КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Данная книга предназначена исключительно для ознакомления! 4 страницаСолидной опорой для формирования модели музыкального таланта могут быть многочисленные данные, которые накопила экспериментальная психология музыки: за последние пятьдесят лет родилась целая область под названием «cognitive psychology of music», трактующая применительно к музыке психические процессы восприятия, познания и мышления — весь операционный аппарат музыканта, все аналитические процедуры, которыми он пользуется, в той или иной степени изучены. Эта область психологии смотрит «под микроскопом» как люди различают музыкальные элементы, как они формируют patterns, своего рода базовые конструкты, музыкальные клише, как музыку запоминают и как ее забывают. Пока экспериментальная психология сосредоточилась не столько на музыке, сколько на ее осколках и обрывках — искусственных звуковых последовательностях, сконструированных фразах, но, тем не менее, основательность и доказательность результатов, их научная обоснованность отчасти компенсирует бедность материала. Иными словами, сложилась методология научного исследования «микромира» музыкального таланта, его подножья, стали яснее операционные механизмы музыкального сознания, именуемого по-английски «musical mind». И, наконец, стремительно развивается нейропсихология музыки, гордо стоящая в ряду других neurosciences — нейронаук. Перечислить достижения нейропсихологии музыки не хватило бы пальцев обеих рук, и остановиться можно лишь на некоторых из них. Нейропсихологии музыки известны функции мозговых полушарий в музыкальной деятельности, которые в целом, безотносительно к музыкальному искусству, для левого полушария трактуются как «три R's» — Reading, Writing and Arithmetic или чтение, письмо и арифметика, а для правого полушария как «три I's» — Intuition, Inspiration and Imagination или интуиция, вдохновение и воображение. Нейропсихологам известно, что к музыкальной компетенции логического левого полушария преимущественно относятся ритм и состав- ^Музыкальные спосооности ление осмысленных последований знаков и элементов, так называемая синтагматика, а также, в виде особого подарка левому полушарию от музыки, в нем располагается абсолютный слух, если таковой имеется. Все вполне закономерно, поскольку левое полушарие «на ты» со временем и ему легко даются процессы организации и расположения во времени чего бы то ни было — слов, сигналов и знаков. В ведении спонтанного правого полушария находятся звуковы-сотность и процессы музыкального синтеза, осознание целостности музыки, ее живого «я» в чем бы оно ни сказалось — поэтому целостные мелодии, целостные произведения и все, что следует запоминать как единое высказывание, находятся в ведении правого полушария в отличие от разложения, дробления и анализа, предназначенных природой левому полушарию. Правое полушарие «на ты» не со временем — оно не умеет считать, добавлять и умножать мгновения, часы и минуты — правое полушарие «на ты» с пространством — оно одномоментно представляет то, что совершается в действительности гораздо дольше, и потому без правого полушария в музыке нельзя прочувствовать нерасторжимое единство всех частей, обобщенное и объятое как целое сочинение. Нейропсихологи сумели увидеть, где именно, в каких областях мозга гнездятся те или иные музыкальные функции — это теперь известно с гораздо большей степенью детализации, нежели просто распределение по двум полушариям. Так, восприятие знакомых мелодий и восприятие незнакомых мелодий с точки зрения нейропсихологии музыки — несколько разные вещи; собственную локализацию, или местоположение в мозгу имеют ритм, с одной стороны, и метр или beat, биение, с другой стороны, а также звуки, входящие в мелодию, и звуки, в нее не входящие, и многое другое. То есть нейропсихология музыки разглядела воочию, насколько узко специализированы разделы человеческого мозга, и чем именно эти разделы занимаются. Бесценная информация, которую можно использовать, чтобы обнаружить локализацию аналогичных функций в других видах деятельности... Не случайно открытия музыкальной нейропсихологии часто появляются на страницах самых престижных в научном мире журналов Science (Наука) и Nature (Природа). Пользуясь научным аппаратом нейронаук, психология музыки о многом может говорить очень точно и очень доказательно, что для формирования модели музыкального таланта, безусловно, не пройдет бесследно — выводы и суждения, которые лягут в основу модели, будут подлинно научными и строго доказанными. Итак, модель музыкального таланта — это самая полная, самая 'ведение достоверная и научно оооснованная модель таланта, которую на сегодня может представить на суд общества психологическая наука. Ее достоинства можно кратко сформулировать в нескольких положениях: 1. Музыкальный талант — талант универсальный с точки зре 2. Музыкальный талант — талант рейтинговый, его градации и уровни «вычисляются» самой историей и ею же подтверждаются и шлифуются. Способности, талант и гений для музыки не столько метафоры и вольные определения, сколько исторически и публично апробированные понятия, сфор-мированность которых делает модель музыкального таланта более иерархичной, более приближенной к требованиям научной схемы. 3. Музыкальный талант — это талант, тестируемый на протя 4. Музыкальный талант — это талант, на протяжении десяти
нтонационныи слух ИНТОНАЦИОННЫЙ СЛУХ И МУЗЫКАЛЬНОЕ ОБЩЕНИЕ Когда возникла музыка и откуда она пришла, в точности неизвестно. Однако ясно, что случилось это тогда, когда человек еще не успел понять, что он человек, то есть существо сознательное и ответственное. Музыка старше, чем словесная речь, поскольку организованные звуковые сигналы есть уже у птиц и животных. Звуки, которыми они пользуются для общения, напоминают музыку: поют дельфины, завывают волки, щебечут птицы. Для науки несомненно, что музыка и язык — это два ствола, растущие из одного корня. Подозревают, что в начале времен, на заре цивилизации музыка и язык были нерасчленимым целым, и люди общались с помощью полуслов-полузвуков, значение которых лишь подразумевалось, рождаясь в контексте общения: влюбленные вздыхали и ворковали, враги устрашали друг друга смесью крика, рыка и завываний, одобрение выражали кратким успокаивающим звуком, а несогласие — звуком резким и сильным. Звук всегда был знаком присутствия кого-то или чего-то: если рядом никого — то расстилается благостная тишина или, может быть, тишина пугающая. Но стоит появиться другу, соседу или другому существу как тишина отступает — начинается общение. Общаясь, человек познает мир: при этом он постоянно опирается на помощь и поддержку других людей — в младенчестве на заботу родителей, в детстве — на наставления учителей. И в дальнейшем общение с коллегами и друзьями, общение со своими детьми — общение радостное и горькое, интересное или тягостное, общение для дела и s ^интонационный слух для души сопровождает человека до конца его дней. Почти всегда оно происходит с помощью звука, который с незапамятных времен стал коммуникативным знаком, вбирая в себя содержание процесса общения. Музыка, квинтэссенция звука, организована так, чтобы человек воспринимал ее едва ли не как живое существо, как обращенный к нему голос — музыка общается со слушателем, создавая эффект присутствия собеседника и избавляя от одиночества. Независимо от того, любим ли мы общение на сознательном уровне или избегаем его, бессознательно одиночество воспринимается отрицательно. И, в конечном счете, разница между экстравертами, любящими быть в компании, и интровертами, как будто бы сторонящимися людей, состоит лишь в способе общения: первые хотят слышать и видеть непосредственную реакцию на свои слова и жесты, в то время как вторые предпочитают «слушать» — то есть читать, смотреть и воспринимать. Однако в психологическом смысле и те и другие постоянно общаются. Общение — это хлеб, вода и воздух души, и музыка дает нам постоянную возможность почувствовать, что мы не одни. Но не придумали ли себе люди музыку, не ошибочно ли одухотворили, очеловечили ее? Доказательства «одушевленности» музыки принесли эксперименты последних лет, которые дополнили аналогичные данные, полученные раньше. Психологи доказали, что люди действительно общаются с музыкой, что слушание музыки — это и в самом деле коммуникация, восприятие «речи» другого и внутренняя реакция на нее: то есть музыка как средство общения — это не образ и не метафора, а настоящая психологическая реальность. Или как сказал об этом музыковед Борис Асафьев: «...исток, культура музыкального слуха, сочинение и воспроизведение — все создается и целеустрем-ляется как общение звуком и произнесение музыки как смысла».1 Американский психолог Кэрол Крумхансл (Crumhansl, Carol) замерила уровень сердцебиения, кровяное давление, темп дыхания и температуру кожи во время слушания музыки. Музыку, которую испытуемые определили как «страшную», они испугались на самом деле: изменения кровяного потока оказались почти столь же существенными, как если бы слушатели встретили медведя в лесу. Веселая музыка вызвала у них настоящую радость, и они быстрее задышали, а грустная музыка «обвалила» ритм сердцебиения, кровяное давление и температуру кожи, как если бы они и в самом деле испы- 'Б. Асафьев Музыкальная форма как процесс - Л., 1971, с. 117 Музыкальные способности тали боль разлуки. Этот эксперимент в ряду многих подобных еще раз подтвердил, что музыка — не просто средство коммуникации как азбука морзе или Интернет, она — средство эмоциональной коммуникации, средство сильное, активное и действенное. Известно, что школьники, чтобы скрасить приготовление уроков присутствием «приятного собеседника», включают музыку — так они чувствуют себя «в хорошей компании», и этот «приятель», к счастью, не пристает с вопросами и не мешает учить уроки. Однако до поры до времени. Канадские исследователи психоакустических феноменов, слухового и музыкального восприятия из Монреальского университета Изабель Перец (Peretz, Isabelle) и ее коллега Лиз Ганон (Ganon, Lis) заметили, что когда музыка была совсем легкой и оставалась в роли фона, школьники слушали вполуха и одновременно решали задачу. Но стоило включить более сложную и интересную музыку, ребята отвлекались, начинали слушать по-настоящему, а домашнее задание так и осталось несделанным. Получается, что музыка музыке рознь: иногда она как капризная подруга отказывается быть скромной и нетребовательной, а перетягивает все внимание на себя, ревниво вытесняя все другие занятия. Так ведет себя только подлинный собеседник и настоящее живое существо... Музыка как влиятельный и уважаемый партнер умеет уговаривать и даже искажать действительность. Психологи В. Стрэттон и А. Залановски (Stratton, V., Zalanowski, А.) из Пенсильванского университета решили выяснить, что больше влияет на наши решения — зрение или слух. Независимые эксперты ранжировали портреты, где на некоторых были изображены лица, на которых написано счастье и благорасположение к человечеству, а на других напряжение и агрессия. Другие эксперты по тем же параметрам ранжировали музыкальные фрагменты, разделив их на ободряющие и тревожные. Когда портреты и музыкальные фрагменты соединяли в произвольном порядке и спрашивали: «Какое выражение лица Вы видите на портрете?», то испытуемые, как будто бы музыка шептала им в ухо этот ответ, непременно поддавались ее настроению: если агрессивной была сопровождающая музыка, они легко называли пугающим милейшее улыбающееся лицо, и наоборот, человека, похожего на серийного убийцу, называли другом детей, если сопровождающая музыка их к тому побуждала. Так экспериментаторы подтвердили факт персонификации, который происходит при слушании музыки — она кажется испытуемым «человеком», которому можно доверять. Трудно судить после этого, действительно ли лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать: услышанное по силе воздейст- ^-нтотшционныи слух вия так велико, что человек рискует «не поверить глазам своим», если глаз и слух по-разному воспримут ситуацию... Способность музыки оказывать эмоциональное воздействие и быть участником процесса общения вытекает из свойств звука. В отличие от света, который можно не замечать, закрыв глаза, в отличие от неприятного зрелища, от которого можно отвернуться, от звука нельзя так легко отделаться: звук назойлив, активен, он взывает к ответу. Звук настойчиво о чем-то сигнализирует, причем его информация чаще всего жизненно важна: если гремит гром — значит скоро гроза, если шумит камнепад в горах — значит близится сход лавины. Бежать, спасаться, прятаться! — таков звуковой сигнал, который посылает природа всему живому. Если журчит ручей, тихо шелестят листья и шумит морской прибой, значит можно расслабиться, отдохнуть и насладиться миром и покоем. Всякий звук обладает некоторой повелительностью, побуждающей человека к тем или иным действиям. Способность звука нести важную информацию, настраивая человека на тот или иной лад, стала внутренним свойством музыкального искусства, и сколь бы оно ни усложнялось, сколь бы разветвленными ни были его формы, наша реакция на осмысленный звук — сердцевина и суть всякого музыкального восприятия. Для того чтобы донести нужную информацию, звук обладает всем набором необходимых свойств. Прежде всего, он сообщает, кто и что звучит, чей «голос» мы слышим. У больших и грузных предметов «голос» низкий, грубый и шероховатый — так звучит рев зверя и грохочет земля во время землетрясения. Малые и легкие предметы, потенциально не столь опасные, звучат иначе: высоко и мягко поют птицы, звонко звучат детские голоса, пронзительно сухо стрекочут в траве кузнечики. Тембр или общая окраска звука, а также регистр, то есть расположение звуков в низком или высоком диапазоне, отличают голоса всех людей — по тембру голоса мы узнаем всех знакомых; тембр и регистр отличает друг от друга музыкальные инструменты — низко и густо звучит контрабас, высоко и пронзительно — труба, ворчливо гнусавит фагот, свободно и плавно поет валторна. Услышав звук в определенном тембре и регистре, мы уже очень много знаем о том, как нам действовать и чего ожидать от этого звукового «источника». Не менее важно, далеко ли находится источник звука и под силу ли ему прорезать большие расстояния. Громкие звуки означают, что «объект», даже вернее, «субъект», поскольку с ним, быть может, придется познакомиться поближе, уже рядом. Тихое звучание, наоборот, информирует о том, что можно еще подождать, подточить Музыкальные способности стрелу и прищуриться — топот вражеских коней далеко за поворотом... Громкость наряду с характером произнесения сообщают самую главную информацию: чего же хочет от нас «субъект», и каковы его намерения. Злая собака будет лаять отрывисто, грубо, часто, как бы заливаясь, а ласковый котик станет мурлыкать — его мелодия сольется в нежнейшее «пение». И неважно, можно ли раз-, личить высоту отдельных звуков в таких «посланиях», и образует ли их последовательность определенный ритмический рисунок — перечисленных свойств звука вполне достаточно, чтобы слушатель мог сориентироваться по отношению к «субъекту». Тембр, регистр, громкость, артикуляция и акцентность его «речи» вместе с ее темпом — быстрым или медленным, торопливым или неспешным, расскажут все о коммуникативных намерениях «субъекта». Эти свойства звука не записаны в нотах, но именно они определяют характер музыки, ее реальное звучание и реакцию на него. Если отвлечься от точной высоты звуков и ритмического рисунка (именно они и зафиксированы в нотном тексте), смысл музыки все равно будет ясен: легко и воздушно, стремительно и как бы шурша будет бежать прокофьевская Джульетта-девочка, и так же воздушно, будто ускользая, пролетят эльфы из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона. Ненотируемые свойства звука подобны речевой интонации, которая доносит смысл сказанного, даже если слова «остались за кадром». Потому и возникло известное асафьевское выражение «музыка — искусство интонируемого смысла»; интонируемого смысла, который проявляется в том числе и в самых грубых, самых простых качествах звучания — в направлении мелодического движения, громкости и силе звука, в большей или меньшей его активности, акцентированности, в особенностях голосового или инструментального «произношения». Смысловую и эмоциональную сторону звучания музыковед В.Медушевский называл «интонационной формой» музыки, чтобы отделить ее от высотно-ритмической схемы звучания, названной «аналитической формой». Интонационная форма опирается на интонационно-целостный принцип построения музыкальной ткани, который «основан на слитном использовании всех свойств звукового материала, - пишет В.Медушевский. - Не только звукорядной высоты и ритма, но и тембра, тесситуры, регистра, громкости, артикуляции, вплоть до таких тонкостей как способ вибрато или агогические нюансы. Исторически на этой почве возросли цветущие сады интонационно-фабульной организации: здесь неисчислимое разнообразие типов интонаций — ораторских, песенных, поэмных, балладных; интонационных типов ■'Интонационный слух мелодии, множественность способов организации художественного мира музыки в рамках фактуры и композиции»1. Свойство слуха, специально нацеленное на восприятие эмоционально-смысловых аспектов музыки, принято называть интонационным слухом, А свойство слуха различать высоту звуков и фиксировать их длительность называют аналитическим слухом. Интонационный слух не может отличить звук «до» от звука «ми», зато он отличает смысловое наполнение крадущихся и скользящих «Парусов» Дебюсси от настойчивой и упругой поступи «Болеро» Равеля. Интонационный слух отличает надрывные рыдания Шестой симфонии Чайковского и уютно-сонные переливы Первой: при этом с помощью интонационного слуха нельзя ни уловить, ни вспомнить ни одной мелодии. Ему интересен ее жест, тон, направленность движения и общий характер, но он не может зафиксировать детали мелодического рисунка и нюансы гармонии — для этого существует аналитический слух, нацеленный на анализ звуковых отношений. Интонационный слух универсален и в некоторой степени развит у каждого — без него человек бы погиб, не умея правильно трактовать послания природы; корни интонационного слуха лежат в глубине живой материи, истоки его восходят к древнейшим глубинам бессознательного. Он, как и все бессознательное, находится в правом полушарии мозга, связывая информацию об эмоциональном тонусе общения с музыкальным звучанием. В этом отношении интонационный слух — это нерв музыкального восприятия и творчества, средоточие живости и осмысленности музыкального искусства. С интонационного слуха начинается развитие Homo Musicus — Человека Музыкального. ИНТОНАЦИОННЫЙ СЛУХ В ЗЕРКАЛЕ ЭКПЕРИМЕНТА Дело науки задавать вопросы и подвергать все сомнению, и что бы ни утверждали теоретики, практики всегда найдут повод усомниться в их рассуждениях. Концепция интонационного слуха, естественно, была тоже подвергнута подобной проверке. Пришлось доказывать, что он и в самом деле древний и природный и его функции наблюдаются даже у младенцев — они различают музыкальные тембры и общую окраску звучания, характернейшим признаком которой служит консонантность-диссонантность: звучание консо- 1 В.Медушевский Интонационная форма музыки — М., 1993, с.57. Музыкальные способности нанса похоже на ласковый голос друга и производит впечатление согласия и умиротворения, а звучание диссонанса можно сравнить с голосом врага, резким и жестким. Изучая реакцию четырех- и шестимесячных младенцев на консонансы-диссонансы удалось доказать, что их интонационный слух вполне готов к работе — он эффективно занимается своим природным делом, различая «друзей и врагов». Ученые-психологи убедились в том, что диссонансы младенцам не нравятся: слушая диссонансы, они вели себя нервозно, то и дело поворачивались, стараясь отвернуться. Консонансы же, напротив, вызывали приветственную реакцию, как будто младенцам вручили любимую погремушку: они застывали, неподвижно глядя на звуковые колонки, и начинали улыбаться. В другом эксперименте младенческая аудитория от души приветствовала благозвучное сопровождение моцартовского менуэта, пританцовывая в кроватке, а когда из колонок раздались скрежещущие диссонансы, сопровождающие тот же менуэт, то в публике послышалось кряхтение и сопение — выражение явного неудовольствия. Так ученые подтвердили, что интонационный слух не нуждается в большом опыте, чтобы отличать потенциально дружественные звуки (консонансы) от потенциально враждебных (диссонансов). Интонационный слух работает на генетической основе, и уже младенцы без всякого музыкального опыта обладают так называемым чувством консонанса, на которое опирается тембровый слух человека. Тембровый слух и чувство консонанса есть уже у обезьян. Это продемонстрировали опыты шотландца Колвина Тревартена (Тге-varthen, Colwyn), который опубликовал свои результаты в журнале Enfance (Детство) в 2002 году. Реакция мозга у людей и макак совпадает, когда они слушают консонантные и диссонантные аккорды: на эти созвучия реагируют одни и те же отделы мозга и реагируют сходным образом. Из этого ученый-нейропсихолог сделал вывод о том, что отделы человеческого мозга, откликающиеся на консонант -ность-диссонантность, сформировались еще у приматов миллионы лет назад. Не только тембровое восприятие, но и восприятие эмоционального характера музыки у маленьких детей вполне на высоте. Американские ученые просили трехлетних детей подобрать картинки с грустными и веселыми физиономиями к соответствующей музыке, а четырехлетние слушатели должны были разобраться в эмоциях и настроениях классических пьес Грига, Вагнера, Лядова и Дебюсси, объяснив, какая из пьес ассоциируется у них с гневом, страхом, сме- тонационныи слух хом и печалью. В обоих экспериментах дети выглядели героями: ошибок почти не было, и оказалось, что взрослые испытуемые выполнили аналогичные задания не лучше чем дети — интонационный слух как индикатор музыкальных эмоций просыпается очень рано: он сразу начинает действовать, и ему подвластны не только простейшие сопоставления «консонанс-диссонанс», но и более сложные действия по распознаванию музыкального смысла. Детям можно было бы поаплодировать за музыкальную отзывчивость, но некоторые исследователи выразили сомнение, как именно им удалось распознать музыкальные эмоции: ведь вполне можно предположить, что это не те «грубые» свойства звука, которыми заведует интонационный слух — тембр, громкость, темп и артикуляция — помогли им решить задачу, а совсем другие, например, ритмический рисунок или интервальное строение мелодии, которые бесспорно в «Смерти Озе» Грига (грусть) одни, а в увертюре к «Летучему голландцу» Вагнера (гнев) совсем другие? Наконец, некоторые из приведенных пьес написаны в мажоре, традиционно более позитивном и спокойном, а другие в миноре, который традиционно связан с негативными, печальными эмоциональными состояниями... Как удостовериться, какие свойства звучания помогли испытуемым распознать эмоциональные ключи? В бой за интонационный слух и его ограниченные, но очень устойчивые и простые свойства вступил шведский психолог Патрик Жуслин из Упсальского университета. Он воспользовался уже апробированными в музыкальной психологии «лейблами настроений» — все теми же радостью, грустью, гневом и страхом. Но теперь эти эмоции нужно было изобразить с помощью одних и тех же пьес и на одном и том же инструменте — гитаре. Гитарист играл одну и ту же пьесу, неизвестную никому из взрослых слушателей, то, внутренне хмуря брови и гневаясь (при этом на него никто не смотрел, и слушатели воспринимали исполненную им музыку исключительно через наушники в другом помещении), то наоборот, умиротворенно улыбаясь и стараясь в ту же пьесу вложить все доброе и радостное, что было в его жизни. Эффект оказался потрясающим! Все слушатели правильно различили изображенные музыкантом эмоции, хотя нотные знаки (высота звуков) и ритмический рисунок были каждый раз абсолютно те же самые. В своих ответах испытуемые опирались исключительно на ресурсы интонационного слуха. Чтобы окончательно убедиться в том, что не высотно-ритмиче-ские параметры звучания, а «грубые», квазифизиологические свойства звука являются основными носителями эмоциональной Музыкальные способности выразительности в музыке, в психоакустической лаборатории Оксфордского университета поставили эксперимент, в ходе которого испытуемые должны были понять и почувствовать смысл и характер «чужой» музыки: белые англичане слушали индийские раги. Они не знали ничего ни о том, как устроена рага и каково ее культурное назначение; они ничего не понимали в звуковысотном устройстве раги — не были знакомы с ее ладовой организацией и не понимали, как эти звуки связаны между собой. Они также ничего не смыслили в ритмических рисунках, из которых состоит рага, и наверняка запутались бы в плывущих и неуловимых ритмических оборотах, не содержащих привычные для европейцев такты и акценты, «Могут ли люди распознать эмоции, связанные с психофизическими параметрами музыки? - задает вопрос автор эксперимента Б.Рознер (B.Ros-пег). — И если могут, то связана ли их чувствительность к выраженным в музыке эмоциям с психофизическими качествами музыкального целого?» И делает вывод: «Темп, общее направление мелодии и ритма, регистр были параметрами, которые испытуемые оценивали. И они сумели распознать выраженные в рагах счастье, горе и гнев. Суждения об эмоциях были тесно связаны с суждениями о психофизических характеристиках, а иногда и с суждениями о тембре»1. То есть опять в разгадывании «эмоциональных загадок» в музыке испытуемые воспользовались ресурсами интонационного слуха, поскольку при слушании музыки, принадлежащей чуждой культуре и закодированной в неизвестных высотно-ритмических системах, иного просто не дано. В том же духе был организован и эксперимент Рут Хевнер (R.Hevner), которая исследовала значимость разных параметров звучания для восприятия музыкального смысла. Она нашла, что темп и регистр вели за собой слушателей, когда они пытались прочувствовать заключенные в музыке эмоциональные состояния. Вторыми по важности были артикуляция и направление движения, но больше всего она удивилась, когда пустила мелодию задом наперед, и никто из слушателей не почувствовал различий в настроении! Это лишь некоторые эксперименты, которые доказывают, что смысл и суть музыкального послания, по-английски message, вполне воспринимаются с помощью интонационного слуха, который для этого, кстати, и предназначен. Как и в каждом научном споре, в споре о природе интонационного слуха точку поставила нейропсихология музыки. В одном из 1 Rosner, В. (1999) A cross-cultural investigation of the perception of emotion in music: psy-chophysical and cultural cues. Music Perception, 17(1), p.101. ■* интонационный слух экспериментов испытуемые должны были в первом случае узнать мелодию, которую они слышали раньше среди многих незнакомых, а в другом случае узнать тембр тубы среди тембров других басовых инструментов — фагота, контрабаса, виолончели, бас-кларнета и других. Оказалось, что при выполнении каждого из этих двух заданий работали разные отделы мозга, из чего авторы Р.Буше и М.Брайден (R.Boucher; M.Bryden) сделали следующий вывод: «Не замечено никаких соотношений между замерами для двух заданий, что говорит о независимой локализации анализа мелодий от анализа тембров»1. Распознавание тембров, как известно, является одной из ведущих функций интонационного слуха. Результаты этого эксперимента (одного из многих подобных) были опубликованы в журнале Neuropscychologia (Нейропсихология).
Дата добавления: 2015-06-25; Просмотров: 441; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |