Аналитика 14 страница

в том, как ей все таки «правильно» понимать своего «возлюбленного»? А что говорить о

ее родителях? О таком ли «зяте» они мечтали?). Но уже как бы то ни было -- записи в дневнике, вероятно, достаточно выдают его состояние. А равно и отношение к предстоящему (браку…браку…) событию.

4 июля 1916 г.: «Запертый в четырехугольник штакетника, который позволял сделать только один шаг в длину и один в ширину, я проснулся. Бывают похожие загоны, в которые загоняют овец на ночь, но они не такие

тесные. Солнце светило на меня прямыми лучами; чтобы защитить голову, я прижимал ее к груди и сидел на корточках с согнутой спиной. Какой я? Жалкий…»[84].

Действительно, строчки более чем точно передают внутреннее состояние Кафки. И вот тут-то уже окончательно обнаруживается, что он – в чем и признается себе, и в чем, заметим, признавался себе и раньше: 6 июля 1916 г.

«…Невозможность жить с Ф. Невыносимость совместной жизни с кем бы то ни было. Отсутствие сожаления об этом. Сожаление о невозможности быть одному. Но дальше: бессмысленность сожаления…»[85], -- совсем даже не хочет (не может) жить вообще с кем бы то ни было. Ему намного ближе одиночество.

«Тяготы совместной жизни, -- записал Кафка в дневник 5 июля 1916 года[86], -- она держится отчужденностью, состраданием, похотью, трусостью, тщеславием, и только на самом дне, может, есть узенький ручеек, который заслуживает название любви, но который бесполезно искать – он лишь кратко сверкнул, сверкнул на мгновение. Бедная Фелиция».

И тогда уже отношения разрываются, казалось, навсегда.

Клод Давид пишет[87]: «…Фелица покинула… 21 сентября. 8 октября Кафка отмечает: «Жалобные письма от Ф…», 16-го он отправляет последнее письмо Фелиции… 19 декабря Фелица объявляет о визите, Кафка ей телеграфирует 21-го. 25, 26 и 27 «Дневник» отмечает: «Отъезд Фелицы. Я плакал. Все сложно, лживо и, однако, справедливо». 30 декабря: «В основном не

разочарован…».

Но вот достаточно характерная деталь: окончательно Кафка смиряется с тем, что в его жизни больше не будет Фелиции только после того, как – («благодаря» Броду) -- узнает о том, что бывшая его возлюбленная вышла замуж.

«Примерно через пятнадцать месяцев…, -- пишет Макс Брод[88], -- Ф. Вышла замуж. Я осторожно сообщил эту новость Францу. Он был растроган, полон добрых пожеланий к молодоженам и преисполнен радости…».

Кстати, еще одна занимательная деталь. Упоминавшаяся нами сцена «ревности» Фелиции к Кафке из-за своей подруги Греты Блох (Фелиция, кстати, чуть позже не только сожжет все письма, обращенные к ней, но и прекратит с «отступницей» всяческие сношения) покажется довольно любопытной в контексте предполагаемых нами у Кафки проблем сексуального характера. Проблем, явно проецирующихся на его желание (вернее -- уже нежелание) вообще какого бы то ни было сексуального контакта с женщинами. (Уже «в декабре 1911 г., -- отмечает Клод Давид[89], Кафка констатирует сам у себя, --

полное отсутствие желания: «Прежде, -- пишет он, -- мне не удавалось свободно объясняться с людьми, с которыми только что познакомился, потому что я был бессознательно стеснен присутствием сексуальных влечений, теперь же меня смущает

отсутствие влечения»).

Кстати, и с самой Фелицией он был «близок» от силы несколько раз; да и то, -- остался от этого преисполнен самого, что ни на есть, негативного впечатления. (Вспомним хотя бы запись в дневнике от 14 августа 1913 г. «…Коитус – как

кара за счастье быть вместе…»[90].

И тогда уже на основании вышеизложенного, по всей видимости, вполне можно сделать следующее предположение: отношения Франца Кафки с Фелицией Бауэр служили удовлетворением его садо-мазохистских (пусть и подсознательных) желаний. (Это, конечно же, помимо бессознательного стремления использовать Фелицию в качестве замещения любовного объекта[91]). Но уже, так или иначе,

именно с этими садо-мазохистскими желаниями было связано то, что Кафка и не мог жениться на Фелиции Бауэр, и не мог себя заставить сказать ей «нет». Так сказать –

постоянно держал ее в «подвешенном состоянии». (Кстати, словно в подтверждении того, что испытывала Фелиция, напомним слова Клода Давида[92]: «Говорят, -- пишет автор биографии Франца Кафки, -- что ее потомки проклинают имя Кафки…»). Вот так

вот.

Как бы то ни было, для Кафки стало характерно почти постоянное присутствие чувства вины. Причем, в какой-то мере, оно было знакомо ему и раньше: разве нечто схожее, он не испытывал вследствие влияния того же -- Сверх-Я? (Берущего начало, как мы помним, из Эдипова комплекса). И уже, вероятно, как следствие этого чувства вины, у Кафки стали развиваться и тревожность, и одиночество, и беспокойство…

Иной раз, быть может, случались приступы внезапной злости и раздражительности. И что уже, поистине, вытягивало за собой неприятные последствия: начинавшаяся (и уже не

прекращавшаяся) самокритика.

Что имело самые нежелательные последствия. Ибо, по всей видимости, именно за этой самой самокритикой кроется то обстоятельство, что ни только ни один из (своих) трех романов – «Америка» («Пропавший без вести»), «Процесс» и «Замок», – Кафка не завершил; но и уже написанные произведения, подвергал постоянному (сродни маниакальному) редактированию. Причем, здесь уже оказывались бессильными и увещевания Брода, преисполненного после прочтения некоторых завершенных или полузавершенных глав произведений Кафки самых, что ни на есть, восторженных отзывов да хвалебных восторгов. «На протяжении семи лет моего знакомства с Кафкой я не знал, что он пишет, -- свидетельствует Макс Брод[93], --… Затем однажды… он прочитал мне начало своего рассказа… Я был подавлен и одновременно восхищен. У меня тут же сложилось впечатление, что это – не просто талант, но самый настоящий гений. Я загорелся страстным желанием представить труды Кафки перед публикой…).

Дата добавления: 2015-06-04