Завещание Сэма Дреймана

Текла с порога сказала:
-- Вам звонила мисс Бетти, наверно, раз сто.
-- Спасибо, Текла.
-- Вы не пошли в синагогу в такой большой праздник? -- упрекнула она.
Я не нашелся что ответить. Прошел к себе. Разделся и лег, не зажигая света. Но заснуть не мог. Что мне остается после того, как истрачу те несколько злотых, что сейчас у меня в кармане? Как заработать? Я был удручен всем этим. Файтельзон хотя бы читает лекции, и благодаря этому у него есть минимальный заработок. Он принимает деньги от Селии, от других женщин. И за квартиру в муниципальном доме он платит лишь тридцать злотых. А я взвалил на себя ответственность за больную девушку.
Наконец я крепко заснул.

(отрывок из Тойбеле)

РЕБЕ: Послушай меня, Алхонон. Тойбеле страдает. Сердце ее разрывается

на части, душа томится. Она думает, что любила демона. И не может, не может

обрести покой.

АЛХОНОН: Безумие!

РЕБЕ: Обманщик, и обманутый часто действуют заодно. Тойбеле не поверила

бы в то, что ты демон, если бы сама не хотела этого. Теперь же она не может

примириться с мыслью, что ее демон был обыкновенный человек. Она в смятении.

Ее тело жаждет обрести вечный покой, но душа не может покинуть тело.

Алхонон, она не может умереть.

АЛХОНОН: Что я должен сделать, ребе?

РЕБЕ: Ты должен сказать ей, что лгал, утверждая, что ее демон это ты.

АЛХ0Н0Н: Я не могу. Я дал священную клятву, что никогда слово лжи не

сорвется с моих уст.

РЕБЕ: Сделай это. Я возьму твой грех на себя. Пусть душа ее отойдет с

миром.

АЛХОНОН: Вы хотите сказать, пусть она умрет обманутой?

РЕБЕ: В Гемаре сказано: кто строит из себя калеку, тот станет калекой.

Когда человек надевает на себя чужую личину, эта личина становится частью

его естества. Притворяясь демоном, ты был демоном.

АЛХОНОН: И теперь вы хотите, чтобы я снова совершил этот грех?

РЕБЕ: Это будет благодеяние, а не грех…

Пробуждение мое было внезапным. Звонил телефон. Наручные часы показывали четверть второго. Слышно было, как прошлепала босыми ногами Текла. Она открыла дверь и прошипела: "Это вас". Возмущение было в ее голосе: еврей не должен осквернять самый светлый день в году. Я вылез из постели и в коридоре натолкнулся на Теклу. На ней была только ночная сорочка. Я взял трубку. Звонила Бетти. Голос был хриплый, сварливый, какой бывает во время ссоры:
-- Ты должен сейчас же прийти в отель. Я звоню в Йом-Кипур, посреди ночи. Это не пустяк.
-- Что такое?
-- Сэм очень болен. Ему надо делать операцию. Я ему все про нас рассказала.
-- Что с ним? Зачем было говорить ему?
-- Дорогой, у меня такое чувство, что ему уже не помочь. Сэм отозвал меня в сторонку и говорит: "Бетти, игра сыграна, но я хочу позаботиться о тебе". У него был такой голос... Я не выдержала. Рассказала ему всю правду. Он хочет поговорить с тобой. Садись на извозчика и давай прямо сюда. Он теперь как отец мне -- ближе, чем отец. Я понимаю, сейчас Йом-Ки-пур, но время не ждет. Ты придешь?
-- Да, разумеется, но не надо было говорить ему.
-- Мне вообще не надо было на свет родиться! Скорее же! -- И она положила трубку.

Сэм поднял голову и прокашлялся:
-- Бетти, где ты? Почему так темно?
Она подбежала:
-- Сэм, милый! Я надеялась, что ты поспишь подольше. Цуцик здесь.
-- Цуцик, подойдите сюда. Бетти, зажги свет. Пока я еще дышу, не хочу лежать во тьме. Цуцик, вы видите, я очень болен. Я хочу поговорить с вами, как отец. Мне уже давно не очень-то хорошо. Неожиданно навалилась старость -- сердце, желудок, ноги, -- все сразу. Берите стул, садитесь. Вот этот. И ты тоже, Бетти, милая. О чем это я говорил, а? Да, боюсь, что Бог уже хочет призвать меня к себе. Он, вероятно, стал бизнесменом и хочет, чтобы Сэм Дрейман его консультировал. Раз пришло время, надо идти. Цуцик, сегодня Иом-Кипур. Я думал, буду в состоянии пойти в синагогу. Но человек предполагает, а Бог располагает. Буду откровенен -- если мне суждено уйти, не хочу оставлять Бетти на произвол судьбы. Знаю про вашу связь -- Бетти призналась мне. Да и прежде о ней знал. В конце концов, она молодая женщина, а я старик. Когда-то и я был настоящим мужчиной, мог быть о-го-го еще каким любовником, но когда тебе за семьдесят и у тебя повышено давление, ты уж не тот. Она винит себя за то, что принесла вам несчастье. Я тоже надеялся, что пьеса будет иметь успех, да видно не суждено. Много слишком было болтовни. Послушайте теперь меня, не перебивайте, очень прошу, и подумайте над тем, что я скажу. Вы -- бедный молодой человек. Вы -- талантливы, но талант подобен алмазу -- его надо шлифовать. Я знаю, что вы связаны с какой-то больной, недоразвитой девушкой. Она тоже бедна, и что тут еще скажешь? Два трупа пустились в пляс. Здесь, в Польше, ждать добра не приходится. Эта скотина Гитлер скоро будет здесь со своими наци. Будет война. Американцы помогут, как это было в последнюю войну, но сначала наци расправятся с евреями: евреи будут истреблены. Цуцик, Бетти тебя любит, да и ты, как я погляжу, не слишком ее ненавидишь. Я собираюсь оставить ей много денег -- сколько именно, скажу в другой раз. Я хочу сделать дело с вами -- хорошее, стоящее дело. Вот мой план: я хочу, чтобы вы поженились. Я хочу учредить попечительский фонд. Адвокат вам все объяснит потом. Вы не будете паразитом, которого кормит жена. Напротив, будете сами содержать ее. Прошу только об одном: пока я жив, пусть Бетти останется моим другом. Я буду вашим издателем, менеджером -- все, что хотите. Напишите хорошую пьесу -- поставлю ее. Будет книга -- издам ее или поручу это другому издателю. Я стану для вас таким агентом. Вы будете мне как сын, а я буду вам отцом. Я найму людей, которые все сделают как следует.
-- Мистер Дрейман...
-- Знаю, знаю, что вы скажете. Вы хотите знать, что будет с девушкой. Как там ее зовут? Шоша? Не думайте, что я оставлю ее на произвол судьбы здесь, в голодной Варшаве. Сэм Дрейман этого не сделает. Возьмем ее в Америку. Мы возьмем ее с собой как горничную. Она не будет ничьей горничной. Если ее вылечат -- для нее это будет в тысячу раз лучше, чем стать вашей женой и тут, в Польше, умереть с голоду. Вы только согласитесь, чтобы Бетти могла оставаться мне другом, не бросала меня одного, если вы там поцелуете вашу Шошу или еще что-нибудь такое. Так я говорю, Бетти?
-- Да, Сэм, милый, все, все правильно, все, что ты скажешь.
-- Слышите? Это мой план. И ее, конечно, тоже. Только вот еще что -- надо быть в Америке как можно скорее. Поэтому решать надо быстро. Если вы говорите "да ", сразу надо пожениться, если "нет", мы скажем "гуд бай ", и да поможет вам Бог.
Сэм Дрейман закрыл глаза. Немного погодя он сказал:
-- Бетти, уведи его к себе. Мне надо... -- и он что-то забормотал по-английски, я не смог разобрать.
Прямо в коридорчике, соединяющем обе комнаты, Бетти бросилась целовать меня. Лицо ее было мокрым от слез, и мое тоже стало мокрым. Она прошептала: "Муж мой, это Божий промысел ведет нас ".

"Беги! -- кричало что-то у меня внутри. -- Иначе погрязнешь в такой трясине, что не сможешь выбраться. Тебя волокут в бездну! Беги!" Это был голос моего отца. В предрассветной дымке я видел его высокие брови и пронзительные глаза. "Не позорь меня, не позорь свою мать и всех остальных предков. Все твои поступки известны на небесах". Потом голос начал бранить меня: "Язычник! Предатель Израиля! Видишь, что бывает с теми, кто отрицает Всемогущего! Ты возненавидишь это, отвернешься от этого, ибо это окаянство! Скверна!"

Мне припомнилось, как сказано в Мидраше про Иосифа: "Когда он собирался согрешить с женой Потифара, отец его, Иаков, предстал перед ним". Такие видения бывают только в минуты великих бедствий.
Я встал. Глаза мои широко раскрылись. "Отец, спаси меня!" И пока я молил так, образ его исчез.
Открылась дверь.
--Ну лад но, какой твой ответ? – Спросила Бетти.
Я только мог произнести:
-- Не теперь.
-- Если ты меня не хочешь, не стану приставать к тебе. У меня еще осталась кое-какая гордость. Надо быть прямо святым, чтобы все так устроить, как нам Сэм предлагает. Но если тебе зазорно быть моим мужем, скажи только, и я не стану бегать за тобой.
-- Бетти, Шоша умрет, если я так с ней поступлю.
-- Что? Да она вылечится в Америке, а здесь-то как раз умрет от голода. Все их дома провоняли грязью и нищетой. Вид у твоей Шоши -- краше в гроб кладут. Сколько еще можно так жить? Я вообще не хочу замуж -- ни за тебя, ни за кого другого. Это все Сэм затеял. Настоящий отец не мог бы быть добрее. Скорее дам отрубить себе руку, чем его оставлю. Ты уже знаешь, я говорила, он теперь и не мужчина вовсе. Все, что ему нужно, -- чтобы его поцеловали, погладили, сказали доброе слово. Если не согласен на это -- скатертью дорожка. Ведь я же согласилась взять к себе в дом Шошу, дурочку эту, так уж не позволить такого Сэму -- это слишком. Ты и мизинца его не стоишь, идиот проклятый.
Она ушла, хлопнув дверью. И почти тотчас же вернулась:
-- Что сказать Сэму? Отвечай прямо.
-- Ладно, пускай мы поженимся.
-- Это твое твердое решение, или ты опять морочишь мне голову? Если ты будешь считать меня продажной шлюхой, лучше разойтись сразу.
-- Бетти, раз я смогу заботиться о Шоше, можешь быть с Сэмом.
-- Что это ты вообразил себе -- по-твоему, я поставлю охрану у твоего ложа, как султан из "Тысячи и одной ночи"? Знаю, тебя влечет к ней. Готова принять и это. Но потребую того же и от тебя. Прошли времена, когда мужчина позволял себе всякое свинство, а женщина оставалась рабыней. Сомневаюсь, в состоянии ли она вообще быть женщиной. Или ты уже? Было у тебя с ней что-нибудь?
--Нет, нет.
-- Да ладно, не может же львица ревновать к мухе. Добавлю только, что, пока Сэм жив, пусть он живет сто двадцать лет, я не посмотрю ни на кого другого. Могу поклясться в этом перед черной свечой.
-- Не надо клясться.
-- Нам следует пожениться сразу же. Что бы там ни было, хочу, чтобы Сэм присутствовал.
-- Да.
-- Знаю, у тебя есть мать и брат, но нельзя откладывать. Если все будет хорошо, мы и их возьмем в Америку.
-- Благодарю тебя, Бетти, спасибо.
-- Цуцик, все будет гораздо лучше, чем ты себе представляешь. Хватит уже грязи. Я хочу отмыться и начать сначала. Когда я тебя вижу, я сама не своя. У тебя миллион недостатков. Но есть в тебе что-то, что притягивает меня. Что это? Скажи.
-- Почем я знаю, Бетти.
-- Когда я с тобой, все интересно. Без тебя я несчастна. Иди же сюда, поздравь меня, скажи: "Мазлтов!"

15. Йом-Кипур.

Я провел Йом-Кипур с Шошей. Бася ушла в синагогу. Толстая поминальная свеча горела со вчерашнего дня и теперь почти не давала света. Разбитый и вялый, после перенесенной бессонной ночи, я валялся на постели прямо в одежде. Шоша сидела рядом. Она что-то говорила. Хотя голос ее я слышал, но о чем она говорит, уловить не мог. Должно быть, рассказывает про войну, тиф, голод, смерть Ипе.

Спокойствие Дня Искупления разлилось вокруг. Было слышно, как щебечут птицы. Я принял решение и знал, что не отступлюсь, но было еще нечто, что я не мог объяснить ни себе, ни другим. Было ли это видение -- или галлюцинация -- появление отца? Или цирюльник отравил меня своими ядовитыми речами? Отвергнуть женщину, страстную, талантливую, которая к тому же имеет возможность взять меня в Америку, избавив от проклятой бедности и нацистской пули? Была ли это ревность к Сэму Дрейману? Такая уж огромная любовь к Шоше? Или просто недоставало решимости огорчить Басю? Вопросы эти я задавал моему подсознанию, или надсознанию, но ответа не получил. Это как с человеком, который совершает самоубийство, -- объяснил я себе. Он нашел крюк в потолке, сделал петлю, подставил стул и до последней минуты не знает, зачем он это делает. Кто сказал, что в природе и человеческом обществе все можно выразить словами и для всякого действия должны быть мотивы? В комнате был полумрак. Свеча уже догорала. Шоша заговорила:
-- Когда на небе появятся три звезды, можно есть.
-- Ты проголодалась?
-- Когда ты со мной, это лучше, чем есть.
Неожиданно для себя я произнес:
-- Шоша, мы скоро будем мужем и женой. После праздников.

Я собрался предупредить Шошу, чтобы она пока ничего не говорила матери, но тут открылась дверь и вошла Бася. Шоша бросилась ей навстречу: "Мамеле, Ареле собирается жениться на мне сразу после Суккот!" Я и не подозревал, что у Шоши такой звонкий голос. Она повисла на матери и осыпала ее поцелуями. Бася положила молитвенники и теперь вопрошающе смотрела на меня. Радость и удивление были в ее глазах.
-- Да, это правда, -- подтвердил я.
Бася хлопнула в ладоши:
-- Милосердный Господь слышал мои молитвы. Весь день я стояла на ногах и молилась за тебя, доченька, и за тебя, Ареле, сын мой. Только Бог в небе знает, сколько слез пролила я за эти два дня. Доченька, свет очей моих, мазлтов!
Они целовались, обнимались, раскачивались из стороны в сторону, не в состоянии оторваться друг от друга.
Бася протянула ко мне руки. От нее исходил аромат поста, нафталина, в котором целый год пролежало ее платье, и еще чего-то, очень женского и праздничного, -- привычный аромат моего детства, когда, бывало, наша комната превращалась в женскую молельню перед первыми днями месяца Аба. Басин голос тоже зазвучал громче и выше. Она заговорила на простонародном языке жаргонных молитвенников:
-- Это все на небесах, на небесах. Это счастливейший день в несчастной моей жизни. Помоги же нам, Боже! Мы много страдали. Отче, позволь дожить до радости повести мое перворожденное дитя под свадебный венец. -- Бася воздела вверх руки. Она вся лучилась материнским счастьем.
Шоша расплакалась. Бася всплеснула руками и воскликнула:
-- Что же это со мной?! Он же постился весь день, сокровище мое, милый мой наследничек!

Это была величайшая глупость из всех, что я делал когда-либо, но я не жалел о сделанном. Приподнятого настроения, какое обычно бывает у влюбленных, у меня не было. На следующий день после Йом-Кипура я дал знать на Лешно, что съеду в конце месяца. Я сам обрек себя, возможно, на нищету, но пока еще не на смерть. У меня оставалась комната еще на четыре недели и немного денег, чтобы дать Басе на еду.
Я сам изумлялся своему легкомыслию.
Узнав, что я собираюсь съехать с квартиры сразу же после еврейских праздников, Текла зашла ко мне и спросила, почему я это делаю. Впервые я увидел слезы в ее прозрачных голубых глазах. Я обвил ее руками:
-- Текла, милая, ты не виновата. Вы все здесь очень добры ко мне. А тебя я буду помнить до последнего дыхания.
-- Где же вы будете жить? Или вы собираетесь в Америку с мисс Бетти?
--Нет, остаюсь в Варшаве.
-- Плохие времена настали здесь для евреев, -- после некоторого колебания проговорила Текла.
-- Да, я знаю.
-- Почему так? Что говорят ученые люди -- те, что пишут книги?
-- Единственное, до чего они додумались, -- что, если не будет войн, эпидемий, голода, люди размножатся, как кролики, и нечего станет есть.
-- Разве не хватает ржи на полях?
-- Для миллиардов людей не хватит.
-- Почему же Бог не сделает так, чтобы всем хватило?
-- Объяснить это я не могу.
-- Но вы знаете, где будете жить? Я буду скучать по вас. Иногда я думаю, хорошо бы стать еврейкой. Еврейские молодые люди читают газеты и книги. Они знают, что происходит на свете. Они обходятся с девушкой лучше, чем наши увальни.
-- Не делай этого, Текла. Когда наци придут, их первыми жертвами будут евреи.
-- Куда вы переезжаете?
-- На Крохмальную улицу, дом No 7.
-- Можно мне навестить вас в воскресенье?
-- Да. Жди меня у ворот в полдень.
-- Вы наверняка придете?
--Да.
-- Святое обещание?
-- Да, моя милая.
-- Эге, вы будете там жить кое с кем?
-- С кем бы ни жил, я всегда буду тосковать по тебе.
-- Я приду! -- И Текла бросилась вон из комнаты. Она потеряла тапок, подобрала его одной рукой, а другой зажала рот, чтобы хозяева не услыхали, как она всхлипывает.

16. Зелиг.

В последний день Кущей позвонила Тайбл и пригласила в гости: меня хотел видеть Зелиг.

-- Если бы я был молод, как он, то ни за что бы не женился на такой бесчувственной вареной рыбе, как Шоша, -- начал Зелиг. -- Если начистоту, что ты "увидал в моей Шоше? Ни спереди, ни сзади -- доска и дыра, вот как мы зовем ее. У нас в конторе нам известна вся подноготная. Женщина может обманывать хоть весь свет, тут подрумянится, там припудрится, наденет корсет, но когда мы раздеваем ее, чтобы завернуть в саван... Все мы таковы. Вот почему мы и пьем. В нашем деле, если не напиваться, долго не протянешь. А ты совсем не пьешь, да? -- Зелиг обернулся ко мне.
-- Редко.
-- Подожди, Ареле, у меня есть для тебя подарок.
Из нагрудного кармана Зелиг достал часы с цепочкой. Я залился краской, а Зелиг продолжал:
-- Что бы там ни было и что бы ни говорили, а я еще отец Шоше. Если у нее родится ребенок, не могу представить себе, каким образом, разве что сделают кесарево, я стану дедушкой. А что нам делать с этим Гитлером? Все в панике, только не я. Если станет слишком скверно, вырою себе могилку, возьму коньячку и пойду спать. Кто видит смерть каждый день, тому она не страшна. Да и что такое жизнь? Сдавить покрепче горло, и конец. Вот тебе мой свадебный подарок. Они серебряные, на семнадцати камнях. Отец Баси дал их мне, чтобы я спал с его дочерью, а теперь я тебе их даю, чтобы ты спал с моей. Если постараешься как следует, то в один прекрасный день сможешь передать их парню, который будет ублажать твою дочь. Бога нет.
-- Откуда же тогда все взялось? -- спросил я.
Зелиг подергал себя за бороду.
-- Откуда все взялось? Это все есть, да и только. Души нет. Я похоронил больше раввинов и набожных евреев, чем волос на твоей голове. Опускаешь их в могилу, и там они гниют, вот и все.

17. День свадьбы. Дора, Бетти, Текла.

АЛХОНОН (задыхаясь): Тойбеле... Тойбеле... (поворачивается к двери)

ТОЙБЕЛЕ: (стонет) Гурмизах! (Несколько секунд АЛХОНОН борется с собой,

стоя на пороге. Затем поворачивается и возвращается в комнату)

АЛХОНОН (мягко): Я здесь.

ТОЙБЕЛЕ: Ты вернулся ко мне, мой демон?

АЛХОНОН: Да, Тойбеле. (Он приподнимает ее и прижимает к себе). Теперь мы отправимся в путь вместе.

ТОЙБЕЛЕ: Куда ты поведешь меня?

АЛХОНОН: В вечность.

ТОЙБЕЛЕ: Это далеко?

АЛХОНОН: Это я здесь, Тойбеле. Здесь и везде. Повсюду, где есть место

страсти и милосердию. Мы сольемся в одно целое. И больше не будет разлук. Я

расскажу тебе все сказки, какие знаю. Мы будем танцевать, и я спою тебе.

Тойбеле-Мойбеле,

Сладкий поцелуй.

Еще разик, Тойбеле,

Со мною потанцуй. (ТОЙБЕЛЕ тихо смеется. Пауза)

ТОЙБЕЛЕ: Я умираю?

АЛХОНОН: Смерти нет, Тойбеле. Есть только вечная любовь.

ТОЙБЕЛЕ: Как это будет прекрасно.

АЛХОНОН: Я люблю тебя, Тойбеле. Я всегда любил тебя. Иди ко мне,

суженая моя.

ТОЙБЕЛЕ: Возьми меня, мой любимый, супруг мой единственный, мой демон.

(Умирает.)

АЛХОНОН баюкает ее в своих объятиях, как маленького ребенка.

(ЗАТЕМНЕНИЕ)

Аарон просыпается.

Свадьба была назначена на восемь вечера у раввина на Панской. На деньги, которые дал Зелиг, Бася смогла приготовить для Шоши скромное приданое -- несколько платьев, туфли, белье, а я вообще ничего не предпринимал в этом роде. Из денег, полученных за рассказы, я едва-едва наскреб, чтобы оплатить пансион матери и брату. Самому мне почти ничего не осталось.

Текла заглянула в комнату:
-- Принести завтрак?
-- Да, Текла, пожалуйста, будь добра.
Она ушла и тут же вернулась:
-- Там вас спрашивает дама с цветами.
- Я был уверен, что никто ничего не знает.

Лепеча что-то насчет того, чтобы Текла никого не впускала, я увидел Дору, стоящую в дверях. Она была в старом, поношенном пальто, в валенках, а шляпа у нее на голове напоминала перевернутый горшок. В руках букет, завернутый в плотную бумагу. Позади вертела головой и гримасничала Текла. Дора сказала:
-- Дорогой мой, секретов не существует. Прими мои поздравления!
На щеках у меня еще была мыльная пена. Я положил бритву и спросил:
-- Это еще что за вздор?!
-- Что, не понимаешь, что тебе ничего не утаить от меня? Ты не пригласил меня на церемонию, но мы никогда не сможем стать чужими друг для друга. Годы, проведенные вместе, не просто вычеркнуть из памяти. Не хочу поддразнивать тебя или язвить. Раз ты любишь ее, какая разница? Влюбляются в слепых, глухих, горбатых. Можно, я сяду?
-- Конечно, Дора, садись. Не нужно было тебе тратиться на цветы.
-- Хотелось принести что-нибудь. У меня свои резоны. Я тоже собираюсь замуж, и раз делаю тебе свадебный подарок, то вправе ждать и от тебя того же. Я все делаю с тайными целями, -- подмигнула мне Дора и села на краешек кровати. Снег на ее валенках начал таять, и по полу растекались ручейки. Дора достала папиросу и закурила. -- Однажды ты говорил со мною о вещах, смысла которых я не уловила, а теперь, припоминая, начинаю что-то понимать.
-- О чем это ты?
-- О, ты говорил, что нельзя помочь всему человечеству и тот, кто слишком много заботится о человечестве, рано или поздно становится жестоким. Как ты это понял?
Дверь отворилась, и вошла Текла с чашкой кофе. Глаза ее смеялись.
-- Здесь мисс Бетти с цветами, -- возвестила она.
Не успел я открыть рот, как в дверях появилась Бетти -- в светлой меховой шубке, такой же шапочке, в отороченных мехом ботах. Она принесла огромный букет. Увидев Дору, Бетти отступила. Меня одолевал смех.
-- И ты тоже?
-- Можно мне войти?
-- Конечно, входи, Бетти.
-- Ну и метель сегодня. Должно быть, семь ведьм повесились этой ночью.
-- Бетти, это Дора. Я тебе о ней рассказывал. Дора, это Бетти Слоним.
-- Да, да. Знаю. Актриса из Америки. Я узнала вас по фотографии в газете.
-- Что мне делать с этими цветами?
-- Текла, не принесешь ли вазу?
-- Все вазы заняты. Хозяйка держит в них крупу.
-- Ну, принеси еще что-нибудь. Возьми цветы.
Текла протянула руку. Казалось, про себя она посмеивается над всем. Бетти начала притопывать ботиками.
-- Жуткий мороз. Улицу перейти невозможно. В Москве такое бывает. Или еще в Канаде. В Нью-Йорке снег чистят -- по крайней мере, на главных улицах. Помоги же снять пальто. Уж хоть теперь, когда жениться собрался, будь джентльменом.
Я помог Бетти раздеться. На ней было красное платье. Оно не шло к ее рыжим волосам, и она казалась в нем бледной и худой.
-- Ты, верно, удивляешься, зачем я пришла? -- продолжала Бетти. -- Пришла, потому что жениху принято приносить цветы и усопшему тоже. А когда жених заодно и труп, он заслуживает двойного букета. -- Было очевидно, что фразу эту она заготовила заранее.
Дора улыбнулась:
-- Неплохо сказано. Я пойду. Не хочу вам мешать.
-- А вы никому и не мешаете, -- возразила Бетти. -- То, что я собираюсь сказать, можно слышать каждому.
-- Принести еще кофе? -- спросила Текла.
-- Только не мне, -- ответила Бетти. -- Я с утра уже выпила, наверно, чашек десять. Можно закурить?
Бетти достала папироску, закурила, потом предложила Доре. Казалось, женщины моментально отгородились друг от друга кончиками папирос. Это было похоже на языческий обряд.
Дора осталась сидеть на кровати.

Бетти сказала:

-- Знаю, что провалюсь. Юджина О'Нила не понимают даже в Америке. Как понять его варшавским евреям? Да и перевод не слишком хорош. Но Сэм настаивает, говорит, я должна выступить в Варшаве до приезда в Америку. Ох, как же я завидую писателям! Им не приходится постоянно иметь дело с публикой. Писатель сидит себе за столом, перед ним чистый лист, и он пишет что хочет. Актер от других зависит.

--Мисс Слоним, вам нужно появиться в чем-то, что заденет всех. Тогда вас поймут и публика придет. Простите за прямоту.
Бетти ощетинилась:
-- Что же я должна играть? В пропагандистской пьесе, восхваляющей коммунизм? Во-первых, меня арестуют и закроют театр. Во-вторых, я приехала из России и видела собственными глазами, что такое этот ваш коммунизм. В-третьих...
-- Я не предлагаю, вам играть в прокоммунистической пьесе, -- перебила Дора. -- Как я могу? Никто больше не знает, где кончается сталинизм и начинается фашизм. Жестокая правда состоит в том, что большинство людей, в частности молодых людей, обладают страстью к убийству. Им нужны только причина или хотя бы повод. Один раз это во имя религии, другой раз -- за фашизм или в защиту демократии. Их стремление убивать так велико, что даже превосходит страх быть
убитыми. Эту истину не позволено произносить вслух, но все же это так. Те наци, что готовы убивать и умирать за Гитлера, при других обстоятельствах так же были бы готовы умереть за Сталина. Не существует такой наиглупейшей амбиции или такой несуразицы, из-за которой люди не пошли бы умирать. Если бы евреи получили независимость, началась бы война между литваками и галицинерами.
-- Если это так, то нет и надежды.
-- А кто сказал, что она есть?
-- Ханжа! -- бросила Бетти вслед Доре, после ее ухода. -- Я таких навидалась в России. На них кожаные куртки, у бедра револьвер. Их зовут чекистами. Как раз теперь их ликвидируют. И они заслужили это. Цуцик, поцелуй меня. В последний раз!

Дата добавления: 2015-06-25