Вводные замечания 1 страница

Бертран Рассел

Паразиты Сознания

Огасту Дерлету,

который подал эту идею

Я должен, прежде чем умру, найти какой-нибудь способ воплотить в слова то самое важное, что ощущаю в себе и чего еще никогда не высказывал, – то, что не есть ни любовь, ни ненависть, ни жалость, ни презрение, но есть неистовое дыхание самой жизни, которое, долетая из каких-то неведомых далей, придает человеку огромную, бесстрастную, нечеловеческую мощь…

Письмо Констанс Молсон, 1918

(цитируется по книге «Мое философское развитие», с.261)

Мы не считаем нужным оправдываться в том, что целиком отвели том III «Кембриджской истории ядерного века» под новое издание важнейшего документа, автором которого является профессор Гилберт Остин и который известен под названием «Паразиты сознания».

«Паразиты сознания» – документ сложного состава, он включает в себя различные публикации, расшифровки магнитофонных записей и стенограммы бесед с профессором Остином. Первое издание его, объемом примерно в половину настоящего, вышло вскоре после исчезновения профессора Остина в 2007 году и до обнаружения «Паллады» экспедицией капитана Рэмзея. Оно стояло преимущественно из заметок, сделанных по просьбе полковника Спенсера, а также содержало расшифровку магнитофонной записи, хранящейся под номером 12xm в библиотеке Лондонского университета. Более позднее издание, появившееся в 2012 году, включало стенограмму беседы, записанной Лесли Пэрвисоном 14 января 2004 года. Его записи были дополнены материалом из двух статей, написанных Остином для «Исторического обозрения», и из его предисловия к «Размышлениям на исторические темы» Карела Вайсмана.

В этом новом издании прежний текст сохранен in toto٭,а кроме того, сюда включен совершенно новый материал из так называемого «Дела Мартинуса», находившегося на протяжении многих лет в распоряжении миссис Сильвии Остин, а сейчас хранящегося во Всемирном историческом архиве. Издатели указали в своих примечаниях٭٭ источники, откуда были почерпнуты отдельные разделы, а также использовали до сих пор не опубликованные «Автобиографические заметки», написанные Остином в 2001 году.

Ни одно издание «Паразитов сознания» не может претендовать на то, чтобы считаться

__________________________________________________________________________________________

٭ В полном составе (лат.).

٭٭ В настоящем популярном издании эти примечания опущены. – Прим. авт.

каноническим. Нашей целью было расположить материал таким образом, чтобы он представлял собой связное изложение фактов. В тех местах, где нам это показалось строго необходимым, включены отрывки из философских статей Остина, а также один короткий абзац из предисловия к книге «Памяти Эдмунды Гусселя» под редакцией Остина и Райха. Получившийся в результате текст, по мнению издателей, подтверждает точку зрения, выдвинутую ими в «Новом взгляде на загадку «Паллады». Однако следует подчеркнуть, что их цель состояла отнюдь не в этом. Они стремились к тому, чтобы в книгу вошел весь материал, относящийся к данной теме, и убеждены, что обоснованность их притязаний станет очевидной, когда Северо-Западный университет закончит выпуск «Полного собрания сочинений» Гилберта Остина.

Х.С., В.П.,

Колледж Сент-Генри, Кембридж,

2014 г.

(Эта часть представляет собой расшифровку магнитофонной записи, продиктованной д-ром Остином за несколько месяцев до своего исчезновения. Она отредактирована Х.Ф.Спенсером٭.)

У столь запутанных историй, как эта, не бывает определенной завязки. Не могу я и последовать совету полковника Спенсера «начать с начала и продолжать до самого конца»: ведь в нашей жизни события редко развиваются по прямой линии. Вероятно, лучше всего будет изложить историю войны с паразитами сознания, которую вел я сам, а восстановление остальной картины предоставить историкам.

Так вот, моя история начинается 20 декабря 1994 года, когда я вернулся домой с заседания Миддлсексского археологического общества, где делал доклад о древних цивилизациях Малой Азии. Вечер прошел живо и интересно: нет большего удовольствия, чем рассуждать о предмете, близком вашему сердцу, перед внимательными слушателями. Добавьте еще и то обстоятельство, что наш обед завершился превосходным красным вином 80-х годов, и вы поймете, в каком радостном и благодушном настроении я пребывал, когда отпер парадную дверь своей квартиры в Ковент-Гарден.

Войдя, я услышал, что в комнате звонит видеофон, но не успел до него дойти, как он замолк. Я взглянул на экранчик регистратора и увидел, что номер, с которого звонили, мне знаком – он принадлежал Карелу Вейсману. Время было уже позднее, без четверти двенадцать, мне хотелось спать, и я решил позвонить ему на следующее утро. Однако когда я уже начал раздеваться, мне стало немного не по себе. Мы с ним были старые друзья, и он частенько звонил мне на ночь глядя, чтобы попросить навести для него какую-нибудь справку в библиотеке Британского музея, где я обычно проводил первую половину дня. Но на этот раз я ощутил какую-то тревогу. Накинув халат, я подошел к видеофону и набрал номер Карела. В ответ некоторое время раздавались гудки, и я уже хотел положить трубку, когда на экране появилось лицо его секретаря.

– Вы уже слышали новость? – спросил он.

– Какую новость?

– Доктор Вейсман умер.

Эти слова так меня ошеломили, что я вынужден был присесть на стул. Немного собравшись с мыслями, я спросил:

– А как я мог про это слышать?

– Сообщение было в вечерних газетах.

Я ответил, что только что пришел домой. Он сказал:

– А, понимаю. Я весь вечер пытался до вас дозвониться. Вы не могли бы сейчас же приехать сюда?

– Но почему? Могу ли я чем-нибудь помочь? Как миссис Вейсман?

– Она в состоянии шока.

– Как же он умер?

– Покончил с собой, – произнес Баумгарт без всякого выражения.

__________________________________________________________________________________________

٭ Полковник Х.Ф.Спенсер – директор Всемирного исторического архива, где хранятся все бумаги д-ра Остина. – Прим. авт.

Я помню, что несколько секунд смотрел на экран, ничего не понимая, а потом крикнул:

– Что за чушь вы говорите? Это невозможно!

– Никаких сомнений быть не может. Пожалуйста, приезжайте сюда как можно скорее.

Он протянул руку к кнопке, собираясь выключить аппарат. Я вскричал:

– Это какое-то сумасшествие! Скажите мне, что произошло.

– Он принял яд. Больше ничего сказать вам не могу. Но в его записке говорится, чтобы мы немедленно связались с вами. Так что, пожалуйста, приезжайте. Мы все очень устали.

Я вызвал геликэб, потом оделся, находясь по-прежнему в состоянии какого-то отупения и твердя про себя: «Этого не может быть!»

Карела Вейсмана я знал тридцать лет, мы с ним вместе учились в Упсальском университете. Это был человек во всех отношениях выдающийся: блестящий ум, восприимчивость к новым идеям, невероятная трудоспособность, энергия и сила воли… Этого не может быть! Такой человек никогда не покончит с собой! Нет, я, конечно, прекрасно знал, что число самоубийств в мире выросло по сравнению с серединой века в пятьдесят раз и что нередко кончают с собой такие люди, от которых этого никак нельзя было ожидать. Но сказать мне, что покончил с собой Карел Вейсман, – это было то же самой, что заявить, будто дважды два – пять. В нем не было ни малейшей склонности к самоуничтожению. Я не знал другого такого цельного, ни в малейшей степени не подверженного неврозам человека.

«А что если это было убийство? – подумал я. – Не стал ли он жертвой какого-нибудь агента Центральноазиатской державы?» Мне доводилось слышать и еще более странные вещи: политические убийства превратились в точную науку уже во второй половине 80-х, а гибель Гаммельманна и Фуллера доказала, что даже ученые, работающие в сверхсекретном учреждении, не могут считать себя в безопасности. Но Карел был психолог и, насколько я знал, не имел никаких дел с правительством. Главным источником средств к существованию была для него одна крупная промышленная корпорация, которая платила ему за разработку способов борьбы с индустриальными неврозами и других методов повышения производительности труда.

Когда такси опустилось на крышу дома, Баумгарт уже ждал меня. Как только мы остались одни, я спросил:

– Это не может быть убийство?

Он ответил:

– Конечно, не исключено, но нет никаких оснований так полагать. Он ушел к себе в комнату в три часа дня, собираясь писать статью, и сказал мне, чтобы его никто не беспокоил. Окно у него было закрыто, а в проходной комнате за столом на протяжении следующих двух часов сидел я. В пять жена принесла ему чаю и обнаружила, что он мертв. Он оставил собственноручное письмо и запил яд стаканом воды из-под крана.

Полчаса спустя я окончательно убедился, что мой друг, действительно, совершил самоубийство. Существовала лишь одна альтернатива – что его убил Баумгарт, но в это я поверить не мог. Баумгарт, как все швейцарцы, отличался сдержанностью и самообладанием, но я видел, что он глубоко потрясен и находится на грани нервного срыва, а симулировать такое не в состоянии ни один человек, каким бы прекрасным актером он ни был. Кроме того, существовало письмо, которое Карел написал собственной рукой. С тех пор как Помрой изобрел электронный компаратор, подделка документов стала редчайшим преступлением.

Я покинул этот дом скорби в два часа ночи, не поговорив ни с кем, кроме Баумгарта. Своего покойного друга я не видел, да и не хотел видеть: говорят, человек, который умер от отравления цианидами, выглядит ужасно. Таблетки, которыми он воспользовался, были только этим утром отобраны у какого-то психически больного.

Письмо, оставленное им, оказалось каким-то странным. В нем не было ни слова сожаления по поводу предстоящего акта самоуничтожения. Почерк был дрожащий, но формулировки четкие и точные. Там говорилось, что из его имущества должно остаться сыну и что – жене, содержалась просьба как можно скорее вызвать меня, чтобы я позаботился о его бумагах, и распоряжение выделить некоторую сумму для выплаты мне и другую – на оплату их публикации в случае необходимости. Я видел фотокопию письма – оригинал забрала полиция – и убедился, что оно почти наверняка подлинное. На следующее утро это подтвердил электронный анализ.

Да, письмо было в высшей степени странное. Длинное, на три страницы, и написанное, очевидно, в спокойном расположении духа. Но почему он просил связаться со мной немедленно?Может быть, разгадка скрывается в его бумагах? Баумгарт уже подумал об этом и потратил на их изучение весь вечер, но не нашел ничего такого, что могло бы объяснить такую спешку. Значительная часть бумаг касалась Англо-Индийской Компьютерной Корпорации, где Карел работал, – их, естественно, следовало передать другим научным сотрудникам фирмы. Все остальное представляло собой разнообразные наброски по экзистенциалистской психологии, трансакционизму Маслоу٭ и тому подобным вопросам, и почти законченную книгу, посвященную применению галлюциногенных препаратов.

Может быть, разгадка кроется в последней из названных работ? Когда мы с Карелом учились в Упсале, мы немало времени уделяли обсуждению таких проблем, как сущность смерти, границы человеческого сознания и так далее. Я тогда писал дипломную работу о египетской Книге Мертвых٭٭, подлинное название которой – «Ру ну перт эм хру» – означает «Книга выхода днем». Меня интересовало лишь символическое значение «темной ночи души» и тех опасностей, которые якобы подстерегают бестелесную душу в ее ночном странствии по царству мертвых. Но Карел настоял, чтобы я изучил еще и тибетскую Книгу Мертвых – а это совсем другое дело, – и сопоставил их. Каждый, кто занимался этими произведениями, знает, что тибетская книга представляет собой буддийский памятник, религиозный смысл которого не имеет никакого отношения к религии древних египтян. Мне казалось, что сопоставлять их – пустая трата времени и излишнее буквоедство. Однако Карелу удалось возбудить у меня некоторый интерес к тибетской книге как таковой, вследствие чего мы провели не один долгий вечер, обсуждая ее. Достать галлюциногенные препараты было в то время почти совершенно невозможно, поскольку после выхода книги Олдоса Хаксли٭٭٭ о мескалине они вошли в моду. Однако мы нашли одну статью Рене Домаля, где говорилось, что он как-то проводил аналогичные эксперименты с эфиром. Смочив платок эфиром, Домаль прижимал его рукой к носу, а когда он терял сознание, рука сама собой опускалась, и он снова приходил в себя. Домаль попытался описать видения, посещавшие его под действием эфира, и это произвело на нас большое впечатление. Основная его мысль была такой же, как и у многих других мистиков: что, хотя он в это время находился в «бессознательном» состоянии, у него было такое ощущение, будто эти видения куда более реальны,чем повседневная жизнь и весь окружающий нас мир. Мы же с Карелом, при всем различии наших темпераментов, были согласны в одном: что наша повседневная жизнь в каком-то смысле ирреальна. Мы прекрасно понимали Чжуан-цзы٭٭٭٭, сказавшего, что ему как-то приснилось, будто он бабочка, и он во всех отношениях чувствовал себя бабочкой, так что даже не был уверен, кто он такой – Чжуан-цзы, которому снится, будто он бабочка, или бабочка, которой снится, будто она – Чжуан-цзы.

Почти целый месяц мы с Карелом пытались «экспериментировать с сознанием». Во время рождественских каникул мы попробовали с помощью черного кофе и сигар не спать трое суток. В результате интенсивность умственного восприятия у нас заметно возросла. Помнится, я сказал тогда: «Если бы можно было так жить постоянно, поэзия потеряла бы для меня всякую ценность. Ведь я сейчас вижу гораздо дальше и глубже любого поэта». Кроме того, мы пробовали проводить эксперименты с эфиром и четыреххлористым углеродом. Лично мне это показалось значительно менее интересным. Я, действительно, испытывал чувство некоего всеобъемлющего прозрения – такого, какое иногда ощущаешь на грани сна, – но оно было очень кратковременно, и впоследствии я не мог ничего припомнить. К тому же от эфира у меня потом по нескольку дней болела голова, так что после двух экспериментов я решил их прекратить. Карел утверждал, будто его результаты подтверждают наблюдения Домаля, хотя кое в чем от них и отличаются; насколько я помню, он придавал крайне важное значение цепочкам черных точек, возникавшим у него перед глазами. Но ему тоже не нравилось последействие препаратов, и он отступился. Позже, став специалистом по экспериментальной психологии, он получил возможность без всяких хлопот доставать мескалин и лизергиновую кислоту٭٭٭٭٭ и не раз предлагал мне их попробовать. Но у меня к этому времени появились совсем другие интересы, и я отказался. Об этих «других интересах» я вскоре расскажу.

__________________________________________________________________________________________

٭ Маслоу, Абрахам Х. (1908) – американский психолог и психоаналитик.

٭٭ “Книга Мертвых” – религиозные тексты, написанные на папирусе, которые древние египтяне клали в гробницы умерших.

٭٭٭ Хаксли, Олдос (1894-1963) – английский писатель. В 1956 выпустил книгу, в которой, в частности, описывает свои ощущения, вызванные приемом мескалина – галлюциногенного препарата, получаемого из сока кактусов.

٭٭٭٭ Чжуан-цзи (ок.369-268 до н.э.) – китайский философ, один из основателей даосизма.

٭٭٭٭٭ Органическое соединение, входящее в состав алкалоидов спорыньи, исходное вещество для получения сильнейшего галлюциногенного препарата ЛСД (диэтиламида лизергиновой кислоты).

Это длинное отступление было необходимо для того, чтобы объяснить, почему мне показалось, что я понял смысл последней просьбы Карела Вейсмана. Я археолог, а не психолог. Но я был самый старый его друг и когда-то разделял его интерес к проблеме границ человеческого сознания. Может быть, в свои последние минуты он вспомнил наши бесконечные ночные беседы в Упсале, бесчисленные кружки пива, которые мы поглощали в ресторанчике над рекой, и бутылки шнапса, которые распивали у меня в комнате в два часа ночи? Вся эта история по-прежнему вызывала у меня какое-то смутное беспокойство, едва ощутимую неопределенную тревогу – такую же, как и та, что заставила меня тогда, в полночь, позвонить Карелу в Хэмпстед. Но сейчас я ничего не мог по этому поводу предпринять и вскоре обо всем забыл.

Когда моего друга хоронили, я находился на Гебридах – меня вызвали туда, чтобы осмотреть останки неолитического человека, так великолепно сохранившиеся на острове Харрис. По возвращении я обнаружил на лестничной площадке у дверей своей квартиры несколько шкафов с выдвижными ящиками, битком набитых бумагами. Все мои мысли в тот момент были поглощены неолитическим человеком; я заглянул в один из ящиков, полистал папку с надписью «Восприятие цветов животными в состоянии эмоциональной депривации» и поспешно задвинул ящик. Потом я вошел в квартиру, раскрыл «Археологический журнал»и наткнулся на статью Райха об электронной датировке базальтовых фигурок из храма в Богазкее٭. Придя в крайнее возбуждение, я позвонил Спенсеру в Британский музей и помчался к нему. На протяжении следующих сорока восьми часов я не ел, не пил и не мог думать ни о чем, кроме богазкейских фигурок и особенностей хеттской скульптуры.

Это, конечно, спасло мне жизнь. Не может быть ни малейшего сомнения, что тсатхоггуаны ждали моего возвращения и хотели знать, что я предприму. К счастью, меня тогда занимала одна только археология. Мой рассудок, убаюканный потоками истории, целиком погрузился в безбрежное море прошлого, и психология была чужда ему, как никогда. Стоило бы мне взяться за усердное изучение бумаг моего друга в поисках разгадки его самоубийства – и не прошло бы и нескольких часов, как мое собственное сознание было бы точно так же захвачено и уничтожено.

Теперь я не могу подумать об этом без содрогания. Меня со всех сторон окружало злобное сознание существ, которым чуждо все человеческое. Я был подобен ныряльщику на морском дне, который так увлечен созерцанием сокровищ затонувшего корабля, что не чувствует холодного взгляда осьминога, подкравшегося к нему сзади. Будь я в другом состоянии духа, я бы, возможно, и заметил что-нибудь, как оно и случилось позже, в Кара-тепе. Но сейчас все мое внимание было поглощено открытиями Райха, и они вытеснили у меня из головы все на свете, даже чувство долга по отношению к покойному другу.

Я полагаю, что на протяжении следующих нескольких недель находился под более или менее постоянным наблюдением тсатхоггуанов. За это время я пришел к выводу, что мне надо вернуться в Малую Азию и как следует разобраться в проблемах, возникших в связи с критическими замечаниями Райха по поводу моих датировок. И это решение, по-видимому, тоже оказалось спасительным. Оно, вероятно, стало для тсатхоггуанов лишним доказательством того, что им нечего меня бояться. Очевидно было, что Карел ошибся: менее подходящего душеприказчика трудно было найти. Честно говоря, за те недели, что оставались до моего отъезда из Англии, я время от времени испытывал некоторые угрызения совести из-за этих шкафов и раз-другой заставил себя в них заглянуть, но чувствовал такое отвращение ко всей этой психологии, что всякий раз очень быстро задвигал ящики обратно. Помню, что перед самым отъездом я подумал, не проще ли будет попросить сторожа, который присматривал за домом, сжечь все это в домовой котельной. Эта мысль сразу же показалась мне совершенно аморальной, и я ее отогнал, слегка удивившись, как она могла прийти мне в голову. Тогда я и не догадывался, что это не «мне» она пришла в голову…

С тех пор я часто задумывался о том, назначил ли Карел меня своим душеприказчиком, выполняя задуманный им план, или это решение было принято в последнюю минуту под действием отчаяния. Очевидно, он не мог долго размышлять на эту тему, иначе им все стало бы известно. Пришло ли решение в порыве внезапного вдохновения, стало ли оно последней вспышкой одного из самых блестящих умов XX столетия? Или выбор пал на меня просто: faute de mieux٭٭? Когда-нибудь мы, возможно, это узнаем, если сможем получить доступ к архивам тсатхоггуанов. Мне хотелось бы думать, что такой выбор был намеренным, что он представлял собой верх хитроумия. Ибо если Провидение

__________________________________________________________________________________________

٭ Богазкёй – город недалеко от Анкары (Турция), где сохранились развалины древнего города Хаттусас, столицы Хеттского царства.

٭٭ За неимением лучшего (фр.).

было в тот момент на его стороне, то уж во всяком случае оно было на моей все следующие шесть месяцев, на протяжении которых я думал о чем угодно, только не о бумагах Карела Вейсмана.

Уезжая в Турцию, я договорился с хозяином своей квартиры о том, чтобы в мое отсутствие там мог работать Баумгарт – он согласился попробовать разобраться в бумагах. Кроме того, я начал переговоры с двумя американскими издателями, выпускавшими учебную литературу по психологии, которые проявили интерес к материалам Карела Вейсмана. После этого я на несколько месяцев выкинул психологию из головы, потому что все мое внимание было поглощено проблемами датировки базальтовых фигурок.

Райх работал в Диярбакыре٭, в лаборатории урановой компании. До сих пор основной его специальностью была датировка останков человека и животных аргоновым методом, и в этой области он стал крупнейшим мировым авторитетом. Но, перейдя от доисторических времен к эпохе Хеттского царства, он должен был освоить сравнительно новую для себя область. Возраст человека – около миллиона лет, а вторжение хеттов в Малую Азию относится к 1900 г. до н.э. Поэтому он был очень рад, когда увидел меня в Диярбакыре, потому что моя книга о цивилизации хеттов, вышедшая в 1980 г., считалась академической.

Со своей стороны, я сразу испытал на себе все обаяние Райха. Я хорошо знаю время с 2500 г. до н.э. до X века н.э. Райх же чувствует себя как дома в любой эпохе, начиная с каменноугольного периода, и может говорить о плейстоцене – это всего лишь миллион лет назад – так, словно речь идет о совсем недавних событиях. Однажды я присутствовал при том, как он, разглядывая зуб динозавра, заметил, что этот зуб не может относиться к меловому периоду, он наверняка гораздо старше – скорее всего, это верхний триас. Чуть позже я был свидетелем того, как счетчик Гейгера подтвердил его догадку. У него в этом отношении был просто какой-то сверхъестественный инстинкт.

Поскольку Райху предстоит сыграть во всей этой истории значительную роль, я должен рассказать о нем подробнее. Как и я, он человек грузный, но, в отличие от меня, у него это объясняется отнюдь не излишками жира. У него плечи борца и огромная, выпяченная вперед нижняя челюсть. Голос же его неизменно вызывает удивление у слушателей: он тихий и довольно высокий; кажется, это последствия перенесенного в детстве инфекционного заболевания горла.

Но главное различие между нами состояло в разном эмоциональном восприятии прошлого. Райх – до мозга костей представитель точной науки. Для него цифры и результаты измерений – все, он может получать громадное наслаждение, читая подряд, десятками страниц, напечатанные в несколько колонок показания счетчика Гейгера. Он любит говорить, что история должна стать точной наукой. Что же касается меня, то я никогда не пытался скрыть, что в моем характере есть очень сильная романтическая жилка. И археологом я стал вследствие одного почти мистического переживания.

Однажды я читал книгу Лэйярда о цивилизации Ниневии٭٭, случайно обнаруженную у меня в спальне на ферме, где я тогда жил. Во дворе сохла на веревке кое-какая моя одежда, и когда послышались раскаты грома, я поспешил выйти, чтобы снять ее. Недалеко от дома стояла большая лужа довольно грязной воды. Когда я, все еще размышляя о Ниневии, снимал одежду с веревки, мой взгляд случайно упал на эту лужу, и я на какое-то мгновение напрочь забыл, где нахожусь и что делаю. Лужа представилась мне какой-то совершенно незнакомой, столь же чуждой, как марсианское море. Я стоял неподвижно, не сводя с нее глаз. Первые капли дождя упали на ее поверхность, и по ней побежала рябь. В этот момент меня охватило ощущение какого-то небывалого счастья и еще не испытанного мной прежде прозрения. Я вдруг почувствовал, что и Ниневия, и вообще вся история столь же реальны, столь же новы и незнакомы мне, как эта лужа. История обрела для меня такую реальность, что, стоя там с охапкой одежды, я испытывал что-то вроде презрения к самому себе. До самого вечера я ходил как во сне и с тех пор понял, что должен посвятить всю свою жизнь реставрации прошлого, лишь бы вернуть это ощущение иной реальности.

Читателю вскоре станет понятно, что все это имеет прямое отношение к моей истории. Мы с Райхом настолько по-разному воспринимали прошлое, что каждого из нас часто забавляло, когда в какой-нибудь мелочи проявлялся характер другого. Для Райха вся поэзия жизни заключалась в точных науках,

_________________________________________________________________________________________

٭ Диярбакыр – город на юго-востоке Турции.

٭٭ Ниневия – древний город в Ассирии (на территории современного Ирака), существовавший с середины V века до середины I тыс. до н.э. Раскопки Ниневии, проведенные английским археологом О.Г.Лэйярдом, дали богатейший археологический материал.

а прошлое было всего лишь одной из областей, где он мог проявить свои способности. Для меня же наука была не более чем служанкой поэзии. Мой первый учитель, сэр Чарлз Майерс, только укрепил меня в этом убеждении, – он в высшей степени презирал все современное. Стоило увидеть его работающим на раскопках, как становилось ясно – это человек, для которого XX век больше не существует, который, как могучий орел с вершины горы, видит перед собой далекие горизонты истории. Почти ко всем окружающим он питал отвращение, доходящее до содрогания, и как-то пожаловался мне, что большинство их представляются ему «какими-то недоделанными и жалкими». Рядом с Майерсом я чувствовал, что подлинный историк – не столько ученый, сколько поэт. Однажды он сказал, что созерцание людей наводит его на мысль о самоубийстве, и примирить его с тем, что он тоже человек, могут только раздумья о величии цивилизаций и их падении.

Наши первые недели в Диярбакыре пришлись на сезон дождей, и выехать в поле, на раскопки Кара-тепе, было невозможно. Вечера мы проводили за долгими беседами, во время которых Райх литрами поглощал пиво, а я попивал превосходный местный коньяк (даже в этом сказалось различие наших характеров!).

Однажды вечером я получил письмо от Баумгарта. Оно было очень кратким. Баумгарт всего лишь сообщал, что содержание некоторых документов, обнаруженных им среди бумаг Вейсмана, привело его к выводу, что незадолго до своего самоубийства Вейсман повредился в рассудке. Он был убежден, что о его действиях знали «они» и должны были попытаться его уничтожить. По словам Баумгарта, из контекста было ясно, что под «ними» Вейсман подразумевал не людей, а кого-то еще. Вследствие этого Баумгарт решил приостановить переговоры о публикации работ Вейсмана по психологии и подождать с этим до моего возвращения.

Меня все это, естественно, озадачило и заинтриговало. Как раз к тому времени мы с Райхом уже кое-чего достигли в нашей работе и решили, что имеем право немного отдохнуть. Поэтому в тот вечер мы говорили только о «сумасшествии» и самоубийстве Вейсмана.

При начале нашего разговора присутствовали двое коллег Райха – турки, работавшие в Измире. Один из них, д-р Мухаммед Дарга, упомянул любопытный факт: за последние десять лет выросло число самоубийств в сельских местностях Турции. Это меня удивило: хотя в городах большинства стран мира число самоубийств неуклонно увеличивалось, сельского населения в целом этот вирус как будто не затронул.

По этому поводу другой наш гость, д-р Омер Фуад, рассказал нам об одном исследовании, которое провел его отдел и которое касалось числа самоубийств у древних египтян и у хеттов. В клинописных табличках, относящихся к позднему периоду государства Орзава, упоминается эпидемия самоубийств при царе Муршиле II (1334-1306 гг. до н.э.) и приводятся цифры, относящиеся к Хаттусасу. Довольно странно, что папирусы Менефо, найденные в 1990 в монастыре Эс-Сувейда, также отмечают эпидемию самоубийств в Египте в царствование Харимхаба и Сетоса I, охватывая приблизительно тот же период (1350-1292 гг. до н.э.). Его товарищ, большой поклонник шпенглеровского «Заката Европы»٭, этого странного образчика исторического шарлатанства, стал развивать мысль, что такие эпидемии самоубийств можно точно предсказать, исходя из возраста цивилизации и степени ее урбанизации. Он пошел еще дальше и провел несколько искусственную параллель с живыми клетками и их тенденцией «добровольно отмирать», когда организм теряет способность взаимодействовать с окружающей средой.

Все это показалось мне совершенной чепухой, поскольку возраст хеттской цивилизации к 1350 г. до н.э. едва достиг 700 лет, в то время как египетская цивилизация была по меньшей мере вдвое старше. К тому же у д-ра Дарга была неприятная манера подавать свои «факты» как неоспоримые, которая меня раздражала. Я изрядно разгорячился – в чем, может быть, был отчасти повинен коньяк – и потребовал, чтобы наши гости предъявили факты и цифры. Они сказали, что непременно это сделают и представят их на суд Вольфганга Райха. Вскоре они ушли, так как им нужно было лететь в Измир.

Дата добавления: 2015-06-04