Прибавление 4 страница

Все изучавшие Сведенборга единодушны, что у него было озарение и что, даже не принимая во внимание его видения дьяволов и ангелов, после озарения у него было духовное прозрение, далеко превышавшее прозрение большинства людей. Хотя Сведенборг и был духовидец, однако он жил самой реальной жизнью [87а:96]. Что касается видений Сведенборга, в них не было большой разницы с видениями Блейка, Бёме, Данте и других. Не надо забывать, что такие люди видят невидимое нами и непередаваемое человеческим языком. Если они пользуются человеческим языком, чтобы сообщить нам об этом невидимом мире, очевидно, они исполь-

зуют слова, употребляя их в чужом смысле. Вследствие этого, как бы ни старались такие толкователи невидимого быть общепонятыми, мы всегда понимаем их не так, как следует, отчего и происходит такое ужасное кажущееся разногласие, путаница в объяснениях слов Иисуса Христа, ап. Павла, Будды... Несмотря на все это, эти люди дают нам нечто, чего не в состоянии дать ни философия, ни наука.

Многое указывает на принадлежность Сведенборга к людям, обладавшим космическим сознанием. «Он не был женат, был в высшей степени скромен и мягок в обращении. Привычки у него были просты — он питался только лишь хлебом, молоком и овощами [87а:98]. Кто бы ни соприкоснулся с ним, уже начинал чувствовать к нему уважение, доверие и любовь» [87а:759]. Хотя было много людей, с недоверием относившихся к видениям Сведенборга, однако все настолько уважали его, что никогда не высказывали в его присутствии каких-нибудь легкомысленных замечаний по поводу этих видений. Основа учения Сведенборга та же, что и у других больших пророков, а именно что Бог собой представляет бесконечную любовь, что проявление Бога — Его форма — бесконечная мудрость и что Божественная любовь — это сама по себе существующая жизнь вселенной [87а:759].

Сведенборг не подходит под норму космического сознания, особенно по возрасту — во время озарения ему было 54 года. Несмотря на это, приходится причислить Сведенборга к числу людей, обладавших космическим сознанием, ибо ничем иным нельзя объяснить жизнь и произведения Сведенборга.

Уильям Вордсворт 1770-1850

В

минуты вдохновения этот писатель доходит почти до космического сознания. Это видно из нижеприводимого отрывка, где сначала он говорит о «благословенном настроении».

В котором бремя сокровенности, В котором тяжесть и томящий груз Со всей этой вселенной непонятной Спадает: при этом тихом и благословенном Настроеньи привязанности нежно нас ведут До той поры, пока дыханье в этом бренном теле И кровообращенье почти не прекратятся... И мы заснули в теле, и ожила душа. Между тем сила гармонии И глубокая сила веселья Успокоили глаз наш.

Теперь мы им видим внутри жизнь вещей [198:187].

Этот отрывок ясно указывает на успокоение, приближающуюся радость и озарение — рассвет невзошедшего солнца космического сознания. Нигде нет указания, что для Вордсворта взошло солнце космического сознания — вернее, что оно не взошло. В следующем стихе выражается обычное сомнение:

«Но не пустая ли все это вера?»

То есть можно ли положиться на это откровение?

Лица, видевшие хоть мельком Славу Брамы, никогда не задают таких вопросов.

Далее в той же поэме он описывает состояние, которое можно назвать сумерками космического сознания.

...Я ощутил

Присутствие возвышенной идеи,

Что радостно меня волнует

Возвышенное чувство чего-то

Гораздо глубже слитого,

Живущего в сияньи заходящих солнц,

И в круче океана, и в воздухе живом,

И в синем небе, и в разуме людей —

Движение и дух, что побуждает

Все мыслящие вещи, все предметы мысли

И протекает через все предметы [198:189].

Глава 13

Чарльз Финней 1792-1875

сиянием Брамы. Здесь наблюдались не сильно выраженный субъективный свет, явственно выраженный подъем нравственного чувства и, вероятно, некоторое умственное озарение. Случай не полный.

Финней не видел самого главного — космического видения, не достаточно поразительно и то, что ему пришлось увидеть.

Как был бы он поражен, если бы узнал, что, несмотря на ощущение божественного присутствия, он был лишь на пороге еще более великого откровения, скрытого от него чувствами.

Различие ясно видно из сравнения книг Финнея со сделавшими эпоху в развитии человечества книгами Сутр, Кораном, «Божественной комедией», произведениями Шекспира и т. д., написанными людьми, видевшими брамический блеск.

Озарение Ч. Финнея случилось в октябре 1821 г. Он так описывает свое «обращение»:

«Подъем души был так велик, что я бросился из конторы в заднюю комнату, чтобы молиться. Ни огня, ни света там не было, тем не менее мне показалось, что там совершенно светло. Когда я вошел и закрыл за собой дверь, мне показалось, что я лицом к лицу встретил Иисуса Христа. Мне даже в голову не пришло, что, быть может, это какое-нибудь душевное состояние, — я ясно видел Его, как мог бы видеть всякого человека. Он ничего не сказал, а лишь так поглядел на меня, что я сразу припал к Его ногам. С тех пор я всегда смотрел на это явление как на самое необычайное состояние мысли, ибо мне тогда казалось, что Он стоит передо мной, а я припал к Его ногам и излил перед Ним всю мою душу. Я громко, как дитя, рыдал и поведал Ему все, что мог только сказать, — у меня горло сдавило судорогой.

Должно быть, я пробыл в этом состоянии немало времени. Ум мой был так поглощен, что я совсем забыл, что я тогда говорил. Но я знаю, что лишь только я пришел в себя, вернулся в контору. Брошенное в камин топливо уже почти сгорело. Я уже собрался сесть у камина, как вдруг получил крещение от Духа Святого. Я этого не ожидал, никогда не думал об этом, даже не помню, было ли что подобное с кем-либо. Дух Святой снизошел на меня так, что прошел через меня, мое тело и душу.

Словами невозможно выразить, какая дивная любовь пролилась в мое сердце. Я плакал от радости и любви. Я не знаю, я буквально выплакал неизъяснимый крик моего сердца. Эти волны шли по мне одна за другой до тех пор, пока, помню, я не закричал: «Я умру, если эти волны будут еще идти по мне, Господи! Я не могу больше терпеть», но страха смерти у меня не было.

Я не знаю, как долго было у меня это состояние. Уже поздно вечером ко мне пришел один из членов церкви. Он увидел, что я громко плачу, и сказал: "Мистер Финней, что у вас болит?" Долгое время я не мог ничего ответить. Он опять спросил: "Вы больны?" Наконец, я собрался с силами, чтобы сказать: "Нет, я так счастлив, что не могу жить"» [104:17-18].

«Обращение» Финнея не было случайной экзальтацией, какая может случиться со всяким. Оно было действительным обращением: вся

последующая долгая жизнь Финнея была исполнена трудолюбия, добрых дел и духовной высоты.

У Финнея был замечательный личный магнетизм, характеризующий класс людей, к которому он принадлежал. Сила его проповедей была неописуема. Его присутствие, прикосновение, голос его вызывали невыразимое ощущение, зачастую почти чудотворно обновлявшее людей.

У Финнея не бьюо космического сознания, но все-таки он обладал двойной личностью: внутренняя — собственно «Я» и самосознательная — «Я — тот, другой». Чтобы объяснить свое душевное состояние, Финней говорит: «Пусть никто не думает, что мои проповеди — их считают очень сильными — являются результатом работы моего ума или сердца без помощи Духа Святого. Проповеди эти не мои, а Духа Святого, живущего во мне».

Наконец, надо заметить, личная жизнь и деятельность Ч. Финнея строго согласовались с жизнью и работой великих основателей религии, хотя, конечно, они были ниже последних. Финней всю жизнь старался возвысить окружавших его.

Александр Пушкин 1799-1836

А

втор приводит стихотворение «Пророк», указывая, что если у Пушкина и не было космического сознания, однако описание космического сознания так прекрасно, что его следует процитировать.

ПРОРОК

Духовной жаждою томим, В пустыне жалкой я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился. Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, — И их наполнил шум и звон; И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп, в пустыне я лежал*,

И Бога глас ко мне воззвал:

— Восстань, пророк! И виждь, и внемли**!

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!

Ралф Уолдо Эмерсон 1803-1882

одним и другим часом жизни, разница в их важности и последующем действии.

В этих мгновениях существует глубина, заставляющая нас приписать им больше реальности, чем мы находим во всех других явлениях.

Слова каждого, кто говорит о той жизни, непонятны тому, кто сам не был в этой области мысли.

Если бы у Эмерсона было брамичес-кое сияние, он не был бы в состоянии пользоваться спокойным, холодным языком, рассказывая о нем. Точно так же он не упустил бы случая рассказать об озарении.

Эти отрывки показывают, насколько глубоко, почти как бездна, было духовное восприятие, испытанное Эмерсоном.

Только это явление может вдохновить избранных, и смотрите! Их речь делается лиричной, нежной, всеобъемлющей, как подымающийся вихрь.

Восходя к этому первоначальному предсуществовавшему чувству, мы сразу из нашего теперешнего отдаленного от начала места переходим в центр вселенной, где, как в тайнике Господнем, мы видим причины, мы предвосхищаем вселенную, являющуюся лишь медлительным следствием.

Эта энергия, нисходя в жизнь человека, всецело завладевает им. Она нисходит к простым людям, не претендующим на высоту. Она посещает всех, кто отринул от себя все наносное и горделивое. Она приходит как прозрение. Она приходит как нежность и величие. Видя носителей этой энергии, мы видим новые степени величия. После этого озарения человек меняет весь свой тон. Он не разговаривает, чтобы узнать чье-либо мнение; он говорит испытующе. Он требует от нас простоты и правды. Пустой человек, говоря о своих путешествиях, говорит о знатности людей, которых он встречал, — этим он украшает свою жизнь. Честолюбивый пошляк показывает свое серебро, брошки, кольца и хранит поздравительные письма. Более культурные пошляки поэтически рассказывают о своих путешествиях — о том, как они были в Риме, каких гениев они видели, с какими удивительными людьми они знакомы; они расскажут о великолепном пейзаже, об игре светотени в горах и проч. — лишь бы придать романтический оттенок своей жизни. Но не им познать Бога! Душа, восходящая до почитания Бога, проста и правдива. У нее нет розовых красок для описаний, нет изысканного знакомства, нет рыцарства, нет приключений, она не хочет вызывать удивление. Она занята сегодняшним рабочим днем — потому что этот день, работа — сегодня. Самая малость может заставить мысль проникнуть в такую душу, жаждущую моря света.

Альфред Теннисон

З

тот поэт большую часть жизни прожил на границе между сознанием и низшей степенью космического сознания. В поэме «Принцесса» он упоминает о «чарах», которые, подкрепив его, «вели по миру привидений, и сам я чувствовал, что я лишь сновиденья образ» [185:11], — очевидно, все это относится к духовной области. Но это состояние он гораздо лучше описал в «Мудреце древности».

Много раз, когда один

Сидел я, сосредоточив мысль

Над словом тем, что есть символ «меня»,

Граница смертная «меня» была превзойдена и

Переносилась в то безыменное, где таяла,

Как облако, сливаясь с небом. Я трогал мои члены,

Но они мне были чужды — а между тем

сомнения — ни тени, Но высшая отчетливость, и вследствие потери «Я» Приобреталась такая жизнь большая,

Перед которою вся наша жизнь — лишь искра перед солнцем И тени выразить ее нельзя словами, И сами мы лишь только тени, Отброшенные этим миром теней [186:48].

Далее, в «Holy Grail»:

Пусть привиденья ночи или дня

Приходят как хотят; и много раз они приходят

До той поры, пока земля, где он идет,

покажется уж не землей, И свет, что ударяет в его очи, — уж не свет, И воздух, овевающий чело, — уж не воздух, Но все — видение — даже его рука или нога — Но в моменты те, когда он чувствует себя бессмертным,

Он знает, что сам он не привидение для себя,

Что Бог не привидение и тот, Воскресший,

Не привидение тоже: то, что вы видели, — вы видели [184:290].

«У меня с детства часто бывало состояние транса, когда я оставался совершенно один. Я часто впадал в транс, лишь молча повторяя себе свое собственное имя до тех пор, пока внезапно из состояния напряженного сознания индивидуальности эта индивидуальность не растворялась, блекла в безграничном существовании. Это состояние ума совершенно ясное, определенное, чудное, совершенно неописуемое. Когда находишься в этом состоянии, то смерть кажется до смешного невозможной; утрата сознания личности не представляется погашением духа, а лишь истинной жизнью» [182:320].

Повторяя себе свое собственное имя, Тениссон совершенно бессознательно применял способ, употребляемый с незапамятных времен, чтобы достичь озарения: «Тот, кто ни о чем не думает, кто заставил ум свой прекратить работу, кто предался постоянному размышлению, повторяя один слог: «Ом!», думая обо мне, тот достигнет высшей цели» [154:79]. Конечно, совершенно безразлично, каким словом пользуешься. Важно, чтобы работа мысли была насколько возможно приостановлена, особенно чтобы отлетели все желания, чтобы человек ничего не хотел и не боялся, чтобы дух человека был совершенно бодр и здоров, не пребывал в недеятельном состоянии спокойного равновесия!

Религия для Тениссона не была небесной абстракцией. Он энергично, с убеждением и настойчивостью говорил о своей вере в то, что он называл вечными истинами, — во Всемогущего, Вездесущего и Вселюбящего Бога, Проявляющего Себя в человеческом самопожертвовании и в бессмертии человеческой души [182:311].

Он непреложно верил, что смирение есть истинное настроение души, почему всегда крайне сдержанно говорил о том, что он называл «тайнами неизмеримой глубины», — он говорил о них как тот, кто не желает формулировать, зная, что конечный ум не может охватить бесконечность. Он был уверен, что если увидеть все лицом к лицу, то все окажется самым лучшим 1182:316].

В январе 1869 года он сказал с глубоким чувством:

«Да, это верно: есть моменты, когда мое тело для меня ничто: когда я чувствую и знаю, что мое тело лишь нечто кажущееся, а Бог и духовная моя природа — единственно реально существующие величины. Будьте уверены: духовное — это реальность. Дух более принадлежит вам, чем рука или нога. Вы можете сказать мне, что мои руки, ноги — лишь воображаемые символы моего существования. Этому я мог бы поверить, но вы никогда, никогда не убедите меня, что мое «Я» не есть вечная реальность и что духовная моя сторона не является истинной и реальной частью меня» [ 182а:901.

Эти слова он сказал с таким убеждением, что водворилось торжественное молчание, когда он вышел из комнаты.

Сразу после смерти Тениссона было написано: «Известно, что он верил, что лучшие его произведения он написал под непосредственным влиянием высших разумов: он ясно ощущал их присутствие. Он чувствовал их около себя, и их мысли действовали на его ум».

Глава 17

И. Б. Б.

И

. Б. Б., доктор медицины. Родился в 1817 году. Тридцати восьми лет от роду получил космическое сознание. Человек, сообщив ший о нем, говорит: «Он не был человеком утонченной организации. Во всем этом происшествии самое странное, что достижение истины, кажется, совершенно не изменило этого человека. Он по-прежнему довольствовался дешевой, почти не меблированной квартирой, по-прежнему предпочитал неизящную одежду, простоту в разговоре и жизни».Что касается этой неутонченности, надо припомнить жизнь Свами Тилийнотана, Э. Карпентера и даже Иисуса Христа и Магомета. «В то же время, стоило заговорить о прозрении, и он был задет за живое. Он был спиритуалист, но после озарения, хотя он и продолжал признавать, что много правды в

учении спиритуализма, но это учение сделалось ничтожным по сравнению с великими истинами, которые он узнал непосредственно. Однажды он мне сказал замечательную вещь, что он умер минут на двадцать, дух его отлетел от тела и глядел на тело, летал около него и, наконец, вошел в него обратно. Это было сказано серьезно, вдумчиво и произвело на меня жуткое впечатление. Никто не мог поверить этому».

Глава 18

Генри Дэвид Topo 1817-1862

Р

одился 12 июля 1817 года, умер 6 мая 1862 года. Можно предполагать, что Topo был не чужд космическому сознанию. У Topo были признаки, присущие людям, обладающим космическим сознанием: он любил уединение, ему нравился мистицизм и все таинственное, его чувства были сверхчеловечески остры, он дружил с животными, был очень умен и нравствен. У нас нет прямых указаний на озарение Topo, кроме разве нижеприводимых строф:

«То, чем я слышу, «Просили ли вы когда-нибудь, обу-

имело только уши.

И зрение мое имело раньше только очи.

чали вас, как слышать то, чего нельзя слышать, видеть то, чего нельзя видеть, знать то, чего нельзя знать?»

Моменты моей жизни — того, кто жил года.

Я узнаю истину, а прежде знал ученье и науку только.

Я слышу за пределом звука. Я вижу за пределом зренья

«Вы будете слышать и не поймете. Вы будете видеть и не заметите».

Вокруг себя новую землю,

и небеса, и моря, «Зрение имеет другое зрение, слух —

И в моем дне бледнеет Другой слух и голос — другой голос».

солнца свет».

-В «Уолден, или Жизнь в лесу», написанной в 1845-1854 годах, когда Topo было 28-37 лет от роду, встречаются места, по которым можно предположить, что если у Topo и не было космического сознания, то он был уже близок к нему. Например:

Topo находит Бога и человеческую жизнь гораздо возвышеннее всего о них когда-либо сказанного — как они и есть на самом деле.

«Святые нас испортили: наши молитвы звучат мелодичным проклятием Бога и проникнуты тем, что мы вечно должны переносить Его. Можно сказать, что

даже пророки и искупители лишь уменьшили опасения человека, но не укрепили его надежду. Никто из них не выразил простого безусловного удовлетворения дарами жизни, никто не вознес должную хвалу Богу» [199а:85].

Миллионы людей теперь достаточно пробудились к физическому труду: пожалуй, лишь один из миллиона людей пробужден к умственному труду, но лишь один из сотен миллионов — к поэтической, божественной жизни [199а:97]».

Сравните Уитмена: «Нет, я не пробудился, потому что ничто мне теперь не кажется таким, каким оно мне прежде казалось; или же лишь теперь, в первый раз, я пробудился, а то, что было раньше, — был лишь ничтожный сон» [124а:49].

«Иногда, когда я сравниваю себя с другими людьми, мне кажется, что боги были благосклоннее ко мне, чем к другим, благосклоннее совершенно не по моим заслугам. У меня такое ощущение уверенности, безопасности, какого нет у других людей. Я не льщу себе, но, быть может, они льстят мне. Я никогда не чувствую себя одиноким, меня нисколько не угнетает одиночество. Лишь один раз со мной случилось в лесу, что я подумал, что, быть может, присутствие людей необходимо для спокойной, здоровой жизни. Тогда мне было неприятно одиночество. В то же самое время я сознавал, что в тот момент я не был совсем здоров духовно. Я ждал выздоровления. Накрапывал мелкий дождь. Я все думал о том же. Вдруг я ощутил такое сладостное, благостное общение с природой — в шуме дождя, во всяком звуке, виде, почувствовал во всем такое бесконечно дружеское расположение ко мне, которое, как воздух, овевало меня, включало меня в себя, и я сразу увидел всю маловажность соседства людей и с тех пор перестал думать о нем. Каждая хвоинка сосны с любовью тянулась ко мне. Я так глубоко ощущал присутствие чего-то родного мне даже в тех пейзажах, которые мы привыкли считать дикими, угрюмыми. Я понял, что ко мне ближе не родственники, не мои соседи. С тех пор не было места, которое я считал бы чужим.

Счастливейшей порой для меня были долгие дождливые бури весной и осенью. Почти весь день я сидел дома и чувствовал себя так покойно из-за непрестанного рева бури и шума дождя. Вечерние сумерки давали мне мысли и развивали их. Однажды во время сильной грозы молния ударила в огромную сосну на другой стороне пруда. Глубокая спиральная борозда прошла сверху донизу сосны. Не так давно опять я видел эту борозду и подумал, что за страшный удар ниспал восемь лет назад из этого безмятежного неба. Люди часто говорят мне: «Я думаю, вы чувствуете себя там одиноким, всем хотелось бы быть ближе к людям, особенно в дождливые или снежные дни». Мне всегда хочется ответить, что весь наш земной шар — лишь точка в пространстве. Как вы думаете, там, на какой-нибудь звезде, диаметр которой мы не можем определить нашими инструментами, как далеко друг от друга живут какие-нибудь два существа? Почему я должен чувствовать себя одиноким? Разве наша планета не принадлежит к Млечному Пути? Мне кажется, вы спрашиваете меня о пустяках. Какое расстояние должно отделять человека от других людей, чтобы он чувствовал себя одиноким? Я пришел к заключению, что, сколько ни ходи, мой ум не сделался ближе к уму другого человека. Что же должно быть по соседству с нами? Конечно, не множество людей, лавка, почта, пивные, митинговый зал, школа, лабаз — словом, не места, где больше всего собирается народа, должны быть ближе всего к нам, а вечный источник нашей жизни, из которого в каждом отдельном случае мы узнаем, как нам поступить: к нему мы должны стремиться, как тянутся корни ивы к влаге. В этом отношении разным людям подходят различные места в зависимости от характера. Как-то раз по дороге нагнал меня знакомый и начал расспрашивать, как мог я отказаться от множества жизненных удобств, — я и ответил, что сделал так потому, что мне так нравится. Я не шутил.

Ожидание пробуждения, возвращение к жизни делает мертвого безразличным по отношению к времени и месту. Место, где это может случиться, всегда то же самое, оно невыразимо приятно для всех наших чувств. Большую часть времени мы заняты внешними, временными делами. На самом деле они лишь смущают нас. Ближе всего ко всем предметам стоит Та Сила, от Которой зависит их существование. Рядом с нами вечно исполняются величавейшие законы. Рядом с нами не наемник, с которым мы любим поговорить, а работник, работа которого — мы сами.

Я знаю лишь самого себя как человеческую единицу, сцену мыслей и страстей. Я ощущаю в себе некоторую двойственность, вследствие которой я могу стоять от себя самого так же далеко, как от других. Как бы я хорошо ни знал, я всегда сознаю в себе присутствие и критическое отношение части меня самого ко мне самому. Эта часть — только зрительница; она не участвует в происшествиях со мной; она лишь замечает, что со мной. Эта часть — не более «я» по отношению ко мне, чем вы» [199а:143-145].

Д. Б.

Р

одился в 1821 году. Получил космическое сознание в 1859 году, тридцати девяти лет от роду. Д. Б. был методист и занимал высокое положение в своей церкви. Он горячо молился о просветлении, даровании уверенности в спасении и т. д. Это, однако, показалось ему бесполезным, и он перестал молиться. Тогда постепенно к нему стал приходить свет, не субъективный свет, а ровное, постоянное озарение ума, а вместе с ним — все углублявшееся чувство нравственного покоя и счастья. Озарение продолжалось до тех пор, пока он не переродился совершенно. Он стал признанным авторитетом по духовным вопросам среди образованных, талантливых людей. Вскоре после умственного и нравственного нового рождения к нему пришло и сознание бессмертия, вернее сказать, оно пришло одновременно с новым рождением, но потребовало больше времени для полного развития. У него, как и у прочих членов церкви, была надежда на бессмертие, но до этого времени не было уверенности в бессмертии. Теперь он уже не надеется больше на бессмертие — он достиг его. Родился он в Англии. Сначала был ткачом. После переезда в Америку стал гробовщиком. Со школьной точки зрения он — человек совершенно необразованный. Автор часто разговаривал с ним в 1890 году и всегда бывал поражен его умственным и нравственным озарением и еще сильнее его совершенным счастьем и абсолютным душевным покоем. Один очень просвещенный и умный человек говорит о Д. Б.: «Он говорил всего лишь десять минут, и я увидел, что это именно тот человек, у которого было то, что я всегда хотел иметь. Мне еще не приходилось встречать человека, так прекрасно знающего Св. Писание. Библию он знал, конечно, наизусть. У него было такое же вдохновение, как у евангелиста Иоанна или ап. Павла. Д. Б. стоял на скале твердой истины».

Дата добавления: 2015-06-04