Вводные замечания 8 страница

Флейшман стал первым из наших учеников. Целый день мы старались обучить его всему, что знали сами: как заметить присутствие паразитов, как закрыть для них свое сознание, когда они появятся. Больше ничего и не понадобилось: самое главное он понял сразу. Человек хитростью лишен возможности пользоваться территорией, принадлежащей ему по праву, – миром сознания; как только человек это полностью осознает, ничто не сможет помешать ему предъявить свои права. Пелена тумана рассеется, и он получит возможность путешествовать по миру своего сознания, как научился путешествовать по морю, воздуху и космическому пространству. Как он воспользуется такой возможностью, – решать ему: либо он захочет совершать туда ради собственного удовольствия увеселительные прогулки, либо пожелает серьезно заняться исследованием этого мира и составлением его карт. Мы объяснили, почему пока не решаемся прибегать к галлюциногенным препаратам, и рассказали обо всем, чем до сих пор сумели дополнить феноменологию.

Мы капитально пообедали – после целого утра напряженной работы все ощущали зверский голод, – а потом наступил черед Флейшмана. Будучи психологом, он знал многих людей, задававшихся теми же вопросами, что и он. Только в Берлине их было двое: Элвин Кэртис из института Хиршфельда и Винсент Джоберти, его бывший студент, а теперь профессор в университете. Он рассказал нам про Эймса и Томсона из Нью-Йорка, про Спенсфилда и Алексея Ремизова из Йейля, про Шлафа, Херцога, Хлебникова и Дидринга из Массачусетского института. Он упомянул и Жоржа Рибо – человека, который потом нас чуть не погубил…

В тот день мы впервые услышали от него и имя Феликса Хазарда. Мы с Райхом не слишком хорошо знали современную литературу, однако подход Хазарда к проблемам секса естественным образом заинтересовало Флейшмана. Мы узнали, что Хазард пользуется большим авторитетом среди литературного avant garde ٭ благодаря любопытной смеси садизма, научной фантастики и глубокого пессимизма. Он, по-видимому, получал постоянную плату от одного берлинского ночного клуба, где собирались любители извращений, просто за то, что каждый месяц просиживал там определенное число часов и позволял посетителям с восторгом его созерцать. Флейшман рассказал нам о некоторых работах Хазарда и добавил, что тот в свое время был наркоманом, однако теперь считается излечившимся. Все, что он рассказывал о Хазарде, указывало на то, что это еще один «зомби», находящийся во власти паразитов сознания. Впечатление у Флейшмана от единственной встречи с Хазардом осталось весьма тягостное. Он записал тогда в дневнике: «Душа Хазарда похожа на свежеразрытую могилу» и несколько дней после этой встречи испытывал странное чувство подавленности.

Теперь возник вопрос: следует ли нам работать вместе или можно предоставить Флейшману право подыскивать нам союзников по собственному разумению? Мы все решили, что последнее слишком опасно: лучше будет принимать такие решения втроем. С другой стороны, возможно, что в нашем распоряжении меньше времени, чем мы полагаем. Поэтому важнее всего поскорее собрать маленькую группу из людей, занимающих видное положение в интеллектуальном мире. Каждый новый человек, который вступит в наши ряды, облегчит нам задачу. Убедить Флейшмана было проще, чем Райха, потому что нас было уже двое. Когда же нас окажется много, мы сможем убедить весь мир. И вот тогда начнется настоящая война…

В свете того, что случилось позже, такая уверенность в своих силах кажется чистым безумием. Однако не надо забывать, что до сих пор счастье было на нашей стороне. И мы уверовали, что паразиты бессильны против тех, кто знает об их существовании.

Я помню, что когда мы в тот вечер провожали Флейшмана на самолет, он взглянул на толпы, заполнявшие ярко освещенные улицы Анкары, и сказал: «Я чувствую себя так, словно за эти дни умер и вновь родился другим человеком…». А в аэропорту добавил: «Странно, но все эти люди кажутся мне спящими. Они как сомнамбулы». И мы поняли, что за Флейшмана нам беспокоиться нечего. Он уже вступил во владение «миром сознания».

После этого все начало происходить так быстро, что целые недели сливались в сплошную мешанину __________________________________________________________________________________________

٭ авангарда (фр.).

разнообразных событий. Три дня спустя Флейшман снова прилетел к нам вместе с Элвином Кэртисом и Винсентом Джоберти. Они прибыли в четверг утром и улетели в тот же день в пять часов вечера. Познакомившись с Кэртисом и Джоберти, мы поняли, что это люди как нельзя более нам подходящие. Особенно Кэртис: видимо, он натолкнулся на ту же проблему, изучая экзистенциалистскую философию, и эти исследования подвели его вплотную к тому, чтобы самому обнаружить паразитов. Нас обеспокоило только одно: Кэртис тоже упомянул про Феликса Хазарда и подкрепил наши подозрения, что Хазард может быть прямым агентом паразитов, которые полностью овладели его сознанием и превратили его в зомби, когда он был погружен в наркотическое забытье. Очевидно, на многих, особенно на молодых девушек-невротичек, Хазард оказывал своеобразное возбуждающее действие. У Кэртиса же, как и у Флейшмана, он вызывал приступы депрессии. Но, что еще хуже, он уже дважды высмеял работы Кэртиса в одном авангардистском журнале, выходящем в Берлине. Это означало, что Кэртису нужно было проявлять большую осторожность, чем всем остальным: он уже попал на подозрение к паразитам.

Не будь мы такими простаками, нам следовало бы организовать убийство Хазарда. Это было бы не так уж сложно. У Флейшмана уже появились зачатки способности к телекинезу, и стоило ему еще немного потренироваться, как он развил бы их до того, что смог бы толкнуть Хазарда под проезжающий автомобиль, на котором ехали бы Кэртис или Джоберти. Однако мы испытывали естественное отвращение к таким действиям. До нас еще не дошло, что Хазард на самом деле уже мертв, и вопрос лишь в том, чтобы не дать паразитам пользоваться его телом в своих целях.

В следующие три недели Флейшман приезжал к нам каждый выходной и всякий раз привозил с собой новых союзников: Спенсфилда, Эймса, Касселла, Ремизова, Ласкаратоса из Афинского университета, братьев Грау, Джонса, Дидринга и первую женщину среди наших сторонников – Сигрид Эльгстрем из Стокгольма. Все они прошли через наши руки на протяжении двадцати дней. Я испытывал по этому поводу смешанные чувства. Конечно, нам становилось легче от сознания, что людей, посвященных в нашу тайну, становится все больше, что мы с Райхом – уже не единственные ее хранители. Однако меня пугала неотступная мысль, что кто-нибудь из них может совершить какую-то ошибку и заставит паразитов насторожиться. Хоть я и убедил себя, что те не так уж опасны, какой-то инстинкт говорил мне о необходимости сохранения тайны.

За это время произошло немало интересного и волнующего. Братья Грау, Луис и Генрих, росли вместе, были очень близки друг другу и уже обладали некоторой способностью к телепатическому общению. Теперь они далеко обогнали нас всех в телекинезе и доказали, что мы недооцениваем его значение. Я присутствовал при том, как в античном зале Британского музея они объединенным усилием воли передвинули мраморный монолит весом в тридцать тонн! Свидетелями этого были лишь Янис Ласкаратос, Жорж Рибо, Кеннет Фэрно (заведующий сектором музея, которого я посвятил в тайну сам) и я. Братья объяснили, что сумели это сделать, взаимно усиливая волевые импульсы друг друга в попеременном ритме. Тогда мы еще ничего не могли в этом понять.

Прежде чем я перейду к рассказу о первой катастрофе, которая нас постигла, нужно немного больше сказать о телекинезе, поскольку в этих событиях он сыграет определенную роль.

Способность к телекинезу стала, разумеется, простейшим и естественным следствием обретенной нами целеустремленности вборьбе против паразитов. Первое же, что я усвоил, когда начал изучать Гуссерля, заключалось в том, что люди упускают из виду один крайне простой секрет всего сущего, хотя он достаточно очевиден для всякого, кто способен видеть. Вот в чем заключается этот секрет. Скудость человеческой жизни – и человеческого сознания – объясняется слабостью луча внимания, который мы направляем на окружающий мир. Представьте себе, что у вас есть мощный прожектор, но в нем нет отражателя. Когда вы включаете его, он излучает свет, но свет рассеивается во все стороны, а немалая часть его поглощается внутри самого прожектора. Установите там вогнутое зеркало – луч станет направленным, как летящая пуля или копье, и сила его удесятерится. Но даже это – лишь полумера: хотя все световые волны теперь следуют в одном и том же направлении, они движутся «не в ногу», как недисциплинированная группа солдат, идущая по улице. Если же еще пропустить такой свет сквозь рубиновый лазер, световые колебания начнут маршировать «в ногу», и их сила возрастет тысячекратно – точно так же ритмичная поступь армии способна заставить рухнуть стены Иерихона.

Человеческий мозг подобен прожектору, который освещает окружающий мир лучом внимания. Но он всегда был прожектором без отражателя. Наше внимание ежесекундно перескакивает с предмета на предмет, мы не умеем фокусировать и направлять его луч. И все же это довольно часто случается само собой. Например, как подметил Флейшман, сексуальный оргазм и есть не что иное, как результат фокусирования и концентрирования «луча» сознания (или внимания): в этот момент энергия луча скачком возрастает, что и создает ощущение интенсивного наслаждения. То же относится и к поэтическому «вдохновению»: по чистой случайности сознание как будто настраивается на определенную волну, луч внимания на мгновение становится поляризованным, и все, на что он направлен, преображается, приобретая «яркость и свежесть сновидения». Нет нужды добавлять, что так называемые «мистические видения» – это то же самое, но дополненное еще случайным лазерным эффектом. Когда Якоб Беме* увидел солнечный свет, отразившийся от поверхности оловянной чаши, и объявил, что видел все небеса разом, он говорил чистую правду.

Человеческая жизнь так тускла и неинтересна именно потому, что луч внимания у каждого человека размыт и нечеток. Люди не отдают себе в этом отчета, – а ведь разгадка секрета, как я уже говорил, много столетий лежит у нас под самым носом. Но начиная с 1800 года паразиты делают все, что в их силах, чтобы не дать человеку раскрыть секрет, хотя после Бетховена, Гете и Вордсворта это должно было стать совершенно неотвратимым. Успех паразитов объясняется тем, что они используют привычку человека к такой нечеткости видения, его склонность тратить время и силы на пустяки. Человеку внезапно приходит в голову гениальная мысль – на мгновение его внимание фокусируется на ней; однако тут же вступает в действие сила привычки, он вдруг ощущает голод, или ему кажется, что у него пересохло в горле, и коварный внутренний голосок нашептывает ему: «Пойди, удовлетвори свои физические потребности, и тогда тебе будет вдвое легче сосредоточиться». Он повинуется – и тут же забывает свою мысль.

Человек постигает этот фундаментальный секрет в тот момент, когда догадывается, что его внимание представляет собой «луч» (или, как это сформулировал Гуссерль, что сознание «обладает направленностью»). Теперь ему остается только научиться поляризовать этот луч. Такой поляризованный луч и способен вызывать телекинетический эффект.

Так вот, братья Грау совершенно случайно поняли, как использовать сознание друг друга в качестве рубинового лазера, чтобы добиться совпадения фаз в луче внимания. Они еще не овладели этим полностью – около 99% энергии луча терялись впустую. Но и оставшегося процента оказалось достаточно, чтобы с легкостью сдвинуть с места тридцатитонный монолит. Его хватило бы и на то, чтобы сдвинуть камень весом хоть в пятьсот тонн, будь у нас под рукой такой камень.

А теперь я перехожу к тому, что произошло вечером 14 октября, когда нас постигла катастрофа. Не знаю, что насторожило паразитов. Может быть, виноват был Жорж Рибо, этот странноватый маленький человечек, которого посвятил в нашу тайну Джоберти. Рибо написал множество книг по телепатии, магии, спиритизму и так далее под такими названиями, как «Тайный храм»или «От Атлантиды до Хиросимы», и основал журнал «Les Horizons de l‘Avenir»٭٭. Было бы, пожалуй, несправедливо утверждать, будто Джоберти проявил неосторожность, вербуя его. Рибо был человек острого ума и прекрасный математик. Его книги свидетельствовали о том, что он очень близко подошел к догадке о существовании паразитов сознания. С другой стороны, они были слишком умозрительными, недостаточно научными. Он перескакивал с Атлантиды на атомную физику, с первобытных обрядов на кибернетику и был способен испортить разумное рассуждение об эволюции, сославшись на какой-нибудь неподтвержденный «факт» из спиритической литературы, а в одной и той же сноске мог процитировать рядом какого-нибудь сумасшедшего и серьезного ученого. Он приехал в Диярбакыр специально, чтобы повидаться со мной – человечек маленького роста, с тонким, нервным лицом и горящими, проницательными черными глазами. Он сразу показался мне не столь заслуживающим доверия, как все остальные, несмотря на его ум и обширные знания: уж слишком нервными и порывистыми были его движения. У меня создалось впечатление, что он не слишком уравновешен, а его рассудок не слишком надежен. Райх хорошо выразил это ощущение, сказав: «Ему не хватает бесстрастия».

В десять часов вечера в тот день я что-то писал у себя в комнате. Внезапно я испытал то чувство смутной тревоги, которое всегда свидетельствовало о присутствии паразитов. Все было точно так же, как в моей квартире на Перси-стрит. Решив, что они проводят нечто вроде периодической проверки, я просто прикрыл мою новую индивидуальность старой и принялся размышлять о шахматной задачке. Я нарочно старался думать медленно, как можно тщательнее рассматривая все варианты решения, хотя теперь мог бы найти ответ мгновенным скачком. На полпути к решению я позволил себе отвлечься,

__________________________________________________________________________________________

٭ Беме, Якоб (1575-1624) – немецкий философ, пантеист и мистик.

٭٭ «Горизонты Будущего» (фр.).

встал и налил себе фруктового сока. (Употреблять алкоголь я давно уже перестал: его стимулирующее действие я теперь легко мог заменить мгновенной концентрацией внимания.) Потом я сделал вид, что потерял нить рассуждений, и начал с самого начала. Примерно через полчаса я зевнул и позволил своему мозгу ощутить усталость. Все это время я чувствовал, что они следят за мной, и на этот раз на более глубоком уровне сознания, чем на Перси-стрит. Год назад, подвергшись такому наблюдению, я бы не испытал даже чувства подавленности: они находились далеко за пределами уровней, на которых их можно сознательно или подсознательно обнаружить.

Улегшись в постель, я уже через десять минут почувствовал, что они удалились, и принялся размышлять, что бы они могли со мной сделать, если бы решились «напасть». Конечно, я не был в этом абсолютно убежден, но мне казалось, что мое сознание достаточно сильно, чтобы противостоять даже исключительно активному нападению.

В полночь у меня зазвонил видеофон. Это был Райх, и по лицу его было видно, что он встревожен.

– Они у вас побывали?

– Да. Ушли час назад.

– А от меня – только что. Это у меня первая встреча с ними, и мне как-то не по себе. Они сильнее, чем мы думали.

– Ну, не знаю. Мне кажется, это просто что-то вроде регулярной проверки на всякий случай. Вам удалось скрыть свои мысли?

– О да. К счастью, я как раз работал над этими надписями на Абхотовом камне, так что достаточно было сосредоточиться на них и думать вполсилы.

– Позвоните мне, если понадобится помощь, – предложил я. – Может быть, нам стоит попробовать настроить сознание так, чтобы фазы у обоих совпадали – как у братьев Грау. Возможно, это сработает.

Я заснул. На всякий случай я даже позволил своему сознанию медленно погрузиться в сон, как прежде, а не выключил его, как выключают свет.

Проснулся я с чувством подавленности, похожим на похмелье или на начинающееся нездоровье. Мой мозг словно заржавел или онемел, как немеет тело, когда спишь в неудобной позе. Я мгновенно понял, что с шутками покончено. Пока я спал, паразиты подкрались и захватили меня в плен, связав по рукам и ногам.

Теперь, когда это случилось, все выглядело вовсе не так страшно, как я ожидал. Я всегда думал, что их присутствие будет вызывать у меня отвращение, но вместо этого я просто ощущал в себе нечто чуждое, причем это ощущение имело какой-то, я бы сказал «металлический», привкус.

Мысль о сопротивлении мне и в голову не приходила. В тот момент я был как человек, который попал под арест и у которого есть только один шанс выжить – убедить своих тюремщиков, что они просто ошиблись адресом. Поэтому я реагировал на случившееся в точности так, как реагировал бы год назад: с некоторым страхом, растерянностью, но без особой паники и с уверенностью, что это просто легкое недомогание, которое можно будет вылечить таблеткой аспирина. Я заставил свое сознание перебрать все события предыдущего дня в поисках причины нездоровья.

Примерно полчаса ничего не происходило. Я лежал, совершенно пассивный и не слишком обеспокоенный, размышляя о том, не оставят ли они меня в покое сами. Я чувствовал, что в случае необходимости смогу отогнать их, применив силу.

Потом я начал понимать, что из этого ничего не выйдет. Они знали, что я о них знаю; они знали, что я только притворяюсь незнающим. И когда они поняли, что это известно и мне, началась следующая стадия. Они принялись давить на мое сознание – в прежние времена такого давления было бы вполне достаточно, чтобы лишить меня рассудка. Как физическая тошнота порождает ощущение физического томления, точно так же и давление, которое оказывали они, порождало у меня ощущение душевного томления, какой-то душевной тошноты.

Очевидно, мне следовало оказать сопротивление, но я все же решил не раскрывать свои карты и пока начал сопротивляться пассивно, как будто и не догадывался об их давлении. По-видимому, для них это выглядело так, словно они пытаются сдвинуть с места стотонный камень. Давление усиливалось, но я чувствовал спокойную уверенность в своих силах, зная, что в состоянии противостоять нажиму даже в пятьдесят раз более сильному.

Однако полчаса спустя я уже чувствовал себя так, словно усилием воли держал на весу целую гору величиной с Эверест. У меня все еще оставался немалый запас сил, но вскоре он мог оказаться исчерпанным. Мне ничего не оставалось делать, как раскрыть карты. Напрягшись, словно человек, разрывающий узы, я отшвырнул от себя паразитов, потом сфокусировал луч своего внимания настолько, что его интенсивность приблизилась к интенсивности оргазма, и направил луч на них. Я мог бы сделать его и еще в десять раз интенсивнее, но не хотел, чтобы им стали известны все мои возможности. Я все еще сохранял спокойствие и не испытывал никакой паники. В каком-то смысле эта схватка даже доставляла мне удовольствие. Если бы я одержал победу, это означало бы, что на будущее мне уже не придется так тщательно сдерживать свои силы: им теперь в любом случае все известно.

Однако результат моих усилий меня разочаровал. Груз свалился с моего сознания, паразиты отступили, но у меня было ощущение, что они остались невредимы, как будто я сражался с тенью. Было бы гораздо приятнее почувствовать, что мои удары достигли цели, как чувствует это боксер, послав противника в нокдаун; но, очевидно, этого не произошло.

Немедленно после этого паразиты вновь перешли в атаку. На сей раз она была такой внезапной и стремительной, что я оказался вынужден парировать ее без всякой подготовки. Я чувствовал себя так, будто защищаю собственный дом от нападения шайки бродяг. Моими противниками были существа низшего порядка, этот отвратительный сброд не имел никакого права находиться в моем сознании. Как крысы из сточной канавы, они обнаглели, уверовав в свои силы, и теперь я должен показать им, что не потерплю этого. Страха перед ними я не чувствовал, зная, что сражаюсь на собственной территории. И как только они вернулись, я нанес им новый сокрушительный удар, от которого они снова бросились врассыпную.

Непосвященные время от времени спрашивают меня, действительно ли я «вижу» паразитов и считаю, что они имеют какую-то определенную форму. На это я отвечаю – нет. Чтобы понять ощущения, о которых я говорю, представьте себе такую картину. Вам жарко, вы устали, все на свете идет как-то не так. Только вы начинаете переходить улицу, как перед вами проносится автобус, едва не отдавив вам ногу; весь мир кажется вам враждебным, словно выстроившаяся в два ряда толпа хулиганов, через которую вам предстоит пройти. Привычное чувство безопасности исчезло, все представляется пугающе хрупким и ненадежным. Вот так и чувствует себя человек, подвергшийся нападению паразитов. Прежде я принимал все это за обычный приступ пессимизма и плохого настроения и тут же находил какой-нибудь повод для беспокойства, чтобы их оправдать. Каждый из нас участвует в таких схватках по сто раз на дню. Но победу в них одерживают только те, кто способен отбросить привычные отрицательные переживания, преодолеть тревогу, обрести целеустремленность и веру в победу. Как черпать силы для этого в собственной «тайной внутренней жизни», известно всем, просто тренировка, которую я прошел за последние месяцы, облегчила мне доступ к этой тайной жизни. Источником моей силы был оптимизм, «позитивное мышление», если можно использовать здесь это сомнительное выражение.

Моя схватка с паразитами продолжалась, наверное, с час. Я не позволял себе задумываться о том, что случится, если их многие миллионы и они смогут атаковать меня неделю за неделей, пока мое сознание не придет в полное истощение. Как только эта мысль приходила мне в голову, я отгонял ее, хотя в этом, конечно, и состояла главная опасность.

К пяти утра я был немного утомлен, но не испытывал никакой депрессии. И тут у меня появилось ощущение, что они получили подкрепление и готовятся к новой атаке. На этот раз я решил рискнуть и подпустить их поближе: мне хотелось выяснить, могу ли я причинить им действительный ущерб. Они навалились на меня, как огромная разъяренная толпа, теснясь все ближе и ближе, пока я не почувствовал, что вот-вот задохнусь. Ощущение было ужасное – словно кто-то, держа вашу руку в тисках, понемногу завинчивает их. Давление усиливалось, но я все еще не оказывал сопротивления. Наконец, поняв, что больше мне не выдержать, я собрал все силы своего сознания и нанес удар, как будто выстрелив из пушки в самую гущу толпы. На этот раз ошибки быть не могло: хоть они и были не тяжелее мушиного роя, но скопились в таком множестве, что не успели вовремя отступить, и я с удовлетворением почувствовал, что причинил им заметный ущерб.

После этого на полчаса наступило затишье. Паразиты все еще находились здесь, рядом, но было очевидно, что они заметно обескуражены. Позже я понял, почему. За эти месяцы подготовки я научился черпать из своих внутренних источников огромные количества душевной энергии, не уступающие по силе взрыву водородной бомбы. До сих пор я еще ни разу не пользовался этой энергией и не имел представления о ее мощи. Паразиты, накинувшиеся на меня, как полчища крыс на котенка, вдруг обнаружили, что вместо котенка наткнулись на могучего тигра, – неудивительно, что это их ошеломило.

Я испытывал полное удовлетворение. Хоть я и напряг все свои силы, чтобы дать отпор, никакого истощения я не ощущал и чувствовал себя таким же свежим и сильным, как обычно. Воодушевленный успехом, я был уверен, что смогу продержаться так не одну неделю.

Однако когда за занавесками стало светать, я понял, что мне предстоит нечто такое, чего я не ожидал. У меня появилось странное ощущение – словно мои ноги вдруг оказались погружены в холодную воду, которая понемногу поднимается все выше и выше. Только спустя некоторое время я сообразил, что они атакуют меня из такой части моего сознания, о самом существовании которой я и не подозревал. Я был силен своими знаниями, но мне следовало бы понимать, что мои знания о собственном внутреннем мире так же жалки и ничтожны, как знания астронома, который, изучив лишь Солнечную систему, считает, что ему известна вся Вселенная.

Область, откуда меня теперь атаковали паразиты, находилась намного глубже, чем все, что я знал о собственном «я». Правда, я и раньше иногда задумывался над такой возможностью, но всякий раз откладывал ее исследование на более позднее время (и правильно делал). Мне часто приходило в голову, что жизнь человека целиком основывается на предпосылках, которые мы воспринимаем как данное. Ребенок воспринимает как данное своих родителей и свой дом; позже он начинает воспринимать как данное свою страну и общество. Эти подпорки нам необходимы, потому что мы всегда должны от чего-то отталкиваться. Ребенок, не имеющий ни родителей, ни дома, вырастает с ощущением постоянно грозящей ему опасности. Бывает, что и ребенок, выросший в уютном доме, впоследствии принимается критиковать своих родителей или даже совсем отвергает их (хотя это и маловероятно), но он начинает это делать лишь тогда, когда твердо стоит на собственных ногах.

Оригинальным мыслителем человек может стать только после того, как одну за другой выбьет у себя из-под ног эти подпорки. Он может по-прежнему любить своих родителей или свою страну, но он любит их с позиции силы – силы, в основе которой лежит отторжение.

Однако большинство людей так и не способно научиться стоять на собственных ногах. Они ленивы и предпочитает опираться на подпорки. Человек может бесстрашно развивать самые смелые и оригинальные математические теории, но в то же время оставаться под башмаком у своей жены. Он может быть свободомыслящим философом и при этом в большей степени, чем он сам готов признать, жаждать восхищения друзей, учеников и поклонников. Короче говоря, люди никогда не отказываются от всех подпорок сразу: они подвергают сомнению лишь некоторые из них, но остальные продолжают принимать как данное.

Я был так поглощен увлекательным путешествием по новым континентам духа, освобождением от своей прежней индивидуальности и многими усвоенными ею предпосылками, что совершенно не сознавал, насколько прочно еще опираюсь на десятки других, столь же привычных предпосылок. Например, понимая, что моя индивидуальность претерпела большие изменения, я все еще сохранял ощущение собственного «я», а ведь оно подобно якорю, лежащему на самом дне глубочайшего моря. Я все еще воспринимал себя частью человечества. Я все еще смотрел на себя как на обитателя Солнечной системы и Вселенной, существующей в определенном пространстве-времени. Я принимал пространство и время как данное. Мне не приходило в голову задуматься о том, где я находился до своего рождения и где окажусь после смерти. Я даже не осознавал, что существует проблема моей смерти – все мысли об этом я откладывал на потом.

А теперь паразиты, спустившись на дно моей личности, принялись подрывать сами ее основы – яснее выразиться я не могу. Не то чтобы они в буквальном смысле слова начали вытаскивать из дна все эти якоря, – нет, это превышало их силы. Однако они оказались способны сотрясать якорную цепь, и я внезапно ощутил неуверенность в себе на таком уровне, который без всяких колебаний принимал как данное. Передо мной вдруг возник вопрос – а кто я такой, в самом глубоком смысле этого слова? Подобно смелому мыслителю, который отвергает патриотизм и религию, я отверг все обычные обстоятельства, которые определили мою индивидуальность: случайность моего рождения в данном месте и в данное время, случайность появления на свет в виде человека, а не собаки или рыбы, случайность, наделившую меня могучим инстинктом жизни. Отбросив все эти случайности, я превратился в голый клочок чистого сознания, противопоставляющий себя всей Вселенной. Но тут я понял, что это так называемое «чистое сознание» так же произвольно и случайно, как и мое имя. Противопоставлять себя Вселенной оно в состоянии лишь путем навешивания на нее ярлыков. Как может существовать «чистое сознание», если я воспринимаю вот этот предмет как книгу, а вон тот как стол? Моими глазами видит Вселенную все та же крохотная человеческая индивидуальность, и стоило мне попытаться выйти за ее пределы, как все превращалось в пустоту.

Все это были отнюдь не праздные размышления. Я с боем пробивался вглубь, чтобы достигнуть какой-то твердой почвы, на которую мог бы опереться в борьбе с паразитами. А у них хватило хитрости показать мне, что я стою над бездной. Я внезапно осознал, что мы принимаем как данное пространство и время, хотя смерть выводит нас за их пределы. Мне стало ясно: то, что мы называем «существованием», означает существование в пространстве и времени, а эта Вселенная пространства и времени вовсе не абсолютна. Все на свете внезапно обернулось нелепостью, и впервые что-то внутри меня дрогнуло от жуткого ощущения слабости и неуверенности. Все, что я в этой Вселенной принимал как данное, теперь, очевидно, подлежало сомнению, все могло оказаться иллюзией. Как мыслителя меня завела в ловушку прежняя романтическая привычка – считать, что злоключения тела ничем не грозят духу, что тело – нечто тривиальное и частное, а дух – нечто универсальное и всеобщее. При таком подходе сознание, естественно, выступает в роли вечного, неподвластного страху наблюдателя. Но теперь я с полной ясностью почувствовал, что если произвольна сама Вселенная, то и мое сознание столь же случайно и уязвимо, как моё тело. В такие моменты невольно вспоминаешь пережитые периоды забытья и бреда, когда сознание представляется даже более уязвимым, чем тело, и закрадывается мысль, что дух спасает от распада лишь стойкость тела.

Дата добавления: 2015-06-04