Вводные замечания 6 страница

Когда мы пришли, я налил нам обоим апельсинового сока. Теперь Райх понимал, почему я хотел, чтобы голова у нас оставалась ясной, и даже не стал курить. Я протянул ему папку с «Размышлениями на исторические темы»и показал отрывок, приведенный выше. Сидя рядом, я еще раз перечитал этот отрывок через его плечо. Он дочитал до конца, встал и принялся молча шагать взад и вперед по комнате. В конце концов я спросил:

– Вы понимаете, что если все это не бред сумасшедшего, то, сообщив это вам, я подвергаю опасности вашу жизнь?

– Это меня не волнует, – ответил он. – Мне и раньше приходилось рисковать жизнью. Но я хотел бы знать, насколько реальна опасность. Я еще не имел дела с этими вампирами сознания, не то что вы, и мне трудно судить.

– Мне тоже. Я знаю не больше вашего. В бумагах Вейсмана много рассуждений на эту тему, но ничего определенного там нет. Нам придется начинать чуть ли не с нуля.

Он пристально посмотрел на меня и спросил:

– Вы на самом деле всему этому верите?

– Хотел бы не верить, – ответил я.

Ситуация была нелепая. Наша беседа напоминала диалог из какого-нибудь романа Райдера Хаггарда٭, только он происходил на самом деле. С полчаса мы вели какой-то довольно бестолковый разговор, потом Райх сказал:

– Во всяком случае, есть одна вещь, которую мы должны сделать немедленно. Мы должны записать все это на пленку и сегодня же сдать ее на хранение в банк. Если за ночь с нами что-нибудь случится, это послужит предостережением. Поскольку нас двое, меньше шансов, что нас сочтут сумасшедшими.

Он был прав. Мы достали мой магнитофон и продиктовали на пленку отрывки из заметок Вейсмана. После этого Райх продиктовал еще несколько своих замечаний. Он сказал, что еще не уверен, не безумие ли все это. Однако это звучит слишком правдоподобно, и он считает такую предосторожность вполне разумной. Причина смерти Вейсмана нам так и не известна, а в нашем распоряжении находится его дневник с записями вплоть до дня самоубийства, и судя по этим записям, он находился в здравом уме.

Когда пленка кончилась, мы запечатали ее в пластиковую коробку и спустились вниз, чтобы поместить в открытый круглые сутки сейф банка «АИУ». Потом я позвонил управляющему банком, сообщил, что мы оставили в сейфе пленку, где записаны кое-какие важные мысли, и попросил хранить ее, пока она нам не понадобится. Все сошло гладко: он решил, что это какая-то важная информация, касающаяся раскопок и компании «АИУ», и пообещал лично за этим присмотреть.

Я сказал, что теперь нам, по-моему, надо как следует выспаться, и объяснил, что, согласно моим представлениям, паразитам труднее контролировать бодрствующее, активное сознание. Договорившись не выключать на ночь соединявшую нас видеолинию на случай, если кому-нибудь понадобится помощь, мы расстались. Хотя еще не было десяти, я без всяких колебаний принял изрядную дозу снотворного и улегся в постель. Как только моя голова коснулась подушки, я заставил себя воздержаться от всяких размышлений перед сном и мгновенно уснул. Я чувствовал, что мысли мои спокойны и уравновешенны, так что удержать их в подчинении не составило для меня большого труда.

На следующее утро, в девять часов, Райх разбудил меня и, судя по всему, испытал большое облегчение, убедившись, что со мной все в порядке. Через десять минут он уже был у меня, и мы сели завтракать.

Только теперь, когда мы сидели в залитой солнцем комнате, попивая ледяной апельсиновый сок, нам впервые пришли в голову кое-какие полезные мысли по поводу паразитов сознания. Мы чувствовали себя свежими и бодрыми и записывали все свои разговоры на пленку. Прежде всего мы принялись рассуждать, насколько возможно сохранить в тайне от них то, что мы узнали. Мы пришли к выводу, что это нам неизвестно. Впрочем, Вейсман прожил в такой ситуации целых шесть месяцев – это могло означать, что непосредственная опасность нам пока не грозит. Больше того, они точно знали, что Вейсман догадался об их существовании, и активно противодействовали его попыткам о них думать. Другими словами, он с самого начала был обречен. Я же, когда накануне читал «Размышления на исторические темы», не ощутил никаких признаков постороннего присутствия в моем сознании, а после того, как преодолел первое ощущение тревоги и страха, чувствовал себя необыкновенно здоровым – и физически, и духовно. Поэтому я был готов принять вызов. (Бабушка как-то рассказывала

__________________________________________________________________________________________

٭ Хаггард, Райдер Генри (1856-1925) – английский писатель, автор приключенческих романов, действие которых происходит в экзотических и загадочных странах.

мне, что в первые дни последней мировой войны все почему-то выглядели особенно веселыми и жизнерадостными – теперь я это прекрасно понимал.)

Итак, «они», возможно, пока еще не осознали, что тайна Вейсмана раскрыта. Удивляться этому не следовало. Мы не знали их численности – если только к ним вообще применимо понятие численности, – но вряд ли они в состоянии следить за каждым из пяти миллиардов человек, живущих на Земле, так что опасность, вероятно, не столь уж велика. «Предположим, – сказал Райх, – что теория Юнга верна и что человечество имеет единое общее сознание. Предположим также, что паразиты населяют самые большие глубины этого океана и стараются не показываться близко к его поверхности, боясь разоблачения. В этом случае они могут на протяжении многих лет так и не узнать, что именно нам известно, если только мы не выдадим себя, как Вейсман, и не заставим их насторожиться».

Но теперь возникла новая проблема. Накануне вечером мы оба пришли к выводу, что лучший способ узнать о паразитах побольше – это экспериментировать с препаратами, которые позволят нам заглянуть в глубины собственного сознания. Однако теперь мы поняли, что это было бы опасно. Нет ли какой-нибудь возможности проникнуть в глубины сознания без помощи таких препаратов?

К счастью, на эту тему у Вейсмана было написано очень много. Мы обнаружили это в тот же день, просматривая подряд, страницу за страницей, его «Размышления». Феноменология Гуссерля – вот метод, который нам был нужен. Гуссерль пытался нанести на карту «структуру сознания» (или, лучше сказать, его «географию»), пользуясь одними лишь логическими рассуждениями. И чем больше мы размышляли, тем больше убеждались, что это вполне разумно. Если вам нужно нанести на карту неведомый континент – ну, скажем, джунгли Венеры, – то незачем тратить время, блуждая в чаще деревьев: нужно воспользоваться приборами и вертолетом. Важнее всего научиться распознавать, что находится под вами, – научиться по цвету отличать болота от сухих мест и так далее. А применительно к географии человеческого сознания решение проблемы состоит не в том, чтобы погружаться с головой в мир подсознательного, а в том, чтобы научиться описывать словами уже о нем известное. Имея карту, я могу добраться пешком из Парижа в Калькутту; без карты я рискую забрести в Одессу. Точно так же, имея аналогичную «карту» человеческого сознания, мы можем обследовать всю территорию, простирающуюся между смертью и мистическим прозрением, между кататонией и гениальностью.

Попробую выразить это иначе. Человеческое сознание похоже на гигантский электронный мозг, наделенный необычайными способностями. Однако человек, к несчастью, не умеет с ним обращаться. Каждое утро, проснувшись, он подходит к пульту управления этим громадным мозгом и начинает крутить рукоятки и нажимать на кнопки. В этом и заключается вся нелепость ситуации: имея в своем распоряжении громадный механизм, человек может заставить его выполнять лишь самые элементарные действия, решать лишь самые простые повседневные проблемы. Правда, есть люди, которых мы называем гениями, – те, кто способен заставить этот механизм делать куда более интересные вещи: писать симфонии и поэмы, или открывать математические законы. И есть еще горсточка людей, которая, может быть, важнее всех остальных, – те, кто использует этот механизм, чтобы изучить его собственные возможности, чтобы выяснить, что еще можно сделать с его помощью. Они знают, что он способен создать симфонию «Юпитер», или «Фауста», или «Критику чистого разума», или многомерную геометрию. Однако эти произведения были созданы в каком-то смысле случайно или, во всяком случае, инстинктивно. Столь же случайно были сделаны и многие великие научные открытия, но раз уж они сделаны, первейший долг ученого – изучить скрытые законы, ими управляющие. А этот электронный мозг – величайшая из всех тайн, ибо, узнав его секрет, человек станет богом. И если так, то можно ли использовать сознание для более высокой цели, чем изучение законов сознания? К этому и сводится смысл, вкладываемый в слово «феноменология» – может быть, самое важное слово во всем словаре человечества.

Огромность задачи, стоявшей перед нами, пугала нас, но не приводила в отчаяние. Ученый не может прийти в отчаяние, когда перед ним открывается перспектива бесконечных открытий. Снова и снова – наверное, не одну тысячу раз на протяжении нескольких следующих месяцев – мы говорили друг другу: конечно, можно понять, зачем вампирам надо оставаться незамеченными. Для них все зависит от того, будет ли человечество по-прежнему воспринимать болезнь своего духа как неизбежность, считать ее своим естественным состоянием. А как только оно в этом усомнится и начнет борьбу с этим состоянием, его ничто не сможет остановить.

Помню, что через несколько часов мы спустились в кафе выпить чаю (мы решили, что кофе тоже можно причислить к опасным препаратам, и его следует избегать). Переходя площадь перед зданием «АИУ», мы поймали себя на том, что смотрим на попадавшихся навстречу людей с какой-то жалостью, как боги смотрят на простых смертных. Они так погружены в свои мелкие заботы, так поглощены своими жалкими личными планами и мечтаниями, в то время как мы наконец-то имеем дело с реальностью – с единственной подлинной реальностью, с реальностью эволюционирующего сознания.

Один непосредственный результат я заметил сразу. Я начал избавляться от лишнего веса, и мое физическое состояние стало просто идеальным. Спал я глубоко и крепко, а просыпаясь, чувствовал себя свежим и абсолютно здоровым. Мои мыслительные процессы стали удивительно четкими. Я мыслил спокойно, неспешно, почти педантично. Оба мы понимали, как это важно. Вейсман сравнивал паразитов с акулами; так вот, лучший способ для пловца привлечь акул – это плескаться и шуметь на поверхности воды. Совершить эту ошибку мы не собирались.

Мы вернулись на раскопки, однако вскоре под разными благовидными предлогами ограничили время нашего присутствия там лишь самым необходимым минимумом. Это было не так уж сложно: почти все, что еще оставалось сделать, было делом не столько археологов, сколько инженеров. Во всяком случае, Райх уже подумывал, не переправить ли свое оборудование в Австралию, чтобы исследовать местность, описанную Лавкрафтом в «Тени из другого времени»: все, что стало нам известно, не оставляло сомнений, что Лавкрафт обладал способностью к ясновидению, и эту возможность стоило изучить. А пока мы просто решили отдыхать весь август, сославшись на то, что наступил жаркий сезон.

Оба мы постоянно держались начеку, не появятся ли какие-нибудь признаки присутствия паразитов. Работа шла без сучка и задоринки: мы по-прежнему чувствовали прилив сил, как физических, так и умственных, и от нас не ускользнули бы ни малейшие следы «вмешательства» в наше сознание, о котором писал Вейсман. Однако ничего подобного мы не замечали, и это нас немного озадачивало. В чем тут дело, я понял, когда в начале октября съездил в Лондон. Истекал срок аренды моей квартиры на Перси-стрит, и я никак не мог решить, стоит ли возобновлять договор. Поэтому я взял билет на утреннюю ракету до Лондона и уже к одиннадцати утра был в своей квартире. В тот самый момент, как я вошел, мне стало ясно: они за мной следят. Долгие месяцы ожидания обострили мою чувствительность. В прежние времена я не обратил бы внимания на внезапное ощущение подавленности и какой-то смутной опасности, приписав его несварению желудка. Но за это время я многому научился. Я знал, например, что когда человек испытывает внезапное содрогание, – в таких случаях обычно говорят «кто-то прошел по моей могиле», – это обычно сигнал тревоги: один из паразитов по неосторожности слишком приблизился к поверхности сознания, и такое содрогание означает, что человек ощутил его присутствие.

Войдя в комнату, я сразу же почувствовал, что паразиты сознания находятся там и следят за мной. Это, наверное, звучит немного странно – говорить, что они были в моей комнате, хотя до сих пор я утверждал, что они живут внутри меня. Но все дело в недостаточности нашего повседневного языка. В определенном смысле всеобщее сознание и всеобщее время-пространство совпадают – это хорошо понимал Уайтхед٭. На самом деле сознание не находится «внутри» нас, как, например, сердце или легкие. Наша индивидуальность – это нечто вроде завихрения на поверхности моря сознания, это отражение полного единства всего человечества. Поэтому в тот момент, когда я вошел в свою комнату, паразиты в одно и то же время и находились внутри меня, и поджидали меня там. В комнате лежали бумаги Вейсмана, которые они стерегли.

Долгие недели тренировки не пропали даром. Я позволил своему сознанию отступить под их внимательным наблюдением, как сгибается дерево от порыва ветра или как больной поддается болезни. У меня снова появилось ощущение, словно за мной наблюдают не столько акулы, сколько осьминоги – злобные, но малоподвижные существа. Я занялся своими делами, делая вид, что их не замечаю. Я даже подошел к шкафам с бумагами и заглянул в них, позволив верхнему слою своего сознания при виде папок с заметками по психологии испытать обычное безразличие. Только теперь мне стало ясно, какую новую мощь обрело мое сознание. Я уже не отождествлял себя с тем существом, которое еще два месяца назад счел бы «настоящим Гилбертом Остином», – точно так же, как хозяин театра марионеток не отождествляет себя со своими куклами. Но в то же время, чувствуя, что паразиты следят за мной, я влился в свое прежнее «я», превратившись, можно сказать, в его пассажира. Я не боялся себя выдать – для этого я слишком хорошо владел собой. Я подключился к прежнему «Гилберту Остину», и теперь это он ходил по комнате, звонил в Хэмпстед, чтобы узнать, как здоровье миссис Вейсман, и договаривался с

__________________________________________________________________________________________

٭ Уайтхед, Альфред Норт (1861-1947) – англо-американский математик, логик и философ; начиная с 20-х гг. развивал «философскую космологию», родственную платонизму.

одной складской фирмой, что она примет на хранение мебель (которая принадлежала мне) вместе со шкафами Вейсмана. После этого я спустился вниз, переговорил с домовладельцем, а потом отправился в Британский музей и провел остаток дня, беседуя с Германом Беллом, который заведовал там отделом археологии. Все это время я чувствовал, что еще нахожусь под наблюдением паразитов, хотя уже и не слишком пристальным. С того момента, как я отдал транспортной компании распоряжение вывозить шкафы с бумагами, интерес паразитов ко мне явно упал.

Почти двое суток я заставлял свой мозг заниматься исключительно повседневными делами, связанными с раскопками в Кара-тепе. Это не так трудно, как может показаться: все дело в том, чтобы вжиться в свою роль, подобно актеру, действующему по системе Станиславского: разделять восторги Белла по поводу раскопок и так далее. Я разъезжал по Лондону, встречался с приятелями, даже дал заманить себя на «маленький прием», где со мной носились как со знаменитостью. (Прием оказался невероятно парадным и многолюдным: как только я дал обещание приехать, хозяйка обзвонила не меньше сотни гостей.) Я нарочно позволял своему сознанию функционировать, как раньше, – то есть скверно. Я позволил себе слишком возбудиться, потом впасть в депрессию. В самолете на обратном пути я позволил себе поразмышлять о том, не было ли это пустой тратой времени, и решил, что больше никогда не соглашусь выступать в роли светского льва.

Когда вертолет «АИУ» приземлился в Диярбакыре, у меня было ощущение, что небо вновь чисто, но на всякий случай я продолжал обуздывать свои мысли еще на протяжении сорока восьми часов. Райх, к счастью, опять был на раскопках, так что у меня не было искушения ослабить бдительность. Но как только он вернулся, я рассказал ему обо всем. Я сказал, что после того, как шкафы с бумагами были сданы на хранение, интерес паразитов ко мне, как мне кажется, свелся к нулю. Однако оба мы решили по-прежнему держаться настороже и избегать чрезмерной самоуверенности.

Теперь у меня появилась новая теория, касающаяся паразитов. Очевидно, они не в состоянии постоянно следить за каждым человеком. Но почему в таком случае люди не могут выйти из-под их влияния тогда, когда паразитов поблизости нет, как это удалось нам?

Этот вопрос мучил нас целый день. Ответ на него нашел Райх. Он разговаривал с женой Эверетта Ребке, президента компании «АИУ»; ее муж только что улетел на неделю на Луну отдохнуть и подлечиться. Она сказала, что его нервы в очень плохом состоянии. «Но почему? – спросил Райх. – Ведь дела компании идут прекрасно». «Да, конечно, – ответила она. – Но когда человек стоит во главе такой большой компании, его постоянно одолевают заботы, он просто не может остановиться».

Так вот в чем дело! Как это просто и самоочевидно, если только об этом задуматься! Психологи много лет твердят нам, что человек – всего-навсего машина. Лорд Лестер уподоблял человека старинным часам с заводной пружиной. Одна-единственная душевная травма, перенесенная в детстве, может стать причиной невроза, который продлится всю жизнь, а одна или две счастливых минуты, выпавшие на долю ребенка, могут сделать его на всю жизнь оптимистом. Тело способно за неделю уничтожить микробов, вызывающих физическую болезнь, но сознание сохраняет семена душевного нездоровья или страха до самой смерти. Почему? Потому что, когда дело касается жизненных сил, сознание склонно к косности; оно живет привычками, и расстаться с этими привычками, особенно вредными, ему невероятно трудно.

Другими словами, человек, однажды подпавший под влияние паразитов сознания, превращается в нечто вроде часов с заведенной пружиной, которые требуют к себе внимания лишь раз в год. Кроме того, Вейсман обнаружил, что и люди способны воздействовать друг на друга, а это экономит паразитам немало сил. Родители передают свое восприятие жизни детям; даже один угрюмый писатель-пессимист, наделенный талантом, может повлиять на целое поколение писателей, которые, в свою очередь, оказывают влияние почти на всех представителей образованного класса.

Чем больше мы узнавали о паразитах сознания, тем яснее нам становилось, насколько все это ужасающе просто, и тем более невероятным казалось везение, благодаря которому мы случайно наткнулись на их тайну. Лишь много времени спустя мы поняли, что «везение» – слово столь же негодное и нечеткое, как и большинство абстрактных понятий в нашем языке, и что в действительности дело совсем в другом.

Естественно, мы немало говорили о том, кому еще можно доверить нашу тайну. Это была нелегкая проблема. Нам удалось заложить неплохое начало, однако даже один неверный шаг мог погубить все. Прежде всего, нужно было убедиться, что избранные нами люди внутренне готовы воспринять то, что мы собираемся им сообщить. Дело не в том, что нас могли принять за сумасшедших – это уже не так нас волновало, – а в том, как бы неосторожно выбранный «союзник» нас не выдал.

Мы прочитали множество литературы по психологии и философии, чтобы выяснить, нет ли среди их авторов людей, которые уже пытались сделать шаг в нужном направлении. Несколько таких авторов нашлось, но мы все еще старались быть как можно осторожнее. К счастью, мы с Райхом быстро освоили технику феноменологического мышления: ни один из нас не был философом и не имел предвзятых мнений, от которых нужно было бы избавляться, и поэтому семена, брошенные Гуссерлем, упали на плодородную почву. Но нам предстояла нелегкая битва, и нужно было найти способ обучать людей внутренней дисциплине. Здесь мало положиться на природный ум человека – его нужно научить защищаться от паразитов сознания, и сделать это в самый кратчайший срок.

Дело здесь вот в чем. Стоит один раз понять, как нужно должным образом пользоваться своим мозгом, и все остальное усваивается легко. Суть в том, чтобы преодолеть привычку, приобретенную человеком на протяжении миллионов лет, – привычку уделять все свое внимание внешнему миру, считать воображение лишь способом бегства от него, а не дверью, ведущей в обширные неведомые страны мира внутреннего. Нужно привыкнуть размышлять о том, как работает собственный мозг. Не просто «мозг» в обыденном смысле слова, но также и эмоции и восприятие. Между прочим, как я вскоре обнаружил, труднее всего осознать, что эмоции – тоже разновидность восприятия. Обычно мы отводим для них отдельную полочку. Я смотрю на человека и «вижу» его – это объективное восприятие; ребенок смотрит на него и говорит: «У, какой противный!», – он воспринимает его эмоционально, и мы говорим, что это субъективное восприятие. Мы не отдаем себе отчета в том, насколько нелепа такая классификация и насколько она запутывает нас. В определенном смысле эмоции ребенка – это тоже восприятие. Но в гораздо более важном смысле наше «видение» – это тоже эмоция.

Представьте себе на минуту, что происходит, когда вы пытаетесь навести на фокус бинокль. Вы поворачиваете колесико, но видите пока еще только смутные пятна. Но после очередного поворота колесика все вдруг становится ясным и отчетливым. Теперь представьте себе, что происходит, когда вам говорят: «Вчера ночью умер такой-то». Обычно ваше сознание так занято всякими другими делами, что вы вообще ничего не почувствуете – или, точнее, испытаете лишь смутные, расплывчатые чувства, словно ваш бинокль не в фокусе. Позже, может быть, несколько недель спустя, когда вы сидите и читаете в своей комнате, что-то напомнит вам о том, кто недавно умер, и вас внезапно охватит острое чувство горя: теперь это чувство оказалось в фокусе. Что еще нужно, чтобы убедить вас, что чувство и восприятие – это, в сущности, одно и то же?

Я пишу исторический, а не философский труд, и не намерен глубоко вдаваться в проблемы феноменологии. (Я сделал это в других своих книгах и могу рекомендовать, кроме них, труды лорда Лестера, которые служат прекрасным введением в предмет.) Но кое-какое знание философии необходимо, чтобы понять историю борьбы с паразитами сознания. Ибо, как мы поняли, когда начали размышлять об этом, главное оружие паразитов – нечто вроде «глушителя сознания», аналогичного глушителю, который употребляется для вывода из строя радиолокаторов.

Человеческое сознание постоянно прощупывает, сканирует Вселенную. «Бодрствование человеческого «я» – это восприятие». Точно так же астроном постоянно прощупывает небо своими приборами в поисках новых планет. Чтобы обнаружить их, он сравнивает прежние фотографии звезд с новыми. Если звезда изменила свое положение, значит, это не звезда, а планета. Наш ум и чувства тоже постоянно прощупывают Вселенную в поисках «смысла вещей». «Смысл» появляется, как только мы, сравнив два комплекса ощущений, вдруг видим в них что-то новое. Вот самый простой пример: когда ребенок впервые сталкивается с огнем, у него создается представление об огне как о чем-то очень приятном, теплом, ярком, интересном. Если он теперь сунет в огонь палец, он узнает об огне нечто новое – что огонь жжется. Но он не делает из этого вывод, что огонь всегда плох, – разве что это очень пугливый и нервный ребенок. Он сопоставляет между собой оба представления, как астроном сопоставляет две звездных карты, и отмечает про себя, что у огня есть два разных свойства, которые нужно отличать друг от друга. Такой процесс называется обучением.

Теперь представьте себе, что паразиты сознания намеренно «смазывают» наши чувства, когда мы пытаемся сравнить два комплекса ощущений. То же самое случится, если они подсунут астроному очки с дымчатыми стеклами: он будет изо всех сил вглядываться в обе звездные карты, но мало что в них разглядит. В подобной ситуации нам трудно обучаться на опыте. А человек слабый или нервный в ходе такого обучения придет к совершенно неверным выводам – например, что огонь «плохой», потому что он жжется.

Я приношу извинения читателям, не питающим склонности к философии, за эти разъяснения, но они очень важны. Цель паразитов – не дать людям полностью использовать свои возможности, и они достигают ее, глуша эмоции, смазывая наши чувства, чтобы мы лишились способности к обучению и по-прежнему пребывали в некоем умственном тумане. «Размышления на исторические темы»Вейсмана были попыткой проанализировать историю последних двух столетий, чтобы понять, как именно паразиты вели наступление на человечество. И это Вейсману удалось. Возьмите поэтов-«романтиков» начала XIX века – таких, как Вордсворт, Байрон, Шелли, Гете. Они многим отличались от поэтов предыдущего столетия – Драйдена, Поупа и других. Их сознание было подобно мощному биноклю, многократно увеличивающему картины человеческой жизни. Когда Вордсворт ранним утром глядел на Темзу с Вестминстерского моста, его сознание, подобно мощной динамомашине, внезапно с ревом набирало обороты и получало возможность сопоставить между собой огромное множество пережитых мыслей и чувств. На какое-то мгновение он мог видеть человеческую жизнь с гигантской высоты, как парящий орел, а не с уровня земли, как червь. А когда человек так видит жизнь – будь он поэт, ученый или государственный деятель, – он испытывает ощущение огромного могущества и силы духа, он прозревает сущность жизни, смысл эволюции человека.

И как раз в этот момент истории, именно тогда, когда человеческое сознание совершило этот потрясающий эволюционный скачок вперед – ибо эволюция всегда происходит скачками, точно так же, как электрон скачком переходит с одной орбиты на другую, – в этот момент паразиты и нанесли свой массированный удар. Их план действий был коварен и имел дальний прицел. Они начали манипулировать лучшими умами нашей планеты. К тому, чтобы понять эту истину, был близок Толстой, когда он писал в «Войне и мире», что отдельная личность почти не играет роли в исторических событиях, что ими движут механические силы. Действительно, все участники той войны с Наполеоном двигались механически, подобно шахматным фигуркам, которые передвигали паразиты сознания.

Среди ученых паразиты поощряли догматические, материалистические взгляды. Каким образом? Паразиты внушали ученым глубокое чувство психологической неуверенности в себе, заставлявшее их с готовностью хвататься за мысль о науке как о «чисто объективном» знании – в точности так же паразиты пытались направить разум Вейсмана на математические проблемы и шахматную игру.

Столь же коварно паразиты подрывали дух художников и писателей. Они, вероятно, с ужасом смотрели на таких гигантов, как Бетховен, Гете, Шелли, понимая, что нескольких десятков их достаточно, чтобы человек смог прочно закрепиться на новой стадии эволюции. Поэтому и были сведены с ума Шуман и Гельдерлин, превращен в пьяницу Гофман, в наркоманов – Колридж и Де Куинси. Гениальных людей истребляли беспощадно, как мух. Неудивительно, что у великих художников XIX столетия появилось такое чувство, будто весь мир обратился против них. Неудивительно, что отчаянная попытка Ницше призвать к оптимизму была так быстро пресечена его скоротечным сумасшествием. Я больше не буду здесь углубляться в эту тему – она подробно рассмотрена в работах лорда Лестера.

Как я уже сказал, в тот момент, когда мы узнали о существовании паразитов сознания, мы сумели вырваться из хитро расставленной ими ловушки. Этой ловушкой, их главным оружием была история. Они «подчистили» историю, за каких-нибудь два столетия она превратилась в притчу о слабости человека, о безразличии природы, о беспомощности людей перед силой необходимости. Но в тот самый момент, когда мы поняли, что история «подчищена», эта притча лишилась всякого воздействия на нас. Глядя на Моцарта, Бетховена, Гете, Шелли, мы думали: «Да, если бы не паразиты, то великие люди встречались бы на каждом шагу». Мы видели, насколько бессмысленно говорить о слабости человека. Человек может обладать гигантской мощью, если только его силу не высасывают каждую ночь эти вампиры нашего духа.

Понимание этого уже само по себе не могло не придать нам огромного оптимизма. Тогда, на первых порах, наш оптимизм был особенно силен, потому что мы еще почти ничего не знали о паразитах. Мы поняли, что для них очень важно сохранить свое существование в тайне, не дать человеку узнать о нем, и сделали поспешный вывод – за это нам впоследствии пришлось дорого заплатить, – что они неспособны причинять реальный вред. Нас, правда, по-прежнему ставила в тупик загадка самоубийства Карела, но его вдова дала ему вполне правдоподобное объяснение. Карел обычно пил чай с сахарином; пузырек с таблетками цианида был похож на пузырек с сахарином – что если он, увлекшись работой, в рассеянности положил себе в чай цианид вместо сахарина? Конечно, их можно различить по запаху. Но что если паразиты умеют как-то притуплять ощущение запаха – так сказать, «глушить» его? Вот Карел сидит, ничего не подозревая, за столом, сосредоточенный на своей работе, может быть, переутомленный. Он машинально протягивает руку за сахарином, и один из паразитов незаметно отводит его руку на несколько сантиметров левее…

Дата добавления: 2015-06-04