой Сашка Ерофеев, его друг Рыжий, и еще парень по имени Захар – двадцатилетний огромный амбал, незаменимый в трудном путешествии. Ребята шутили, что он один может перенести «Урал» с коляской через любой брод. Все говорило об одном – если ты очень-очень что-то хочешь совершить, судьба обязательно даст тебе шанс.

Радик немного скис, он уже не мог быть авторитетом для ребят, которым море было по колено, которые прекрасно разбирались в мотоциклах, и, что самое главное, имели свои мотоциклы и свои гаражи, то есть абсолютно от него не зависели. В октябре, после закрытия сезона, которое проводила новая команда, было проведено собрание, на котором Радик ушел в отставку, президентом клуба был выбран Алексей, а председателем совета стал Будаев. Власть сменилась, и нужно было подумать о новом помещении. Я обратилась за помощью к знакомым из администрации, и нам после долгих переговоров выдали на руки ключ от комнаты в одном из молодежных клубов. Клуб был очень уютным, он находился в старом квартале, в малолюдном районе возле старого Китойского моста. По вечерам в помещении никого не было, и в нашем распоряжении оказывались кухонька с плитой и чайником, теннисный стол в фойе и, собственно говоря, комната, где мы по стенам развесили фотографии, плакаты и многочисленные вырезки из газет. В углу установили верстак с инструментами.

Мы собирались по вечерам, разговаривали, пили чай, иногда пиво, мечтали о путешествии, а молодежь резалась в пин-понг.

Именно тогда в нашей жизни появился Женька Королев. Где и как он нашел наш телефон, история умалчивает, но он просто позвонил нам домой и сказал, что недавно купил мотоцикл, очень хочет заняться мототуризмом, но сейчас ему просто нужен совет по ремонту. Алексей отнесся к звонку сдержанно: звонили многие, а приходили единицы, но в точно назначенное время Женька пришел в клуб.

Мы увидели восемнадцатилетнего, круглоголового, темноволосого парня, стриженного под машинку. У него были высокие скулы, чуть сужающееся к подбородку лицо, большой рот, черные брови и ярко-голубые глаза. Мимика лица была необычайно подвижной. Он почти все время улыбался, и его лицо постоянно менялось, отражая все эмоции, которые он переживал, и все мысли, которые он думал. Он был высоким, стройным, с длинными руками и ногами.

Когда он узнал, что мы хотим идти вокруг Байкала, он вдруг словно расцвел, заулыбался, смуглое лицо посветлело.

- А как пойдете? – оживленно спросил он. – Если через Курумкан, то можно у моего деда остановится, я ведь из тех мест и все там знаю.

Он был энергичным, любопытным, он хотел знать о мотоциклах все, и сразу стало ясно, что он не шутит, а всерьез собирается ехать с нами. Он как-то очень быстро нашел себе работу, чтобы заработать на запчасти и бензин, расторопно ремонтировал старый зеленый «Урал», а кроме этого, он оказался понятливым учеником. То, что Алексей не мог объяснить, приходилось показывать, и когда пришла пора поменять коленвал, Женька просто притащил к нам в гараж свой двигатель, и они вдвоем с Алексеем заменили сложный агрегат.

Алексей готовил к походу мотоцикл с коляской: установил на него самодельную длиннорычажную вилку, «смараковал» форкоп «на всякий случай», поднял коляску… Мотоцикл стал приобретать какие-то устрашающие черты, и его метко прозвали Гиперболоидом. Алексей любовался своим «произведением» и думал, как подготовить к трудному маршруту Щенка. Мы сняли с него хромированные детали и всю красивую облицовку, и поставили старую, крашеную в гараже пылесосом…

А в декабре у меня умер отец, и мир перевернулся. Теперь я часто думаю, что именно благодаря ему я села на мотоцикл. Впрочем, все по порядку и теперь, видимо, пришла пора рассказать о моей семье.

Это была, как говорят, «интеллигентная» семья: моя мама до пенсии работала инженером, проектировала промышленные установки и трубопроводы. Отец был преподавателем местного вуза. Мать я видела только по вечерам. Они приходила усталая и недовольная, перемывала посуду, скопившуюся в раковине, что-то готовила, отвешивала мне пару подзатыльников и ложилась спать. Ночью она кричала на меня, что я не даю ей спать, встаю или ворочаюсь в постели. Утром она снова уходила на работу. Все воспитание с её стороны заключалось в том, что она периодически, два-три раза в год, устраивала мне выволочку по поводу троек в школе. Сначала отлупив меня жестким и тяжелым оранжевым тапком, она гладила меня по голове и заставляла сидеть за уроками, по десять раз переписывая какое-нибудь упражнение.

Меня воспитывал отец, который был уверен, и эту уверенность мне не удалось поколебать до самой его смерти, что девочек нужно воспитывать точно так же, как и мальчиков. Он с детства водил меня в походы, учил разжигать костер, в три года поставил на лыжи, и в школе я даже занимала первые места на соревнованиях, отдавал меня в спортивные секции и оплачивал художественную школу. Он показывал мне слайды с живописью голландских художников и архитектурой Казакова. Мне не было и десяти, когда он научил меня ездить на взрослом велосипеде "Урал", и мы далеко-далеко ездили за город вдвоем, сам отец ездил на красной «Украине».

Я до сих пор помню осенние, длинные, пронизанные золотистым солнечным светом вечера на берегу Китоя. Мы приходили туда пешком, жгли костер, ели поджаренные на костре кусочки хлеба, обрывали с ветвей прозрачные, подмороженные розовые, прозрачные ягоды мелкого ранета – они были мягкими, сладкими, чуть терпкими. Я кувыркалась в кучах желтых листьев, таскала к костру хворост. Когда темнело, мы сидели у костра, смотрели на исчезающие в темени яркие искры и пекли картошку… А еще можно было сунуть в костер палку, подождать, пока она обгорит с одного конца, а потом бегать по поляне, вращая ей или выписывая восьмерки и глядеть на огненные узоры, которые плыли с в темноте… Или просто лежать в отдалении на отцовской куртке и глядеть на звездное небо, ожидая, когда падающая звезда прошьет на черном бархате свой серебристый пунктир. Мы возвращались уже в темноте на скрипучем гремящем трамвае, уставшие, но довольные, и тепло дома казалось таким нужным, таким необходимым.

А еще мы ходили в походы ранней весной, и это было не менее интересным – мы уезжали на оранжевом, битком набитом людьми автобусе далеко за город, до развилки. В этом месте дорога раздваивалась: направо она уходила вниз к поселку Одинск и шла дальше – до Тальян, а налево начиналась дорога повышенной опасности, о чем говорил плакат на развилке. Эта дорога шла на Савватеевку. Сердитые от толчеи пассажиры с удовольствием выталкивали нас из душного автобуса. Кругом еще лежал снег, и мы шли по дороге, пока не находили на пригорке проталину, покрытую жесткой, рыжей, прошлогодней травой. Мы разводили костер, делали вылазки по снегу в лес, варили обед, сушили промокшие вещи, нечаянно, но обязательно сжигали что-нибудь из вещей на костре и возвращались домой замерзшие, продрогшие, но очень счастливые.

Мы жили всегда очень бедно, так бедно, что и представить себе сложно. Я помню, как отец читал мне «Тома Сойера», и в повествовании встречалось описание гардероба мальчика. У него был один костюм, а был «тот, другой» воскресный. Так вот, не помню, чтобы у меня когда-либо был «тот, другой» костюм. Все мамы моих одноклассниц баловали своих дочерей, одевали их, как куколок, отдавали им вышедшие из моды украшения, кормили пирожными и устраивали им праздники. Я все детство проходила в черном хлопчатобумажном трико, все украшения были признаны моими родителями «буржуазным, мещанским пережитком», а праздники мне приходилось устраивать самой.

Еще в детском садике я была признана самым развитым ребенком, читала с четырех лет, считала с пяти, писала с шести. Сейчас это – норма, а тогда было необычным, отец гордился мной, а еще он был очень горд тем, что я подавала надежды в легкой атлетике и была вне конкурса, как особо одаренный ребенок, в восемь лет принята в художественную школу.

А потом я выросла и стала угреватым, страшненьким подростком с волосами, торчавшими ершиком, в стоптанных сапогах и вечно драных на коленях брюках, у меня испортились зубы, а лечить я их боялась, я все детство провела в кресле стоматолога и больше пытки, чем лечение зубов советскими врачами, которые удаляли нервы наживую, и сверлили зубы разболтанными бормашинами, представить себе не могла. До сих пор от запаха стоматологического кабинета у меня холодеют руки.

Отцы не любят некрасивых дочерей. Мы стали отдаляться друг от друга и

больше уже никогда не было между нами таких близких отношений, как в детстве.

Он болел долго, врачи не сразу обратили внимание, на то, что у него не все в порядке с руками, а когда, наконец, увидели, то поставили ему страшный диагноз и сказали, что болезнь редкая, и что это второй случай в городе. Даже больной, он все время что-то спешил переделать на даче, перетаскать домой все тыквы и помидоры, все кабачки и огурцы, словно боялся не успеть.

Осенью он вдруг начал худеть, потом слег, а потом его увезли в больницу, и я не то чтобы поняла, а где-то внутри почуяла, что конец близко. Он скончался на второй день после того, как его выписали: стало плохо с сердцем. «Скорая» снова увезла его в больницу, но врачи отказалась его принять, им не нужны были умирающие. Мы отвезли его домой, где он, измученный, заснул после уколов. А на следующий день пришлось снова вызывать «скорую», после инъекций он уснул и больше уже не проснулся.

Наверное, нужно было орать, кричать, вопить, трясти всех медиков за грудки, но такое черное отчаяние вдруг навалилось на меня в эти дни, что я даже забыла, что я журналист, и что вообще-то медики боятся нас, как огня… Было ощущение, что сверху навалили огромный тяжелый камень, который не дает пошевелиться и даже сделать вдох полной грудью невозможно.

Мы втроем, пришибленные, сидели в соседней комнате. Алексей гладил по спинам меня и маму, успокаивал, но было видно, что он, так же как и мы, напуган.

Но настоящий шок я испытала, когда за телом отца пришли. Мама, с неподвижным взглядом сидевшая на краешке кровати и глядевшая на стену невидящим взглядом, вдруг встрепенулась и сказала:

- Алина, ему ведь носки надеть надо, как же без носков, ведь замерзнет же, холодно! – и начала искать носки, чтобы пойти и надеть на желтоватые ноги неподвижного отца, которого уносили на страшных серых носилках…

Я думала, что в этот момент сойду с ума, но не сошла, вдвоем с Алексеем, мы удержали обезумевшую маму на месте. Она вдруг обмякла у нас на руках и даже заплакала… Так стало ясно, что, не смотря на все ссоры и скандалы, не смотря на то, что они и двух минут не могли пробыть вместе спокойно, и начинали спорить то по поводу грядки с морковкой, то по поводу жизни вообще, она его очень, очень любила…

Глядя на страшное в своей неподвижности тело, которое было похоже на пустую куколку, из которой вылупилась да и улетела неизвестно куда прекрасная бабочка, я впервые поняла, что у человека есть душа. Её не может не быть. А иначе зачем все это тогда?

Ребята из клуба повели себя корректно и даже скинулись на венок. Но после похорон осталась в душе черная дыра, которую было нечем заполнить, и совсем невмоготу было по ночам и мучило чувство вины, а еще мучило чувство абсолютной бессмысленности всего. Я жалась к Алексею, словно стараясь забыться – он был горячий, живой, и от его сонного сопенья становилось спокойнее.

Говорят, после первой встречи со смертью человек становится взрослым. Я не знаю, что такое «взрослый» - тот, у кого есть деньги, тот, кто берет на себя ответственность за других людей, или еще кто-то? Я же в первый раз поняла, что существует такое понятие – навсегда, навечно, насовсем. И не могла смириться с этим. Все, все, что было во мне живого, все что «билось и рвалось», протестовало против этого. Это невозможно было понять и принять тоже совсем немыслимо было.

К весне я стала искать спонсоров для нашего рейда. Хлопоты отвлекали от невеселых мыслей. К этому времени я уже поняла, что просить денег – дело неблагодарное и тяжелое. В этот момент отменили все льготы за благотворительность, и бизнесмены деньги давали только в расчете на рекламу.

Я обратилась к знакомой журналистке Ирине Хомяковой, работавшей в пресс-службе огромной компании «Ангарнефть», в которой работал и Алексей и почти все остальные ребята тоже там работали, и расписала ей, какие именно мероприятия мы можем обеспечить.

- Хорошо, - сказала она. - Я постараюсь что-нибудь сделать, но только ты должна написать просьбу о спонсорской поддержке и перечислить там все средства массовой информации, которые согласны о вас написать и упомянуть, что спонсоры – мы.

И я снова кому-то звонила, договаривалась, писала письма, трясла перед носом сытых рекламных менеджеров вырезками из газет… Все хотели денег, и никто не хотел даже упоминать об компании «Ангарнефть». А я снова писала, звонила, ездила по редакциям Ангарска и Иркутска, ругалась, умоляла…

Наконец, предварительные договоренности были достигнуты, нам пообещали выделить двадцать тысяч на горючее. За деньги мы должны были отчитаться чеками, которые получали бы на заправках.

Все остальное нужно было приобретать за свой счет. И тут не обошлось без споров. Наверное, мы с Алексеем были единственными, кто на самом деле понимал, во что мы ввязываемся: маршрут пятой, высшей категории сложности. У альпинистов, например, такой маршрут – это покорение Джомолунгмы. А что это означает? Это означает одно – нам придется несладко. И те красивые картинки, которые новосибирцы показывали по видео, и на которых грузные джипы искали на переправах места поглубже, чтобы фильм был повеселее, надо было выкинуть из головы. Это было серьезное приключение.

Алексей доказывал всем, что необходимо с собой взять штук восемь камер от грузовых автомашин, чтобы можно было построить плот для переправы, Будаев доказывал, что они нам не понадобится. Для переправы нам обязательно нужны были хорошие, длинные веревки, но никто не хотел на них скидываться. Я плюнула, пошла в туристический магазин в Иркутске и купила сто метров отличной альпинистской веревки. Домой я ехала, как нагруженный верблюд – все с удивлением смотрели на приличную даму в длинной шубе с огромным мотком троса, который я тащила в охапке. Вторую веревку Алексей выменял у спасателей лодочной станции на бутылку водки и батон колбасы, веревка была не новая, но в хорошем состоянии.

Потом Алексей, словно сумасшедший, бегал за камерами – их ему кто-то обещал, потом обещание не сдержал, а потом все же их отдал, но за каждую пришлось заплатить.

В мае, наконец, позвонила Ирина Хомякова.

- Все утряслось, открывайте счет в банке, мы согласны выдать вам двадцать тысяч.

И снова пришлось бегать мне и Алексею – найти банк, где можно было недорого открыть счет, договориться о встрече, написать заявление, копировать документы, заверять подпись у нотариуса, ехать в «Ангарнефть» отвозить им реквизиты счета, уведомлять налоговою…

В общем, мне начинало казаться, что конца и края этому не будет. А ведь еще надо было договориться в администрации города о торжественном отъезде с главной площади города, о сопровождении ГИБДД, обзвонить всех журналистов, чтобы они были на месте, договориться о том, что у нас возьмут интервью, когда мы будем проезжать через Иркутск, потом - сделать тоже самое в Улан-Удэ – отделение «Ангарнефти» было и там. Честно говоря, если бы все зависело только от меня, плевать я хотела на эти двадцать тысяч. У нас-то деньги были, их не было у молодых пацанов, но ведь охота пуще неволи, не так ли? Захотят – найдут. Но – я делала это, ведь это было нужно для команды. Кроме этого, я преследовала еще одну цель: я отлично помнила, как в прошлом году ребята, не задумываясь, повернули назад только потому что им кто-то сказал, что на Хайтогол пройти нельзя. Многочисленные интервью должны были морально отрезать им дорогу – раз почувствовав себя героем, нужно оставаться им до конца.

Вы думаете, что это было все? Не-ет. Май в Иркутской области и в Бурятии выдался необыкновенно жарким и сухим, леса горели. Министерство чрезвычайных ситуаций объявило бойкот туристам и дачникам, и доступ во все леса был закрыт, нам же предстояло ехать через национальный парк и Джиргинский заповедник. Я созвонилась с директором заповедника, выяснила, что нужно разрешение из местного министерства охраны природы в Улан-Удэ, позвонила туда, и мне рассказали, что просто так нам никто ничего не даст – за разрешением нам придется явиться лично в министерство республики.

В Новосибирске через братьев Колобковых мы оформили маршрутную книжку. Когда я получила её на почте, заверенную всеми печатями и подписями, то глазам не могла поверить, - на прохождение самого трудного участка протяженностью в триста восемьдесят километров нам отводилось пять дней!

В самый последний момент одна из иркутских телекомпаний - «Ангара-ТВ» вдруг решила, что интервью у дороги – это скучно, гораздо интересней будет, если журналисты поедут с нами и увидят все своими глазами. Одноклубников это предложение почему-то вдохновило, и мы решили, что журналисты присоединяться к нам в Улан-Удэ.

Конечно, я не могла отвечать за все, и поэтому часть обязанностей взяла на себя жена Будаева, Анна, худенькая, разговорчивая брюнетка – она работала медсестрой и пообещала, что соберет нам полноценную аптечку для экстремалов. Было оговорено все, вплоть до лангеток и ампул с новокаином и адреналином, но, когда я увидела уже собранный чемоданчик, то поняла, что Анна бесконечно далека от туристической жизни. В аптечке не было ни антибиотиков, ни адреналина, ни новокаина, ни средств от шока, в общем, это была обычная автомобильная аптечка, собранная на семь человек. Менять что-либо было уже поздно. В этот момент выяснилось, что деньги нам на счет так и не пришли. Ирина Хомякова успокоила меня, как могла, сказав, что договоренность остается в силе, что деньги придут через какую-то московскую фирму в течение нашего путешествия, так что ничего страшного не произойдет, если мы сперва съездим, а потом получим деньги.

Нам пришлось поверить. Во-первых, потому что «Ангарнефть» была крупной компанией, работала в пятнадцати регионах и мелочиться из-за двадцати тысяч не стала бы, а во-вторых, им не нужна была отрицательная реклама. Не могу сказать, что такое положение дел не повлияло на нас, еще как повлияло! – пришлось отказаться от покупки дополнительных лекарств и ограничить себя в продуктах – ведь теперь искать деньги на бензин нужно было в своих карманах! Ну, у нас с этим проблем не возникло, а вот как насчет других?

Как-то за всей этой беготней мы даже не заметили, что я, в общем-то, осталась не собранной – у меня не было цельной химзащиты с калошами, которые могли бы уберечь меня на переправах.

Не одна я в пене бегала накануне отъезда. У Мецкевича внезапно возникли проблемы с мотоциклом, оказалось, что «Урал» записан на прежнего хозяина, и срок доверенности истекает. Это означало, что нужно переписать мотоцикл на себя. А с этим возникли проблемы – то Вадим не мог найти владельца, то владелец тянул с него деньги за переписку, то Мецкевич решил, что может все это провернуть через каких знакомых подешевле, но это вышло боком, и еще за несколько дней до отъезда он метался по городу, бормоча:

- Какая слава уходит!

Будаев прокомментировал это так:

- Скупость доведет его до ручки! Два года моцик переписать не мог, налоги платить не хотел, теперь пусть попляшет!

Я с интересом наблюдала за ними, и гадала, какая расстановка сил произойдет в походе. По идее, Будаев должен был полностью уравновесить экспансивного Мецкевича – он был спокойным, наблюдательным, неторопливым и к тому же абсолютным трезвенником. Он был человеком с характером. Зимой он сломал себе палец. Вот как это произошло: какой-то знакомый парень взял у Олега Рудина, доброй и доверчивой души, четыреста рублей, якобы для того, чтобы привезти ему куриных окорочков подешевле, да и сгинул с этими деньгами в тот же день. Как выяснилось, такое он проделывал не в первый раз, от него уже пострадала соседка Олега. Будаев вместе с парнями быстро выяснил, что парень наркоман, и конечно, деньги давно пошли по назначению, и точно не на окорочка. Наркомана нашли, и тут-то Будаев и сломал себе палец. После чего парня до вечера заперли в холодном металлическом гараже, где он и просидел тихо, как цуцик, около восьми часов. На улице было минус тридцать. Больше о его художествах в «Седьмом» поселке никто не слышал.

Не раз, ласково глядя на него, Ирина говорила всем:

- Да, уж, а темперамент-то у нас кавказский. Точно, кавказский! Суров но справедлив. Смотрите, какой у него нос! – и она нежно трогала его горбатый нос.

Ничего кавказского в Будаеве, кроме носа, не было – светлые глаза, светлый ершик волос, сибирский говорок.

Он с уважением относился к Алексею, чуточку пренебрежительно, так уж мне казалось, к Мецкевичу, которого за глаза он называл жмотом и скупердяем, и покровительственно – к Олегу и к Женьке.

- Не дрейфь, Алина, - как-то раз сказал он мне, когда увидел неуверенность на моем лице, - если что – я сам сяду на твой мотоцикл! А мой поведет Юрка – ему надо привыкать, он мужчина.

Восьмым участником нашей экспедиции стал некто Андрей Кравчук – молчаливый и тихий светловолосый парень. Несмотря на то, что мы все встречались в течение зимы, мы про него так ничего толком и не узнали. Мы знали, что он был женат, и у него была дочь, и что «Урал» ему достался «в наследство» от тестя. Вот, собственно говоря, и все. Он был похож на сказочного богатыря из русской сказки, правда, в несколько уменьшенном варианте. Невысокий рост, ясные черты лица, светлые волосы и усы, широкие плечи и олимпийское спокойствие – ему не хватало только кольчуги и шлема, чтобы полностью соответствовать этому образу. Жена у него была настоящей русской красавицей, светловолосая, крупная – если бы она поднатужилась, то запросто смогла бы вынести из любой грязи и мужа, и мотоцикл с поклажей.

В самый последний момент съездили, закупили на оптовом рынке продукты, распределили груз. Как-то так оказалось, что в коляске Алексея оказались все запчасти, которые нам в поход дал Князев, а он много чего надавал – коленвал, поршневую, комплекты колец, запасные ручки сцепления и тормоза, спицы, электронику, шестерни коробки передач, коническую пару, кардан, ремкомплекты к карбюраторам, запасные наконечники, свечи, высоковольтные провода. Если добавить к этому множество запчастей, которые Алексей взял из гаража, то станет понятно, что коляска была забита под завязку. Все запчасти он аккуратно разложил по коробам, сделанным из полиэтиленовых канистр, сверху покоились наши немногочисленные пожитки. Алексей все время говорил, что мы берем с собой слишком много теплых вещей, но тут уже я была непреклонна – теплых вещей мало не бывает – доказано временем. А ведь еще у нас были тяжелые мотки веревок и камеры. Теплые вещи и спальники я сложила к себе, в «Манарагу», Алексею оставила палатку. А ведь куда-то надо было еще притулить запасы масла на два мотоцикла и две двадцатилитровые канистры с горючим…

Продукты вез с собой Андрей Кравчук, Олег вез двухконфорную газовую плиту и лопату, Будаев – лебедку, бензопилу и аптечку, остальные - свои вещи.

 

 

(2002 год, 12-26 июня)

 

Итак, двенадцатого июня две тысячи второго года наша компания на семи мотоциклах «Урал» стартовала с главной площади города. Все пошло не гладко с первого же момента – мотоцикл Мецкевича позорно отказался заводиться, и ребятам пришлось растолкать его на глазах у десятков ангарчан и журналистов.

В Иркутске пришлось сорок минут ждать на объездной телевизионщиков из «Ангара-ТВ», мы бы уехали, и, наверное, так и надо было сделать – нам свыше давали знак, но мы его не поняли. Но журналисты должны были не просто отснять сюжет, они должны были назвать время, когда их нужно было встретить на вокзале Улан-Удэ.

Мы, словно бродяги, сидели прямо на асфальте и смотрели с тоской вдаль, когда возле нас вдруг остановился «ПАЗик», и из него вылезли двое, у одного на плече была камера. Так мы в первый раз увидели широколицего, толстенького Васю Попова и Валентина – молчаливого, смуглого парня. Оба были в ярких курточках, в бейсболках и модных легких брючках. Рядом с журналистами наши ребята казались босяками.

Через полчаса мы, свободные, словно ветер, покатили прочь из Иркутска.

А на смотровой площадке Култука мой Щенок ушел с трассы.

Надо сказать, что со мной с самого начала что-то было не так. Нет, я не боялась предстоящего трудного пути, я была готова ко многому, но перед глазами стояла картина отцовских похорон, и ничего с этим было невозможно поделать. Отвлечь меня никто не мог, мотоциклист едет один, это вам не машина, где можно поговорить с пассажиром. Я вспоминала, что, когда рабочие соорудили из мерзлого песка могильный холм и кое-как загладили его со всех сторон лопатами, и все пошли к автобусам, к отцовской могиле слетелись синицы и снегири. День выдался неморозный, солнечный, словно по заказу. Я глотала слезы и вспоминала о том, что давным-давно мы ездили в походы мимо кладбища, а один раз и костер-то разожгли совсем недалеко отсюда, на крутом, обрывистом берегу Китоя… Отец очень любил заснеженные березовые рощи, любил бродить по ним вдали от города просто так, без цели, смотреть на сотворенную красоту и вдыхать нежные запахи талого снега… Из таких одиночных походов он возвращался молодой, красивый, улыбчивый…

А еще я вспоминала другие похороны, на которых мне пришлось побывать три года назад. Это были похороны Светки Меньшовой, той самой Светки, с которой мы тогда стояли у окна и курили…

Её хоронили в лютый мороз, она лежала в гробу в каком-то платье, а голова почему-то была повязана платочком с люриксом. Сама бы она никогда так не оделась… В тот раз, когда все сели в автобус, я видела через окно, как слетелись к могиле тяжелые, словно смертные грехи, черные вороны…

Я ехала и думала, какие наши поступки могут приблизить этот страшный час, а какие – отсрочить? И можно ли вообще что-либо изменить в этом мире? Или все предопределено, и борьба бесполезна и бессмысленна? И что будет со мной, если я сейчас, вот именно сейчас разобьюсь на этом повороте? Ладно, если смерть будет мгновенной… Или - не ладно? И – что будет потом? ТАМ? И будет ли? Или все – лишь страшный водоворот миров, который никогда не кончается?

Это зимой я много читала о буддизме. Не знаю, с чего я полезла в эти дебри. С тоски? От скуки? От чрезмерной начитанности? Поумничать захотелось? Читала, читала, а потом поняла – нет там того, что ищу. Нет надежды, нет и смысла всего сущего, нет, как не было… А есть только некий круг, в котором вращаются некие сущности, и каждая последующая почти не имеет отношения к предыдущей… Ведь если кожа лошади – это не лошадь, и кости лошади – тоже не лошадь, и даже её прекрасные глаза или белая грива или цвет – серый, в яблоках – тоже не лошадь, то это означает, что лошади – нет… А если её нет, значит, и всего остального - тоже? И все бессмысленно? И кто-то играет нами, словно пешками, передвигает по доске… Или его, этого, того, кто играет, тоже – нет? Или он тоже крутиться в этом жуком колесе, словно игральная кость в барабане, и от него ничего не зависит?

А еще я думала о бабочках. Что они успевают подумать, перед тем, как разбиться о стекло моего шлема? И думают ли о чем-то вообще? Почему-то мне в голову пришла фраза, от которой я никак не могла отделаться: «Может быть бабочка, за секунду до того, как разбиться о стекло моего шлема, думает, что я – Бог? Может быть бабочка, за секунду до того, как разбиться о стекло моего шлема, думает, что я – Бог, может быть, бабочка…»

Так я выехала на смотровую площадку. Вся колонна остановилась на пятачке, где торговали омулем, прошлогодним орехом да сувенирами. Здесь толпилось много народу и еще больше – автомобилей, которые то и дело то подъезжали, то отъезжали. Я остановила мотоцикл между двух машин. Я как-то рассеянно смотрела вокруг, занятая своими мыслями и только краем глаза смотрела за Алексеем. Откуда возник этот мальчишка, я не заметила. Он, словно призрак, возник меж двух дорогих автомобилей, посмотрел на меня здоровым глазом и сразу же сипло загундосил:

- Те-е-етенька, дайте пять рублей, да-а-й-те… Мне на бензин надо, чтобы за рыбой на лодке сходить… Ну, да-а-айте пять рублей, ну, те-етенька-а…

Мне не было жалко пяти рублей, но весь этот неряшливый, словно специально вывалянный в грязи, одетый во все самое старое и жалостливое пацан с распухшей щекой и перекошенным правым глазом, весь в болячках и цыпках, вдруг вызвал у меня такой приступ гадливости, что справиться я с ним не могла. Я с ужасом глядела на него, не в силах бороться с тошнотой, и рука замерла на полпути к карману. Не дам! Не хочу! Мне все равно… Не дам! Не проси и даже не смотри на меня.

Я отвернулась и вдруг обнаружила, что Алексей уже тронулся вслед за остальными. Они выехали на дорогу и стали спускаться вниз. Я стала судорожно пинать кик, чтобы успеть. Села, оглянулась назад, на дорогу, ничего не было видно за синим фургоном, который остановился за мной. Я тронулась, крутя головой в стороны – нужно было увидеть все и сразу: чтобы дорога была свободной, чтобы кто-нибудь из ошалелых автомобилистов не выехал задом с площадки и не ударил меня, чтобы «дачники» не попали под колеса… А тут еще этот пацан, который цеплялся за руль и норовил заглянуть на спидометр… Я открутила ручку газа, чтобы догнать удаляющуюся спину Алексея, и тут же обнаружила, что по невнимательности не сложила подножку. Я нажала на рычаг тормоза, чтобы остановиться и исправить оплошность. Дорога шла вниз, и кроссовая вилка сработала отлично…

Мне показалось, что Щенок взбесился, словно жеребец: меня подкинуло куда-то вверх, а в следующий момент я с удивлением увидела, как неумолимо и стремительно к моему лицу приближается асфальт. Что было бы с лицом, если бы я ударилась об асфальт, представить нетрудно, но в какой-то последний, самый распоследний миг перед этой страшной встречей об асфальт ударилось мое плечо. От удара стекло шлема захлопнулось и приняло на себя весь удар. «Урал» катком прошелся по моей левой ступне, которую словно обожгло и, окончательно освободившись от меня, скакнул с обрыва…

Перекатившись через спину, я вскочила, сгоряча наступила на ногу, слава Богу, она была цела, но горела, как в кипятке. Руки ходили ходуном, я задыхалась. Я метнулась к мотоциклу – он весь ушел вниз, под обрыв, в траве торчал только «хвост» с маленьким задним фонарем. Он стоял почти вертикально, и я даже не видела, во что упиралось переднее колесо. Двигатель по-прежнему работал. Из отверстия в крышке бака прямо на панель приборов тонкой струйкой тек бензин. Я спрыгнула в траву и повернула ключ зажигания, думая о том, что такая вот фигня и может стать концом так и не начавшегося приключения. Я посмотрела вниз – Алексей спокойно ушел за поворот и спускался ниже, он не видел меня. Я посмотрела наверх, но смотровая была слишком далеко, чтобы кто-то видел, что мне нужна помощь…

И вдруг я увидела мальчишку, того самого, с распухшей щекой. Он неуверенно тыкал в мою сторону рукой и простужено сипел:

- Эй, там это… Там мотоциклист упал… Эй!..

Его голос звучал так тихо, что его никто, кроме меня, его не слышал, но он вдруг побежал наверх, замахал руками, и наконец, обрел голос:

- Там ваш, ваш мотоциклист упал, слышите? Э-эй!

Оказалось, не все уехали вниз – Будаев, Андрей Кравчук и Юрка, стуча башмаками, бросились вниз.

- Ты в порядке, Алина? – крикнул кто-то, я утвердительно потрясла головой.

Мужики сгрудились у мотоцикла, похватались, кто за что мог – кто за бугель, кто за с руль, и с трудом вытащили мотоцикл на дорогу.

- Ну что там, вилка? Вилка цела?

Щенок уцелел, загнуло щиток, да свернуло с металлической стойки поворотник.

- Сейчас, сейчас… - в руках у Будаева появилась изолента, и он быстро примотал сломанный поворотник, чтобы он не болтался. Щелкнул ключиком, топнул киком и крикнул мне:

- Давай, быстро, садись!

Я, все еще дрожа как в горячке, села за руль. Трясущиеся руки едва справились с управлением. Первые метры мотоцикл выписывал по полосе замысловатые кривые, но потом я собралась и медленно, на первой скорости, скатилась в поселок. Алексей ждал на заправке. Я, хромая, подошла к нему и попросила холодный компресс, который был у нас в аптечке. Компресс мне выдали, но без вопросов не обошлось. Алексей с ужасом смотрел, как на моей ступне наливается багровая опухоль.

- Ну ты и… варига!* Ехать сможешь?

- А куда я денусь? – ворчала я в ответ.

Варига так варига… А ноге, в принципе, не так уж и больно. Мне бы спокойно полежать полчасика с компрессом, глядишь, и опухоль была бы не такой большой, но кто же будет ждать? Вперед! Я выкинула компресс, натянула кроссовки и снова села за руль.

В этот день мы проехали до реки Снежной и заночевали на берегу Байкала. Это место нам подсказал Будаев – он как-то давно ездил здесь. Съезд на берег шел под железной дорогой через крохотный, похожий на бойницу, проезд. Зимой из-за ручья здесь намерзало столько льда, что прохода не было, да и сейчас кругом лежал лед, и по дороге текла ключевая вода. Я хотела съехать сама, но Будаев отобрал у меня мотоцикл, и мне пришлось идти следом. Мы заночевали на песчаном пляже. Парни поставили палатку, а мы вчетвером – Будаев с Юркой, Алексей и я – ночевали в маленьком фанерном домике, который здесь устроили рыбаки. Вадим, как всегда, достал бутылку водки, а Олег в первый раз продемонстрировал работу своего старого магнитофона.

- Комбат, батяня, батяня комбат! Ты сердце не прятал за спину ребят! – вопило за хлипкой дверью до тех пор, пока не закончилась бутылка.

И только тогда стало тихо, и я уснула…

На следующий день выяснилось, что нога распухла настолько, что не влазит в кроссовки. Я пожала плечами и надела резиновые сапоги.

Выехать на дорогу мне снова не дали, из-за чего я сильно разозлилась… Но вскоре злость моя прошла и наступило какое-то отупение, потому что, как выяснилось, Будаев и Мецкевич поставили себе на мотоциклы какие-то самодельные фильтры, из-за которых мотоциклы совсем не тянули и сильно грелись. Они все время останавливались и старались выяснить причину, а нам приходилось стоять рядом и ждать. Вот тут-то я и поняла, что больше без сигарет не могу. Надо сказать, что после смерти отца я не выдержала и снова закурила, но к весне бросила и держалась из последних сил вот до этого самого момента. Будаев сразу все понял.

- На, Алина, кури, кури…

Еще выяснилось, что у Будаева мотоцикл начал в больших количествах есть бензин. Будаев качал головой и говорил, что с таким аппетитом мотоцикла у него просто не хватит денег доехать до дома.

А когда дорога отошла в сторону от Байкала, произошла авария, из-за которой наша и так небольшая скорость упала еще больше.

Олег стоял на обочине и ждал Вадима, который снова ремонтировался. Подъехавший вплотную к Олегу Женька не рассчитал и врезался в мотоцикл Олега. В результате мотоцикл нырнул с насыпи в болото, и доставать его пришлось общими силами с помощью веревки и известной матери. Когда мужики вытянули «бегемотика» из болота, то выяснилось, что Женька своей коляской снес подножку и цилиндр.

С лица Олега исчезла улыбка, он как всегда, быстро и сосредоточенно разобрал цилиндр, но утешить себя ничем не смог – загнуло шатун. До Улан-Удэ оставалось немного, и Алексей быстро придумал, что делать. Было решено, что Олега на буксире потащит Будаев, который при этом будет следить за тем, чтобы его мотоцикл не перегрелся. Сам же Алексей поедет вперед, в Улан-Удэ, просить помощи у Зверева.

Он уехал, а я осталась. Вскоре начался перевал, мужики еле-еле тащились, и мне надо было ждать их после каждого подъема. Я уходила вперед, а потом притормаживала в удобном месте. Так, потихоньку, мы к вечеру добрались до Улан-Удэ. Алексея и Зверева на «Москвиче» мы встретили уже на посту ГИБДД.

Зверев проводил нас домой. Оказалось, что он живет в большом бревенчатом доме с огромным, заросшим травой подворьем. На этом подворье мы и провели весь остаток дня: мужики ездили за какими-то запчастями, ничего не нашли, вернулись, и Олег вдвоем с Женькой стали разбирать покалеченный мотоцикл. Олег был непривычно мрачен и озабочен. Притихший Женька помогал ему, как мог, и стойко сносил подколки.

На следующее утро мы с Алексеем пошли в министерство лесного хозяйства, получили допуск в леса Бурятии, потом зарегистрировались в спасательной службе.

Начальник спасотряда посмотрел на сроки в маршрутной книжке и удивленно покачал головой.

- Кто это вам такое написал?

- Новосибирцы…

- Себе бы они такое написали! Пять дней - это же нереально! Какой срок прибытия в Северобайкальск поставим?

- А что у нас стоит?

- Двадцатое…

- Давайте, двадцать пятого поставим.

- Хорошо. Имейте в ввиду, что в летнее время у вас будет в запасе еще три дня. Только потом вас начнут искать.

Остаток дня мы изнывали от безделья под палящим солнцем во дворе Зверева. К вечеру Алексей встретил на вокзале журналистов. Я снова обратила внимание, что выглядят они среди нас, как яркие павлины среди стаи сереньких воробьев. Я стала спрашивать их об экипировке и выяснила, что химзащиту они нашли, и даже палатка со спальниками у них есть, вот только у Васи не было коврика. Я удивленно покачала головой, но что было делать? Из наших ребят мы уговорили взять коврик только Женьку. И то он взял какой-то чудной, старый коврик, обтянутый тканью. Все остальные, даже Будаев с Юркой, утверждали, что уж в тайге-то они не замерзнут, там всегда лапнику можно нарубить! Сколько мы с Алексеем не убеждали их в том, что в горах лапника нет, зато есть холодные камни, – вразумить их не удалось.

Мы выехали из города поздним вечером по направлению к Курумкану, но далеко не уехали, – мотоцикл Олега сразу же стал греться, и мы вынуждены были заночевать в кустах на перевале. Это была первая ночь, в которую я выспалась.

Утром Женька решил спуститься куда-то вниз, за водой. Воду он принес, а еще он принес на одежде штук тридцать клещей. Все бросились осматривать друг дружку. Покусанными оказались Женька и Будаев. Я никому не говорила, но клещей я боялась, – когда отца стали обследовать, выяснили, что когда-то давно он на ногах перенес бореллиоз – заболевание, которое передается с укусом клеща и поражает все органы. Железный иммунитет был у бати, я даже помнила этот момент, – у него поднялась температура, и он сходил в больницу, но «сердобольные» советские врачи только на смех его подняли, сказав, что это точно не энцефалит, при энцефалите температура значительно выше! Быть может, не будь этой болезни, он был бы жив сейчас…

После Турунтаево дорога побежала среди живописных низеньких зеленых холмов. Я думала, что такие холмы бывают только на картинках, – настолько идиллически все выглядело. Справа медленно проплыл большой, белый, словно парус, православный храм с зеленой крышей. Я меньше всего ожидала увидеть здесь в Бурятии такую красивую церковь. Мы остановились возле неё, чтобы отдохнуть и Женька, - вот балабол! – вдруг начал рассказывать о могуществе местных лам.

- Они все могут, - сказал он, убежденно, - и вылечить, и убить. У нас в Курумкане, когда кто-нибудь сильно-сильно болеет, и ему уже невмоготу, то родные идут к ламе, тот дает им воду, они умывают больного, и тот сразу умирает …

Меня передернуло. Тоже мне, «святая» водичка… Алексей, пока мы стояли, рассматривал церковь в бинокль. С колокольни, наверное, было все видно на многие километры вокруг.

Когда мы вышли к Байкалу с восточной стороны, асфальт закончился и начался песочек. Где-то его было мало, где-то побольше, а где-то не было совсем. Я торопилась и почти не смотрела по сторонам. На одной из остановок Алексей, который шел следом, потому что из-за тяжелого груза и оператора, которого он вез, не мог ехать быстро, подошел ко мне и похвалил:

- Хорошо идешь! Даже я угнаться за тобой не могу.

Мне надо было переплюнуть через плечо три раза, но я только улыбнулась в ответ и, тронувшись с места, добавила еще газу, чтобы после очередного поворота вылететь на песок. Щенок поймал задним колесом гребень, вильнул влево-вправо, и я снова полетела куда-то головой вперед и затормозила шлемом о дорогу. Хорошо, что не асфальт!

Возле меня остановился Алексей, и мы вдвоем подняли мотоцикл. Я ощупала себя – моей ноге опять досталось, появились еще синяки, болело второе плечо, да зеркалом заднего вида рассекло губу. Я слизывала кровь и думала, что это за наваждение такое? Ведь я не падала уже очень, очень давно… Мы осмотрели «Урал», и Алексей восхищенно покачал головой:

- Неубиваемая техника! Ты его бьешь, бьешь… а ему хоть бы хны!

Единственные следы падения, которые нам удалось обнаружить – это сорванная изолента, которую мы намотали на дуги.

- Это было даже красиво! – сказал оператор Валентин. – Такой, знаете ли, взрыв: пых-х! И облачко песка!

Я закурила под недовольными взглядами Алексея и попыталась хоть как-то унять дрожь. Это падение меня напугало, и я поняла, что больше такой темп выдержать не смогу. Ладно, им придется потерпеть меня, я ведь их терпела…

Дорога шла вдоль берега Байкала, но его синеватый отблеск я видела лишь краем глаза, потому что не могла оторвать взгляд от дороги. Я надеялась, что они будут меня ждать? Чего захотела! Они вдруг все, как один, перестали ломаться, и летели вперед с невиданной до этого скоростью, - Женька им наплел что-то про паром в Усть-Баргузине, на который мы можем не успеть. Когда мы с Алексеем догоняли ожидающую нас группу, они настороженно замолкали, их поведение резко изменилось. Взгляды стали требовательными, и на каждом лице было написано – ну, и сколько еще я буду тебя ждать? «Озвучка» изменившегося настроения группы возникла неожиданно: на одной из остановок возле меня вдруг нарисовался Вася.

- А это… вы не могли бы ехать как-нибудь побыстрее? – нагло спросил он.

- Нет! – отрезал Алексей.

В общем-то, наше положение было сложным – они ехали быстрее и отдыхали, пока ждали нас, мы ехали медленнее и вынуждены были ехать все время, не останавливаясь. Отдыхать было некогда.

Я поговорила с Алексеем, и он пошел к Будаеву.

- Слушай, Спартак, давай так. Вы летите, как ненормальные, больше газу - меньше ям. Алина так ехать не может, да и у меня мотоцикл тяжелый. Сделаем так: езжайте вперед, до Курумкана. Мы подъедем позже. Ну, если что, заночуем где-нибудь, да и завтра приедем. Хорошо?

Будаев подумал, задумчиво жуя травинку, потом кивнул и пошел к своему мотоциклу. Валентин пересел к Женьке. Так мы остались одни. Дорога к этому времени превратилась в пытку – мы попали на гребенку, Алексей, конечно, мог ехать намного быстрее, а вот я не могла. Я то и дело попадала на скопление ям, вилка не успевала обрабатывать неровности, мотоцикл становился неуправляемым. Как я ни старалась, но быстрее ехать не получалось, хоть режьте меня на куски! Странное дело, но каждый раз, когда я ехала по гравийке, мне казалось, что встречная полоса дороги – лучше. Глаже, укатанней… Я знала, что это обман, что на встречной полосе будет казаться, что другая сторона дороги более укатанная и ровная. Это было, словно чужая судьба, – видно только хорошее, ни ям, ни выбоин…

К парому в Усть-Баргузине мы подъехали в восемь вечера. Из ближнего кафе доносилось нестройное пение, нетрезвая бродяжка с испитым лицом в драном осеннем пальто тыкала в меня пальцем и вопила на всю улицу:

- Глянь-ка! Баба! Баба на мотоцикле! Совсем сдурела!

Мы загрузились на паром вместе с десятком машин и старенький трудяга-буксир, на борту которого была написано «Смелый», натужно кряхтя движком и выпуская клубы дыма, попер паром через Баргузин. Алексей стоял, облокотившись на борт, уставший и запыленный и смотрел на Байкал, который открылся, как только мы отошли от берега. За нашими спинами кто-то переговаривался, высказывая сомнения по поводу нашего путешествия, кто-то очень точно определил, что рама у моего "Урала" резаная, но мы уже не обращали на это внимание. Нам было не до того. Мы смотрели на Байкал, за который опускалось солнце, и устало молчали.

Мы не стали далеко отъезжать от парома, свернули на поляну за высокими соснами и поставили палатку. Уже совсем почти в темноте я потребовала, чтобы мы осмотрели друг друга. Я сразу же нашла клеща у Алексея под мышкой. Не могу сказать, что мне доставило удовольствие его вытаскивать, но позволить, чтобы моего любимого мужчину жрало какое-то насекомое, я тоже не могла. Я вытащила клеща и дала Алексей упаковку лекарства и воду.

- Пей давай! Сам знаешь, прививка не дает гарантии.

Алексей, которого в обычной обстановке и одну-то таблетку было невозможно заставить выпить, безропотно взял упаковку, отсчитал необходимое количество таблеток и запил водой.

На следующий день мы приехали в Курумкан около двенадцати часов дня и были встречены радостной улыбкой Женьки и довольным отдохнувшим Будаевым. Женька взахлеб рассказывал, как они вчера неслись по дороге до трех часов ночи, и как в темноте у него лопнули стойки, и оторвался руль. Находчивый Женька ухватился за спидометр и сумел остановить мотоцикл. Сидевший на заднем сидении Валентин даже не понял, какой опасности только что подверглась его камера за восемь тысяч долларов.

Это был какой-то бесконечный день: все занялись ремонтом, как будто им зимы для этого было мало – у Мецкевича барахлила коробка передач, Будаев никак не мог понять, почему бензин вылетает в глушитель, Олег снова переставлял поршни, Женька ставил стойки, Алексей готовил мотоциклы к плохой дороге – менял резину. И только Андрей Кравчук ничего не делал – он уверял, что его мотоцикл в порядке. Нечем было заняться и журналистам – они слонялись по поселку и тратили аккумуляторы, снимая все подряд, даже собак, пробегавших мимо.

Женька познакомил нас со своим дедом – медлительным, спокойным человеком, на загорелом лице которого застыла мудрая усмешка. Сдвинув назад видавшую виды кепочку, он смотрел на нас своими черными глазами, как смотрит умудренная жизнью охотничья лайка на неопытный молодняк.

- Пройдем? – спросил его Алексей.

- Э-э… - дед посмотрел на нас чуть сверху, - сложно сказать… Дожди были… Попробуйте.

Вечером оказалось, что бабушка Алексея постелила нам, как супругам, постель отдельно от всех – в крохотной комнатушке она сдвинула две койки вместе. Будаев с Юркой лег в большой комнате на диване, остальные разместились на полу. Это вызвало вспышку гнева Мецкевича.

- А чё это ей на мягком? – выпалил было он в другой комнате, но сразу же замолчал, словно кто-то заткнул ему рот.

На мягком-то на мягком, но заснуть снова удалось только к утру. Журналисты то ли напились водки, то ли просто их потянуло на приключения, но они встали под окном, и до утра их развлекала какая-то местная женщина, бурятка. Наивная, пьяненькая она пела им песни и не догадывалась о том, что столичные ухари издеваются над ней, подзуживая петь снова и снова. Она была голосистой, и пение разносилось далеко по поселку. На мои просьбы раззадоренные юнцы внимания не обращали - им хотелось повеселиться. Мне было противно, Алексею – тоже. Не знаю, что думали остальные. Юнцам было плевать на нас – им не нужно было с утра за руль. В этот момент я прокляла то время, когда согласилась взять их с собой. Будь моя воля – они бы остались в Курумкане. Но, похоже, уже в тот момент все вышло из-под контроля…

 

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-25; Просмотров: 314; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.156 сек.