Бетти приходит к Шоше за Аароном

Я целыми днями сидел на краю железной койки, обливаясь потом. Шоша садилась рядом на маленькую табуреточку и болтала со мной или сама с собой. Случалось, она разговаривала с Ипе. Бася часто уходила из дому. Шоша спрашивала: "Мамеле, ты куда?" -- "Куда глаза глядят", -- отвечала Бася.
Наконец я осознал то, что было ясно всем: что провалился я по своей вине. Вместо того чтобы работать, я ежедневно тратил время с Шошей. Бетти не уставала повторять, что работа над пьесой -- это главное, а сама постоянно уволакивала меня то в музей, то в кафе, то на дальнюю прогулку, срывая все мои планы.

-- Ареле, о чем ты думаешь? -- спрашивала Шоша.
-- Ни о чем, Шошеле. С тех пор, как у меня есть ты, в моей жизни есть хоть какой-то смысл.
-- Ты не оставишь меня одну?
-- Нет, Шошеле. Я буду с тобой так долго, как мне суждено жить на свете.

Заснуть удалось лишь под утро.

(отрывок из Тойбеле)

АЛХОНОН: Прости меня, Менаша. И ты, Генендель, прости меня. Я навлек

беду на вас обоих.

РЕБЕ: Ты осквернил свой брак.

АЛХХОНОН: Нет, ребе, я совершил нечто более ужасное. Я не имел права,

жениться на Тойбеле. По закону, она по-прежнему жена Мойше Маттиса.

РЕБЕ: Менаша подделал письмо?

АЛХХ0Н0Н: Да, он сделал это собственной рукой, но под мою диктовку.

РЕБЕ: Как все это случилось?

АЛХОНОН: я соблазнил Тойбеле, притворившись демоном Гурмизахом. Нет, я

не демон, но я продал душу демонам.

ТОЙБЕЛЕ: Это был демон. Демон Гурмизах.

АЛХОНОН: Зто был всего лишь я.

ТОЙБЕЛЕ: Ты Гурмизах?! Лжец!

АЛХОНОН: Я был демоном.

РЕБЕ: А ну-ка свяжите их.

ТОЙБЕЛЕ: Убейте меня, евреи, убейте!

РЕБЕ: Враг рода человеческого явился во Фрамполь.

ТОЙБЕЛЕ: Ребе, он лжет. Это был Гурмизах. Гурмизах был настоящий демон.

АЛХОНОН: С самой первой ночи Гурмизахом был я.

ТОЙБЕЛЕ: Ты грязный лжец!

Когда я открыл глаза, возле меня стояла Шоша и трясла за плечо. С изумлением смотрел я на нее: не сразу даже вспомнил, где я и кто будит меня. "Ареле, -- сказала Шоша, -- к тебе пришла молодая дама. Актриса из Америки ". Я прокричал через закрытую дверь: "Бетти, погодите! Я сейчас!"

Я принялся извиняться за свой вид.
-- Все олл раит, -- перебила меня Бетти. -- Ведь вам не предстоит участвовать в конкурсе красоты.
-- Когда я смог заснуть, солнце уже всходило, и потому...
-- Прекратите. Я вовсе не собираюсь вас разглядывать. Цуцик, простите меня за столь раннее вторжение. Я пришла, как говорят в Америке, по делу. Если не возражаете, мы можем пойти куда-нибудь и обо всем поговорить.
-- Ареле, не уходи надолго, -- попросила Шоша. -- Завтрак уже готов, а потом мы будем обедать. Мамеле купила щавель, картошку, сметану. Пани тоже может поесть с нами.
-- Как я могу есть, если я уже позавтракала?
-- Шошеле, мы только выйдем на полчаса. Здесь неудобно разговаривать. Вот только найду запонку и сменю воротничок. Минутку, Бетти.
Я нырнул за ширму, Шоша за мной.
-- Ареле, не ходи с ней, -- попросила Шоша. -- Она хочет отобрать тебя у меня. Она похожа на ведьму.
-- На ведьму? Не говори ерунды.
-- У нее такие глаза. Ты сам мне сказал, что лежал с ней в постели.
-- Я тебе сказал? Ну и что? Какая разница? Между нами все кончено.
-- Если ты хочешь начать с ней снова, лучше сначала убей меня.
-- Все к тому идет, что мне придется тебя убить. Я возьму тебя на пароход, и мы вместе бросимся в море.
-- Хорошо, Ареле. Ты можешь сделать со мной все, что хочешь. Выбрось в море или возьми на кладбище, к Ипе, и похорони там. Как ты сделаешь, так и хорошо. Только не оставляй меня одну. Вот твоя левая запонка.
Шоша наклонилась и подняла запонку. Я обнял ее и поцеловал.
-- Шошеле, клянусь Богом и душой моего отца, никогда я тебя не покину. Верь мне.
-- Я верю тебе, верю. Но когда я вижу ее, начинает колотиться сердце. Она одета так, будто собралась венчаться. Во все новое, что бы тебе понравиться. Она думает, я не понимаю, но я все понимаю. Когда ты вернешься?
-- Как можно скорее.
-- Помни, что никто не любит тебя так, как я.
-- Девочка моя, я тоже люблю тебя.
-- Погоди, я дам тебе чистый платок.

Пройдя подворотню, Бетти взяла меня под руку и заговорила:
-- В какую же трясину тебя затянуло! Здесь просто зловоние. Ты уже прости меня, но эта твоя Шоша -- слабоумная. Она предложила мне сесть, по крайней мере, раз десять. Я говорю ей, что предпочитаю стоять, а она все повторяет и повторяет: "Садитесь, проше пани ". Я думаю, она в самом деле не в себе.
-- Ты права. Ты абсолютно права.
-- Не повторяй без конца, что я права. Ты один из тех, кому нравится опускаться на дно. В России таких называют "босяки". Про них писал Горький. Идем же. Прочь из этой клоаки. Ты не завтракал, я тоже проголодалась после такой-то прогулки. Все, что я помнила, это яму во дворе. Но ее, наверно, засыпали. Где бы нам выпить кофе? Хочешь, позавтракаем в Писательском клубе?
-- Ни в коем случае!
-- Цуцик, почему ты прячешься от людей? Я встретила тут твоего лучшего друга, доктора Файтельзона, и он сказал мне, что ты порвал с ним и со всеми вообще. Я еще могла бы понять, что ты не хочешь иметь дело со мной. Ну какой смысл в том, что ты, молодой писатель, похоронил себя в этой дыре? Сэм очень обескуражен, что ты так исчез.
-- Я слыхал, он ведет переговоры с каким-то дрянным писателем из Нью-Йорка?
-- Ничего из этого не выйдет. Во всяком случае, я играть не собираюсь. Это все моя злая судьба! Кто ко мне приближается, тот ее разделяет. Но я сказала, что пришла по делу, и это правда. Дело вот в чем. Сэм не очень хорошо себя чувствует, а я боялась, что он совсем плох. Он собирается назад, в Америку. Мы с ним разговаривали последние дни, большей частью о тебе. Торопиться было некуда, и я спокойно перечитала твою пьесу. Вовсе это не так плохо, как расписал тот коротышка-критик в очках. Беда в том, что ты не знаешь сцены. В Америке есть люди, которых называют "play-makers". Сами они не могут написать ни строчки, но зато как-то они умеют так перестроить пьесу, что она сразу годится для сцены. Короче -- мы хотим купить пьесу и попытаться поставить ее в Америке.
-- Купить это? Мистер Дрейман уже дал мне семьсот или восемьсот долларов. Пьеса его, если он так хочет. Ужасно, что я не могу вернуть ему эти деньги, но уж во всяком случае он с пьесой может делать все, что ему заблагорассудится.
-- Ну, так и знала, что ты не бизнесмен. Вот что еще хочу тебе сказать. Сэм просто пере гружен деньгами. Он обещает оставить мне хорошее наследство, но я, с моим-то "счастьем", скорее всего не получу ничего. Если он хочет что-то сделать для тебя, не вижу причин отказываться. Ты не сможешь писать, если останешься там, где живешь сейчас. Если хочешь покончить с собой, такая смерть уж слишком отвратительна. Идем же, сумасшедший ты человек. А теперь можешь поцеловать меня. Ведь мы никогда не сможем стать совсем чужими.
Бетти выглядела слишком уж элегантно рядом со мной. Говорила она без остановки:
-- Сколько мы не видались? Кажется, будто целую вечность. Сэм хочет, чтобы я вернулась в Америку, но я, несмотря на все мои передряги и неприятности, просто влюблена в Варшаву. Что мне делать в Америке? В Нью-Йорке известно все, что происходит на белом свете. Цуцик, я дошла до точки. Это моя последняя игра. Мне ничего не остается, кроме самоубийства.
-- И тебе тоже?
-- А кому еще? Уж не тебе ли? А если так, зачем жениться на Шоше? Чтобы оставить ее вдовой?
-- Я возьму ее с собой.
-- Вот так так! Ведь ты же бодр, здоров и безумно влюблен. Как говорят, "мешугинер ". Я же пробовала играть год за годом, и каждый раз -- провал. Интересно, зачем приговоренные к электрическому стулу заботятся о последней трапезе? Зачем заказывают бифштекс? Сладкое? Зачем заботится о еде человек, который через час умрет? Видно, жизнь и смерть никак не связаны. Ты, может, решил завтра умереть, но сегодня тебе хочется вкусно поесть и лечь в теплую постель. Какие же у тебя планы?
-- В сущности, как-нибудь пережить всю эту неразбериху.
-- Господи Боже, когда я плыла на пароходе в Европу, могла ли я подозревать, что у кого-нибудь из-за моих глупых амбиций могут быть такие неприятности.
-- Бетти, это не твоя вина.
-- Тогда чья же?
-- О, все вместе. Евреи Польши обречены. Когда я заговорил об этом в клубе, на меня на бросились. Они позволяют себе быть оптимистами, и это невероятная глупость, ибо я убежден, что всех уничтожат. Сами поляки хотят избавиться от нас. Они воспринимают евреев как нацию в нации, как чужеродное и злокачественное образование. Им просто недостает решимости покончить с нами, но они не прольют ни слезинки, если Гитлер сделает это за них. Сталин и не подумает защищать нас. С тех пор как существует троцкистская оппозиция, коммунисты стали нашими злейшими врагами.
В России называют его "Иудушка Троцкий". Но ведь это же факт, что почти все троцкисты -- евреи. Дайте только еврею революцию, он потребует у вас перманентную революцию. Дайте ему Мессию, ему понадобится другой Мессия, Что же до Палестины, -- мир не хочет, чтобы у нас было свое государство. Горькая истина состоит в том, что многие евреи больше не хотят быть евреями. Но для тотальной ассимиляции слишком поздно. Кто-нибудь да выиграет с того, что грядущая война нас уничтожит.
-- Может, демократии выиграют.
-- Демократии совершают самоубийство.
-- Твой кофе стынет. Если ты еще не окончательно решил взвалить себе на плечи эту глупенькую Шошу, легко можно очутиться в Америке. Там евреи еще кое-как перебиваются. Я могу вернуться, но одна мысль об этом приводит меня в трепет. Сэм не в состоянии остаться дома хотя бы на один вечер. Ему всегда надо куда-нибудь идти -- обычно в Кафе-Рояль. Там он встречается с писателями, которых подкармливает, и с актрисами, с которыми флиртовал когда-то. Это единственное место, где он хоть что-то собой представляет. Печально, но это правда: на земле нет ни одного такого места, где бы я была дома.
-- Да, мы составили бы хорошую парочку.
-- Могли бы, но ты этого не хочешь. О чем ты разговариваешь с Шошей целыми днями?
-- Я мало разговариваю.
-- Что же это, акт мазохизма?
-- Нет, Бетти, я в самом деле люблю ее.
-- Есть вещи, в которые невозможно поверить, если не увидишь собственными глазами: ты и Шоша, я и Сэм Дрейман. Сэм, по крайней мере, утешается среди бывших обожательниц. Цуцик, посмотри-ка, кто здесь!

Дата добавления: 2015-06-25