К вопросу об условиях исследовательского успеха

Главное условие успеха для историка, изучающего древние, несовременные общества – не забывать, что, к примеру, средневековая Франция гораздо ближе средневековому Китаю, нежели Франции современной. С учетом этого обстоятельства прямо назревшей выглядит тематизация такой специальной исторической дисциплины, как традиционалистика, в полной мере обладающая основным признаком автономной научной дисциплины – предметом, в виде фрагмента реальности, отделенного от других ее элементов четким формальными границами и фундаментальными сущностными основаниями. Предмет традиционалистики – древние, несовременные общества, – требует и специфической методологии, прежде всего в силу серьезных причин. Во-первых, древние общества не являются для современной исторической науки реально осязаемой действительностью. Во-вторых, методологическая специфика накрепко привязана к реалиям именно современных обществ и малоэффективна применительно к религиоцентристким обществам из-за своей тотальной индуктивности. Индуктивистская методология, по определению, эффективна в эмпирической реальности, но провоцирует на модернизм и анахронизм при обращении к недоступным во временном плане эпохам. Можно согласиться с И. И. Савельевой и А. В. Полетаевым в том, что «сфера действия и применимости большинства современных экономических, социологических, политических концепций не превышает 100-150 лет (а во многих случаях много меньше). Все, что находится за пределами этого периода, требует иного теоретического и категориального аппарата…» [1]. Более того, по их мнению, представители исторической науки «вынуждены заниматься не только сбором данных, но и разработкой теории… применительно к обществам, существовавшим раньше и сильно отличавшимся от нынешнего» [2].

Нами предпринята попытка предложить новый методологический подход, основывающийся на учете специфики оснований несовременных обществ и прежде всего религии как фундамента подобных обществ. Метод основывается вовсе не на утверждении бытия Божия (это не входит в компетенцию ученых), а на феномене существования религиоцентристких обществ (цивилизаций), для которых Бог был такой же реальностью, как законы рынка для современного человека. В этом случае наука обязана подходить к оценке этих обществ адекватно принципу «образа истинности» – отрефлексированному и закрепленному в сознании представлению об окружающей действительности. Если вдуматься, то это вполне позитивистское требование к работе ученого, вне зависимости от того, верит ли сам исследователь в факт бытия Божия. Представление о том, что организующим и движущим началом истории является точка зрения человека и общества на то, что считалось фундаментальным основанием Бытия, обеспечивает высокий уровень прозрачности метода и дедуктивный характер самого методологического подхода. Важно, что в таком случае между внутренней сущностью исторического процесса и методом его постижения отсутствуют даже формальное противоречие: методология полностью соответствует архитектонике изучаемого.

Нам видится следующая последовательность методологических операций в реальном историческом материале:

1. Определение типа господствующего «образа истинности» в рамках той или иной цивилизации. В некотором смысле предлагаемое нами понятие «образа истинности» сходно с понятием «габитус», используемым еще О. Шпенглером и актуализированным Н. Элиасом и в особенности П. Бурдье. В «Закате Европы» О. Шпенглер пишет по этому поводу следующее: «Говорят о габитусе растения, имея в виду при этом одному ему присущий способ внешнего проявления, характер его развития, <…> в силу чего каждое растение каждой своей частью и на каждой ступени своей жизни отличается от экземпляров всех прочих растительных видов. Я применяю это важное для физиогномики понятие к внешним организмам истории и говорю о габитусе индийской, египетской, античной культуры, истории или духовности. <…> Этот габитус существования в пространстве, распространяющейся у отдельных людей на поступки и мысли, осанку и умонастроение, охватывает в существовании целых культур всю совокупность жизненных выражений высшего порядка <…>, где выражения эти оказываются формами духовной коммуникации, типом соответствующих чаяний, административных систем, способов общения и поведенческих норм» [3]. Если говорить о пафосе П. Будье, то для него «габитус» оказывается неким организующим контекстом, мягко предопределяющим социально-историческое поведение человека в рамках определенной целостности, вполне отвечающей принципам «пропенситивной интерпретации» К. Поппера. На самом деле это историко-социологическое понятие несет в себе серьезные, ограничивающие его возможности недостатки, потому что понимается только как порождение социальных, материальных условий существования. Понятия «габитус» и «образ истинности» сближают видение истории как безусловной цельности, но понятие «образа истинности» более объемно, способно включать в себя понятие «габитус» в качестве материально-социального контекста, объединяющего частные формы коммуникации.

2. Выявленный определенный тип «образа истинности» позволяет нам дедуцировать (или «расшифровать») внутреннее строение анализируемой целостности (цивилизация, общество, культура, эпоха и т.д.) на основе идеи «морфологического сродства», впервые последовательно и развернуто сформулированной О. Шпенглером в работе с красноречивым подзаголовком «Очерки морфологии мировой истории». Представление о «морфологическом сродстве» у Шпенглера основываются на аксиоматичности того, что любое направленное, осознанное (а в некотором смысле и неосознанное) действие человека и общества стремиться максимально соответствовать принципиальному «образу истинности» (т. е. предельному основанию бытия), а также воплощать его в действительность. При этом критерий соответствия заключается в максимальной выраженности в том или ином явлении, формы генетического родства с метафизическим первоначалом.

3. Знание доминирующего типа «образа истинности» и предопределяемого им внутреннего строения анализируемой целостности создают возможность для устойчивого, нерелятивного и, как ни странно это звучит (точнее, непривычно), вполне позитивного объяснения любого отдельно взятого фрагмента исторического прошлого во всей его конкретности. На этом уровне происходит взаимодействие возможностей дедуктивного и индуктивного методов исследования, когда информационный массив исторической конкретики (факты) проходит осмысляющую экспертизу со стороны дедуктивно полученных фундаментальных параметров, определяющих исторический процесс в целом. Таким образом, в первую очередь мы получаем возможность оценивать смысловую сторону поведения человека в истории не в несколько вульгарной причинно-следственной форме, а в связи с четким представлением о фундаментальных принципах пространства, в котором он свободно действует. Выявление такого пространства – один из главных результатов применения нового метода познания исторической реальности. Современная российская историческая наука ощущает необходимость в подходах такого рода, в активном развитии дедуктивной методологии истории. Очень точно необходимость этого подчеркнута в интереснейшей статье Н. А. Нарочницкой «Историческая Россия и СССР в мировой политике XX в.»: «Истинные побудительные мотивы человеческой истории приоткрываются в осознании, что государственная стратегия, социально-экономическая доктрина или концепция внешней политики всегда имеют философскую основу и исходят из определенного видения смысла и целей исторического бытия и собственной роли и места в нем. Для их анализа необходим историософский подход»[5].

Кроме того, традиционалистика дает возможность широкого, комплексного использования ресурсов междисциплинарных связей, позволяющих теоретически полноценно осмыслить роль религиоцентристских обществ для исторического процесса в целом, их участие в создании того, без чего немыслим сам статус человеческой цивилизации и культуры.

Дата добавления: 2015-06-26