Основы психоанализа 6 страница

При обсуждении этой проблемы довольно быстро вы­яснилось, что в ситуации спора сильные эмоции настоль­ко захлестывают госпожу Б., что все когнитивные про­цессы почти полностью блокируются. "Во время спора я не могу думать, я могу только кричать, — говорила кли­ентка. — Мое единственное желание — победить во что бы то ни стало, хотя часто сам предмет спора уже давно утрачен. Для меня главное — переспорить противника. Недавно мы спорили с подругой и я решила закончить спор, сказав ей, что первым способен остановиться тот, кто умнее. Вот я и прекращаю спор. Подруга сказала:

"Хорошо, пусть ты будешь умнее, а я зато останусь пра­ва". Мне было так обидно, даже сейчас об этом спокой­но говорить не могу".

Со мной г-жа Б. никогда не спорила. По ее словам, ес­ли собеседник явно компетентнее и умнее ее, она не спо­рит, а прислушивается к его мнению. В трансферентном

отношении ко мне наблюдалась следующая картина: кли­ентка высоко ценила позитивное отношение к себе и бы­ла уверена в моей симпатии. Но почти каждый сеанс она начинала с довольно-таки невротичного "вымогательст­ва" комплиментов и одобрительных замечаний. В про­тивном случае она съеживалась в кресле и молча пережи­вала состояние, обозначенное в анализе как "чувство того, что мои успехи ничтожны, что я мало понимаю и вообще глупая". Если же я хвалила ее, то (независимо от того, насколько заслуженной была похвала) у госпожи Б. после мгновенной вспышки удовольствия начинало нара­стать чувство тревоги.

Тревога, как легко удалось выяснить, была связана с чувством вины. Свое чувство вины г-жа Б. прокомменти­ровала следующим образом:

К: Когда Вы говорите, что я молодец, или хвалите ме­ня за то, что я сумела понять, мне кажется, что это неза­служенная похвала. II я опасаюсь, что, когда Вы сами это поймете, Вы на меня рассердитесь.

Т: За что?

К: За то, что я на самом деле ничего не понимаю, или понимаю очень мало, намного меньше, чем нужно. {По­сле паузы). И тогда я сама на Вас обижаюсь, понимаю, что это неправильно, и вот я снова виновата. А Вы меня незаслуженно хвалите.

Т: А как это похоже на ситуации, в которых Вы ярост­но спорите?

К: А там точно так же, только наоборот. С Вами я не спорю, потому что Вы правы, а я ничего не понимаю, или почти ничего. А в спорах сначала собеседник не по­нимает, насколько он не прав, а потом уже и я сама...

Т: Чего Вы не понимаете в споре?

К: Как я выгляжу со стороны. Насколько все это глу­по и вообще — стоит ли спорить с человеком, который ничего не понимает в предмете спора и отстаивает свое мнение из упрямства, и чтобы меня позлить.

Из этого диалога видно, что госпожа Б. испытывает сильную фрустрацию в ситуации социального сравнения, когда ее значимость подвергается сомнению или (как ей кажется) умаляется из-за присутствия более компетент­ного и авторитетного собеседника. В обоих случаях силь­ный немотивированный аффект (гнев-ярость-агрессия или тревога и вина) указывают на вытесненное бессозна­тельное желание нарциссической природы ("никто не смеет подвергать сомнению правоту (силу) моего Я").

В трансферентных отношениях вытеснено настойчивое желание получить одобрение и похвалу аналитика. Клиент­ка легко принимает и усваивает соответствующую интер­претацию, а затем предлагает новый материал для анализа:

К: Конечно, я согласна, что мне очень хочется услы­шать от Вас похвалу. Любому приятно. Но на самом де­ле я Вашего одобрения не столько хочу, сколько боюсь. Боюсь не оправдать доверия, а вдруг Вы хвалите незаслу­женно. Понимаете? Я ведь знаю, что Вам нельзя верить, что Вы ненадежная абсолютно...

Т: Последнее — проекция чистой воды. Теперь мне по­нятно, что это Вы чувствуете себя ненадежной, не заслу­живающей доверия. Поэтому и испытываете дискомфорт в тех случаях, когда я Вас хвалю.

К: А если я этого не заслуживаю?

Т: Конечно не заслуживаете, раз Вы ненадежная. За что хвалить человека, которому нельзя верить? Но эту не­надежность Вы приписываете мне, и получается замкну­тый круг: раз я одобряю какие-то аспекты Вашего пове­дения или личности, то делаю это неоправданно, и верить мне нельзя, а значит — Вы плохая. Вас не за что хвалить, следовательно, на мою оценку Вашей личности положиться нельзя. Стало быть, и я тоже плохая.

Г-жа Б. наконец понимает, как сильно перепутаны ее аффективные реакции. Проработка этого инсайта завер­шается просьбой объяснить, что происходит на самом де­ле, каковы мои подлинные чувства и мотивы. Следующая интерпретация разъясняет их природу:

Т: Вы не всегда можете отделить критику отдельных ас­пектов действий и поведения от негативной оценки сво­ей личности в целом. Если я говорю "Это сделано плохо (или неправильно)" — это не значит, что Вы плохая.

К: Как это не значит?

Т: Очень просто. В первом классе хорошая учительни­ца не должна говорить "Миша ленивый" или "Катя не­аккуратная", иначе дети будут считать себя тотально пло­хими, вот как Вы. Она говорит: "Миша сегодня ленится" или "Катя эту страницу написала неаккуратно". И на следующий раз Миша и Катя постараются сделать лучше.

Госпожа Б. замечает, что в детстве ее часто называли и считали плохой, если она делала нечто плохое.

Т: Вот видите. Поэтому мне приходится целенаправ­ленно разделять свои оценки. Я говорю: "Вы хорошая, но это или то сделали плохо". Я стремлюсь отделить отно­шение к Вашим действиям (не всегда правильным) от от­ношения к Вам (всегда позитивного и безоценочного в принципе).

К: А я Вам не верю, потому что нельзя быть хорошей, если что-то делаешь плохо.

Т: И меня же в этом обвиняете. А потом пугаетесь — вдруг я все пойму и, в свою очередь, сделаю Вам в отме­стку что-нибудь плохое.

К: Да, это так. Знает кошка, чье мясо съела!

Аффективная динамика в трансфере указывает на вы­тесненный страх отвержения, а чувство вины у госпожи Б. имеет контр-фобическую природу, осуществляя про­филактику этого страха. Неспособность контролировать аффект в споре и невозможность спорить с авторитетной личностью оказываются двумя сторонами одного и того же бессознательного желания утвердить независимость и автономность собственного Я, но аффективная окраска ситуаций различна (агрессия и тревога). Проблема г-жи Б. хорошо иллюстрирует принятый в психоанализе взгляд на агрессию как форму защиты от тревоги и показывает, как часто чувство вины и тревога маркируют вытеснение агрессивных влечений.

3.3. Влияние бессознательного на восприятие реальности

Первоначально ядро бессознательного составляют ин­стинктивные желания и связанные с ними ранние (ин­фантильные) формы удовлетворения влечений. С ними постепенно связываются другие "содержания-представ­ления", бывшие ранее приемлемыми, но подавляемые из-за своей конфликтной природы, амбивалентности, высокой аффективной силы и т.п. Постепенно процесс вытеснения становится непрерывным: "Когда достигнута определенная точка в индивидуальном развитии, вытес­нение инстинктивного желания или его дериватов19 мо­жет происходить постоянно. Причина вытеснения заклю­чается в вызванном конфликтом неудовольствии. Таким образом содержания бессознательного постоянно попол­няются вытеснениями. Одновременно инстинктивные желания бессознательного постоянно побуждают к созда­ния новых дериватов" [93, с.247]. Так психика оказывает­ся разделенной на две антагонистические структуры (бес­сознательное и сознание), между которыми существует узкий коридор предсознательного, через который идет обмен психическими содержаниями — под строгим кон­тролем цензуры.

Бессознательные влечения и желания, преставления и образы, которые активно стремятся к выражению и удов­летворению, но активно сдерживаются сознанием — это динамическое бессознательное, источник побуждений и активности, тогда как дескриптивным (описательным) бессознательным называют просто все, что сознанию не­доступно. Дескриптивное бессознательное и составляет содержание системы предсознательного, последнее вклю­чает в себя также и цензуру. Цензуру не следует понимать только как систему запретов — это скорее инстанция, ко­торая одновременно служит и удовлетворению бессозна­тельных желаний, и приспосабливается к требованиям окружающей действительности. Это еще не принцип ре­альности в строгом смысле слова, но стремление к компромиссу, попытка, что называется, и невинность соблю­сти, и капитал (удовольствие) приобрести.

Функции предсознательного, как они перечислены А.Холдером [см. 93, с.251-253], представляют собой на­чальные формы вторичного процесса, контролирующего первичный процесс распределения (катектированид) пси­хической энергии в соответствии с бессознательными же­ланиями и влечениями. В отличие от сознательного Я личности предсознателъное лишь выборочно руководст­вуется логическими законами, принципом причинности и другими атрибутами развитого мышления. Противоре­чия и хаотическая избирательность контроля над влече­ниями необходимы для принятия компромиссных ре­шений, обеспечивающих частичное удовлетворение и разрядку побуждений. Хорошим примером работы пред-сознательного является цензура сновидений.

Близкими бессознательному аспектами предсознательной активности будут: формирование воображаемых об­разов, фантазмов, возникновение и развитие аффектов, использование примитивных зашит и симптомообразование. Такие функции, как критическая оценка представле­ний и переживаний, ассоциативная память, проверка ре­альности (способность различать воображаемое и действительное), контроль над доступом в сознание и связывание сильных аффектов, сближают предсознателъ­ное с деятельностью Я и вторичным процессом.

Сознание (Фрейд использовал термин "система воспри­ятие/сознание") в психоанализе трактуется как располага­ющаяся на периферии психического аппарата способ­ность различать свойства предметов и явлений и воспринимать новые впечатления независимо от преды­дущих. В топической модели Фрейд далек от понимания сознания как высшего уровня психики, интегрирующего впечатления от реальности в осмысленный концепт ми­ра. Основная задача сознания — обеспечивать работу бес­сознательного, "высматривая" в окружающей действи­тельности подходящие объекты и условия для удовлетворения влечений. Вот характерное описание со­знания как придатка бессознательной психики:

"Я предположил, что нервные импульсы в сознании посы­лаются изнутри быстрыми периодическими толчками в абсо­лютно проходимую систему "восприятие/сознание" и оттяги­ваются назад. Пока система насыщается таким образом, она получает сопровождающиеся сознанием восприятия и прово­дит возбуждение дальше в бессознательные системы воспо­минания; как только насыщение прекращается, сознание угасает, и деятельность системы заканчивается. Дело обстоит так, как будто бессознательное протягивает с помощью сис­темы "восприятие/сознание" щупальца во внешний мир, ко­торые быстро оттягиваются назад, после того как они ощути­ли существующие в нем возбуждения" [80, с.562].

Таким образом, именно бессознательная динамика влечений, которая является побудительной основой пове­дения, предопределяет нормальное или патологическое личностное функционирование. Сознательная регуляция мало что меняет в работе психического аппарата, но фор­мы психопатологии при недостаточном контроле над вле­чениями (психоз) будут отличаться от невроза, связанно­го с их чрезмерным подавлением и вытеснением.

Различиям между неврозом и психозом посвящены не­сколько специальных работ, относящихся уже к третьему периоду развития психоаналитической теории. Расчлене­ние душевного аппарата на Оно, Я и Сверх-Я позволило Фрейду точнее описать противоречивые характеристики психических содержаний независимо от меры (степени) выраженности в них качества сознания. Самое простое определение типов нарушений связывает их с локализа­цией психического конфликта: "невроз является кон­фликтом между Я и Оно, психоз же является аналогич­ным исходом такого нарушения во взаимоотношениях между Я и внешним миром" [80, с.535]. Далее Фрейд кон­кретизирует эти различия, указывая на разницу в типе ут­раты реальности: "при неврозе Я, находясь в зависимости от реальности, подавляет часть Оно (часть влечений), в то время, как то же самое Я при психозе частично отказыва­ется в угоду Оно от реальности" [80, с.539].

Рассматривая Я как связную организацию душевных процессов в личности, Фрейд описывает компенсаторную природу его участия в образовании симптомов пси­хических расстройств. Бессознательная динамика в не­врозе выглядит следующим образом: Я вытесняет и по­давляет влечения в угоду принципу реальности, а затем следует бессознательная компенсация, "вознаграждаю­щая потерпевшую часть Оно". Невротическая симптома­тика есть следствие такой компенсации. Она приводит к утрате именно тех аспектов реальности, которые требова­ли отказа от влечений, а сам невроз как следствие "недовытеснения" гарантирует Оно (и личности в целом) удо­вольствие в форме вторичной выгоды.

Как правило, привлечение внимания клиента ко вто­ричной выгоде от своих симптомов и проблем удачно структурирует терапевтическую работу. Обсуждение "вы­годных", удобных для него последствий невротических нарушений помогает вернуть утраченные фрагменты ре­альности, т.е. способствует формированию более реалис­тических и здоровых представлений о себе и своем соци­альном окружении. Кроме того, разбор нарциссической динамики мотивов вторичной выгоды позволяет субъекту ощутить свои симптомы как болезненные (эго-дистонные), чуждые нормальному здоровому самоощущению. Довольно часто обсуждение первичной (способы и фор­мы бегства в болезнь или проблему) и вторичной (доба­вочное удовольствие от внимания и заботы, которой пользуются люди больные и/или несчастные) выгоды от невроза составляет половину всего объема терапевтичес­кой работы.

Но бывает и так, что анализ вторичной выгоды столь сильно разрушает иллюзию внутреннего комфорта клиен­та, что невротическая симптоматика видоизменяется в психотическую. В психозе процессы вытеснения захваты­вают часть реальности, с которой Оно не может согласить­ся, а затем в рамках принципа удовольствия конструирует­ся новая реальность, удобная и приятная для субъекта. Психоз не знает вторичной выгоды, это не бегство в бо­лезнь от действительности, но болезненное, патологичес­кое видоизменение реальности в угоду бессознательным желаниям и влечениям. "Этот новый фантастический

внешний мир психоза, — пишет Фрейд, — стремится за­нять место внешней реальности; в противоположность не­врозу он охотно опирается, подобно детской игре, на часть реальности (это не та часть, от которой он должен защи­щаться), придает ей особое значение и тайный смысл, ко­торый мы — не всегда правильно — называем символичес­ким" [80, с.542-543].

В моей практике был случай, когда активная терапевти­ческая работа с невротиком, чья вторичная выгода отлича­лась огромными масштабами, привела к психотическому срыву. Причиной последнего послужило целенаправлен­ное разрушение аналитиком уютного невротического мир­ка, который госпожа 3. терпеливо создавала в течение не­скольких лет. Наверное, теперь моя позиция была бы более щадящей и терпимой, но тогда победу одержало стремление к быстрому терапевтическому эффекту.

Госпожа 3. работала в большом детском учреждении (назову его Центром), коллектив сотрудников и воспи­танников которого представлял собой довольно замкну­тую систему с весьма специфическими обычаями и тра­дициями. Это был особый мир, где желаемое так часто выдавалось за действительное, что их взаимозаменяе­мость стала одним из фундаментальных принципов орга­низации жизни и персонала, и детей. Но если дети, по­жив некоторое время в радостном и сказочном мире собственных фантазий, уезжали и взрослели в реальном социуме, то многие взрослые, годами не покидавшие тер­ритории Центра, были вынуждены питать и поддержи­вать иллюзии экзистенциальной коммунитас20, составля­ющей жизненную философию и modus vivendi данного учреждения.

Безусловно, общая инфантилизация психологического климата, характерная для Центра, наложила отпечаток на невротические симптомы клиентки, которая при каждом удобном случае выступала не просто как его сотрудник, но как выразитель и хранитель его норм и традиций, рев­нивый и бдительный носитель соответствующего уклада жизни. Настойчиво декларируемые ценности дружеской поддержки, взаимопомощи, уважения и безоценочного

принятия другой личности были хорошо вписаны в структуру невроза г-жи 3. Обладая от природы дисгармо­ничной внешностью (массивная фигура атлетического типа и постоянно покрытая воспаленной угревой сыпью кожа), клиентка использовала эти особенности как осно­вание "разрешать" себе лично весьма асоциальные фор­мы поведения. Она нетерпимо относилась к критике и замечаниям в свой адрес, могла прервать любой (в том числе официальный и служебный) разговор истерически­ми выкриками, постоянно привлекала к себе внимание, ненасытно жаждала одобрения и поддержки, в самых одиозных формах проявляла симпатию и антипатию к противоположному полу. Это была одна из самых край­них форм истерического невроза, которую мне когда-ли­бо приходилось наблюдать.

Столь эксцентричное поведение госпожа 3. демонстри­ровала всюду, за исключением отношений со своими уче­никами (к моему удивлению, она работала учителем млад­ших классов). Именно администрация школы проявила инициативу в обращении к психотерапевту, попросив меня "немного помочь" этой девушке. Однако наблюдая поведе­ние и истерические реакции г-жи 3. в учебной группе, где я преподавала психологию личности, я не торопилась пред­лагать свои услуги. В конце концов госпожа 3., которой знакомые это настойчиво советовали, пришла ко мне сама.

Согласившись с тем, что у нее есть проблемы в отно­шениях с людьми (первоначальная жалоба была сформу­лирована, как и следовало ожидать, в форме проекции собственных ожиданий: "все окружающие относятся ко мне потребительски, пользуются мной и моей добро­той"), г-жа 3. наотрез отказалась обсуждать явно девиантный характер своего поведения. По ее глубокому убеждению, она ведет себя с людьми ненавязчиво и скромно, "не высовывается", делает много добра, ее все любят, уважают и прекрасно к ней относятся. Указав на противоречия этого описания и первоначальной жалобы на потребительское отношение других, я вызвала очеред­ную истерику — со слезами и нелепыми обвинениями в собственный адрес.

Все это свидетельствовало о том, что мне вряд ли удал­ся терапевтический альянс с г-жой 3. Тем не менее она продолжала приходить в часы, отведенные для индивиду­альных консультаций, и жаловалась окружающим на мою черствость и нежелание помочь. Одновременно в учебной группе стали периодически возникать дискуссии на тему "Как помочь бедняжке З." Студенты настойчиво проси­ли меня продолжить работу с ней, а сама госпожа 3. ве­ла себя так, как будто это мой прямой долг. Напомню, что сложившаяся ситуация хорошо отвечала корпоратив­ной морали Центра.

Убедившись, что психика госпожи 3. практически не­проницаема для аналитического вмешательства (она мог­ла принять одну-две интерпретации за сеанс при усло­вии, что почти все его время занимали различные формы поддержки и утешения), я стала искать более эффектив­ные формы воздействия. Динамика "в день по чайной ложке" казалась недостаточной. Проанализировав причи­ны столь неадекватной самооценки клиентки, я пришла к выводу, что главную роль играет всеобщая тенденция окружающих уступать эмоциональному шантажу со сто­роны г-жи 3., жалеть ее, прощать любые нелепые выход­ки и вести себя так, как будто ее поведение совершенно нормально.

Во время очередного занятия, на котором госпожа 3. продолжала настырно требовать от товарищей по группе внимания и поддержки, искусно манипулируя своей "ра­нимостью", я спокойно объяснила студентам, почему в поведении девушки закрепились такие нелепые поведен­ческие паттерны. Я обратила их внимание на то, в какой степени неадекватные социальные ожидания г-жи 3. без­думно и автоматически поддерживаются группой, как не­искренни и демагогичны на самом деле все эти "подбад­ривающие" диалоги. Большая часть студентов впервые поняла, что истерическая игра г-жи 3. возможна только благодаря наличию зрителей, которыми они всегда гото­вы послужить. В заключение я спросила, действительно ли такая поддержка нужна и полезна, и какое удовольст­вие она приносит обеим сторонам.

Это произвело желаемый эффект, и даже больше. В за­мкнутом социуме Центра любая информация быстро ста­новится всеобщим достоянием, не без участия "испор­ченного телефона". Значительная часть социального окружения г-жи 3. перестала поддерживать ее невротиче­ские требования и высказывать ей безусловное одобре­ние, а кое-кто из мужчин отважился на прямую кон­фронтацию. Разумеется, не дожидаясь условленного времени, госпожа 3., вся в слезах, пришла ко мне в гос­тиницу и стала упрекать в том, что с моей подачи все ее враги подняли голову и пытаются сжить ее со свету. Ее истерика развивалась по нарастающей, поведение стало неконтролируемым, и в конце концов мне пришлось об­ратиться за помощью к сотрудникам милиции.

К сожалению, я недооценила этот серьезный срыв у клиентки. Сочтя достаточными ее последующие извине­ния (и чувствуя себя отчасти виноватой в том, что случи­лось), я продолжила работу с г-жой 3. Следующую встре­чу я посвятила подробному разбору вторичной выгоды, получаемой ею в процессе истерического шантажа друзей и близких. Иллюзорный мирок гармоничного существо­вания госпожи 3. рухнул, и защитные механизмы начали конструировать "новую реальность". В этой реальности я оказалась злобным демоном, одержимым идеей разру­шить сам Центр, внеся разлад в атмосферу всеобщей любви и дружбы его сотрудников. Придя домой, г-жа 3. написала об этом письмо генеральному директору, а ког­да ожидаемой ею реакции не последовало, приехала в со­седний город, где я жила, и стала караулить меня у подъ­езда. К этому времени ее поведение стало столь параноидально агрессивным, что г-жу 3. пришлось гос­питализировать в психиатрический стационар.

Когда острое психотическое состояние было снято, гос­пожа 3. вернулась в Центр, но не смогла вернуться к сво­ему прежнему неврозу. Посвятив около полугода попыт­кам привлечь меня к ответственности за то, что ее "упрятали в психушку", г-жа 3. в конце концов уволилась и уехала из Центра. Этот случай послужил мне наглядным уроком того, сколь хрупкой иногда может оказаться грань между утратой реальности при неврозе и в психозе.

Искажение реальности посредством вытеснения при­водит к несколько иной картине, нежели работа психоло­гических защит. Конечно, эти процессы часто связаны друг с другом, да и вообще вытеснение присутствует в ка­честве компонента в большинстве защитных механизмов. И все же между ними есть некоторые отличия.

Самое существенное из них состоит в том, что вытес­нение может прогрессировать, захватывая все новые ре­гионы действительности и создавая все большие пробелы в картине мира, представленной в сознании клиента. Предположим, в начале вытеснению подвергся неболь­шой эпизод или конкретный факт, травмировавший че­ловека. Однако вслед за этим может возникнуть желание "вычеркнуть" всю ситуацию или деятельность в целом, в рамках которой имела место травма. Придется вытеснить наличие участников или нечаянных свидетелей события (начинают забываться имена и лица, ландшафт или инте­рьер места происшествия).

Здесь можно было бы привести конкретные примеры из терапевтической практики, но я не откажу себе в удо­вольствии процитировать объяснение известного психо­аналитика:

"Если запретить под страхом усечения головы называть короля Англии мудаком, то говорить, что он мудак, никто, конечно, не станет. Но в силу этого факта придется умалчи­вать и о множестве других вещей — то есть обо всем, что спо­собно открыть глаза на тот очевидный факт, что король Анг­лии — мудак... В результате, таким образом, все, что согласуется в дискурсе с тем реальным фактом, что король Англии — мудак, придерживается за зубами. Субъект оказы­вается вынужден извлекать, исключать из дискурса все, что имеет отношение к тому, о чем говорить запрещено законом. Так вот, запрещение это остается, как таковое, совершенно непонятным. На уровне реальности никто не способен по­нять, почему за то, что он эту правду выскажет, ему отрубят голову; никто не понимает даже, где именно сам факт запре­та имеет место" [35, с.185-186].

Иными словами, далеко зашедшее вытеснение превра­щает связную картину (или рассказ) в клочки и обрывки, тогда как психологические защиты просто изменяют трав­мирующий смысл событий на более приемлемый или безо­бидный. Поэтому эмоциональными последствиями работы защитных механизмов обычно являются раздражение, ярость, гнев, тогда как вытеснение чревато страхом. Чувст­во страха занимает место вытесненного переживания, рост тревоги сопровождает процесс его возвращения в сознание. Любой психотерапевт, использующий в работе аналитиче­ские техники, рано или поздно сталкивается со страхом.

3.4. Страх

В рамках третьей (структурной) теории психического аппарата главная роль в возникновении психических на­рушений и расстройств отводится нарушениям функций Я. Сложная задача сохранения равновесия между проти­воречивыми требованиями Оно, Сверх-Я и внешнего ми­ра приводит к выработке специфических механизмов, среди которых центральное место занимает страх, а так­же различные способы зашиты от него. Именно в Я раз­вивается способность реагировать страхом не только на ситуацию реальной опасности, но и на угрожающие об­стоятельства, при которых травмы можно избежать.

Специфической формой страха является ощущение беспомощности, связанное с неконтролируемым ростом силы бессознательных желаний. В отличие от страха пе­ред реальностью (термин, обозначающий переживание ре­альной опасности, внешней угрозы), данный страх часто переживается как чувство тревоги, не имеющей конкрет­ного объекта, а связанной с Я целиком:

''Если человек не научился в достаточной мере управлять­ся с инстинктивными побуждениями, или инстинктивный импульс не ограничен ситуативными обстоятельствами, или же вследствие невротического нарушения развития вообще не может быть отреагирован, то тогда накопившаяся энергия этого стремления может одолеть человека. Это ощущение превосходства импульса, перед которым человек чувствует себя беспомощным, создает почву для появления страха. Ин­стинктивные побуждения могут угрожать по-разному. На­пример, страх может быть связан с тем, что влечение стре­мится к безграничному удовлетворению и тем самым создает проблемы. Но и сам факт, что человек может утратить кон­троль над собой, вызывает очень неприятное ощущение, бес­помощность, а в более тяжелых случаях — страх" [93, с. 522].

Такой вид невротического страха довольно часто встре­чается в сновидениях, он может сопровождать анализ вы­тесненного и вызывать сильное сопротивление осознанию влечений. В своей работе "Зловещее" (1919) Фрейд отно­сит к числу наиболее пугающих, жутких переживаний возвращение вытесненного, указывая, что символическим аналогом того, что должно было оставаться скрытым, но внезапно проявилось, являются кошмары, связанные с ожившими мертвецами, привидениями, духами и т.п. Ос­новоположник психоанализа полагал, что "жуткое пере­живание имеет место, когда вытесненный инфантильный комплекс вновь оживляется неким впечатлением, или ес­ли снова подтверждаются преодоленные ранее примитив­ные представления" [108, Vol. 18. Р. 264].

Совсем иначе выглядят и переживаются страхи, ирра­циональные, так сказать, по форме, а не по существу. Это страх перед вполне конкретными объектами или ситуаци­ями, которые могут представлять реальную опасность (злые собаки, змеи, высокие скалы и пропасти), но в большинстве случаев сравнительно безобидны (жабы, па­уки, старухи-цыганки и т.п.).

Одна из моих клиенток как-то пожаловалась на силь­ный страх перед змеями. Судя по рассказу, это была на­стоящая фобия — при виде похожих объектов или даже просто в разговоре о том, что они попадаются в самых неожиданных местах (на даче, за городом) девушка начи­нала кричать, а случайная встреча с безобидным ужом за­кончилась ужасающей истерикой. В беседе о причинах возникновения этого страха прояснилось большое ассо­циативное поле, связанное с ним. Для клиентки змея символизировала только негативные моменты, а общая культурная семантика, связанная с вечной молодостью,

мудростью, целительными свойствами и другими пози­тивными характеристиками, отсутствовала напрочь.

Далее выяснилось, что по-настоящему вытесненными были амбивалентные, двойственные аспекты змеиной природы, ассоциированные с могущественными, прони­цательными и потому опасными женскими фигурами. Сама же змея воспринималась как латентный, скрытый (в траве) фаллос, символизирующий основание бессозна­тельного желания. Страх змей в качестве симптома заме­стил признание своей подвластности желанию Другого21. Вполне очевидно, что фобическая реакция предохраняла клиентку от соприкосновения с вытесненными аспекта­ми собственной сексуальности, связанными с ипостасью фаллической женщины. Страх перед этой демонической фигурой был преобразован в фобию змей.

Ведущая роль, которая отводится страху в понимании того, как именно Я поддерживает равновесие в системе психики, обусловлена аффективной динамикой психоана­литической процедуры. Дело в том, что данная терапев­том интерпретация, сколь бы своевременной, верной и точной она ни была, далеко не всегда принимается кли­ентом. По мере развития методики и техник психоанали­тической работы основным моментом последней стано­вится не столько содержание интерпретаций, сколько их приемлемость, готовность пациента разделить и поддер­жать точку зрения терапевта. По своему смыслу принятие отлично от осознания (прежде всего тем, что это произ­вольный, а не спонтанный акт), а распознать его можно по эмоциональному потрясению, сопровождающему пре­образование аффективного опыта в процессе терапии.

Дата добавления: 2015-06-04