Вводные замечания 7 страница

Мы с Райхом готовы были принять эту теорию, которая объясняла, как цианид попал в чай. Она соответствовала и нашему представлению о том, что паразиты сознания, в сущности, не опаснее любых других паразитов, и если знать об их существовании и принимать должные меры предосторожности, все будет хорошо. Мы были убеждены, что не окажемся столь же уязвимыми, как Карел. В конце концов, в их распоряжении не так уж много уловок, с помощью которых они могут обмануть нас, как обманули Карела. Например, они могут заставить нас сделать какое-нибудь неверное движение, управляя автомобилем. Вести автомобиль – в значительной мере дело инстинкта, а в действие инстинкта очень легко вмешаться, когда человек едет со скоростью ста пятидесяти километров в час и все его внимание поглощено дорогой. Поэтому мы решили никогда, ни при каких обстоятельствах не ездить на автомобиле самим и не позволять себя возить (потому что шофер будет еще более уязвим, чем мы сами). Полеты на вертолете – дело совсем другое: автоматические приборы делают аварию почти невозможной. А однажды, услышав, что какой-то солдат был убит впавшим в безумие местным жителем, мы поняли, что нужно иметь в виду и такую возможность. Поэтому мы оба решили впредь всегда иметь при себе пистолеты и не показываться в многолюдных местах.

Тем не менее в эти первые месяцы все шло так гладко, что трудно было избежать чрезмерного оптимизма. В свои двадцать лет, только еще изучая археологию под руководством сэра Чарлза Майерса, я тоже испытывал такой восторг, такой прилив сил, что мне казалось – лишь сейчас я начинаю жить по-настоящему. Но даже это не идет ни в какое сравнение с той полнотой жизни, какую я постоянно испытывал теперь. Мне стало ясно, что в основе существования большинства людей лежит колоссальная ошибка – такая же нелепость, как попытка наполнить ванну, не заткнув пробкой сливное отверстие, или сдвинуть с места автомобиль, не отпустив ручной тормоз. Каждую минуту утрачивается нечто такое, что должно было бы постоянно нарастать, делая жизнь все более и более полной. Стоит это понять, и проблема перестает существовать. Сознание до краев заполняют жизненные силы и уверенность в их подвластности. Человек перестает быть рабом своих настроений, а управляет ими так легко, как движениями своих рук.

Трудно описать все это тем, кто никогда такого не испытывал. Люди привыкли, что всегда что-то «происходит с ними». Они заболевают насморком, у них появляется плохое настроение, они бросают начатое дело, их одолевает тоска… Однако как только я мысленно погрузился в собственное сознание, подобные вещи перестали «происходить со мной»: теперь все со мной происходящее оказалось в моей власти.

Я до сих пор помню случай, который тогда произвел на меня самое большое впечатление. Дело было часа в три дня. Я сидел в библиотеке, читал только вышедшую статью по лингвистической психологии и размышлял о том, можно ли доверить ее автору нашу тайну. Мое внимание привлекли несколько ссылок на основателя этой школы Хайдеггера٭, и я внезапно с очевидностью увидел ошибку, закравшуюся в самые основы его философии. Мне стало ясно, что стоит исправить эту ошибку, как перед человечеством откроются новые обширные перспективы. Я принялся записывать свою мысль, и тут у самого моего уха послышался надоедливый писк комара, который через несколько секунд возобновился. Все еще думая о Хайдеггере, я поднял глаза на комара и пожелал, чтобы он вылетел в окно. При этом я отчетливо ощутил, как мое сознание вступило в контакт скомаром. Тот внезапно свернул в сторону и полетел через всю комнату к закрытому окну. Мое сознание, продолжая следить за ним, направило его полет к открытой форточке в другом окне, и он вылетел наружу.

Я был так изумлен, что некоторое время сидел, приоткрыв рот и глядя вслед комару. Вряд ли я бы больше удивился, если бы у меня вдруг выросли крылья и я бы взлетел в воздух. Не показалось ли мне, что комар подчинялся моему сознанию? Я вспомнил, что в здешнем туалете постоянно летает множество ос и пчел, потому что прямо под окном находится цветочная клумба. Я заглянул в туалет. Там никого не было, и только одна оса билась в матовое стекло окна. Я прислонился спиной к двери и сосредоточил на осе свое внимание, но ничего не произошло. Я почувствовал досаду – у меня появилось ощущение, словно я делаю что-то не то, словно пытаюсь открыть запертую дверь. Я мысленно вернулся к Хайдеггеру, меня снова охватило то же счастливое чувство прозрения, и вдруг я ощутил, что у меня в мозгу как будто включилось сцепление. Контакт с осой был столь же несомненным, как если бы я держал

__________________________________________________________________________________________

٭ Хайдеггер, Мартин (1889-1976) – немецкий философ, один из основоположников экзистенциализма.

ее в руке. Я пожелал, чтобы она перелетела в другой конец комнаты. Нет, «пожелал» – не то слово, человек не «желает», чтобы пальцы его сжались в кулак или разжались, а просто делает это. Точно так же я перенес осу через всю комнату к себе, а когда она была уже совсем близко, заставил ее повернуть, подлететь к окну и вылететь наружу. Я не верил своим глазам и был близок к тому, чтобы разрыдаться или разразиться хохотом. Самое смешное было то, что я каким-то образом ощущал досаду, которую испытывала оса, вынужденная что-то делать против собственной воли.

В туалет влетела еще одна оса – а может быть, это была та же самая. Я вступил в контакт и с ней. На этот раз я почувствовал усталость: мое сознание не привыкло к таким усилиям, и его хватка слабела. Я подошел к окну и выглянул в форточку. На клумбе большой шмель высасывал нектар из цветка пиона. Я заставил свое сознание вступить с ним в контакт и пожелал, чтобы он улетел прочь. Шмель уперся – я чувствовал его сопротивление, как чувствуешь сопротивление собаки, которую тянешь за поводок. Я напрягся, и шмель с сердитым жужжанием вылетел из цветка. Тут я внезапно ощутил сильную усталость и отпустил его восвояси. Однако я не позволил себе, как прежде, под влиянием усталости поддаться чувству подавленности. Я просто дал своему сознанию расслабиться, сознательно успокоил его и начал думать о чем-то постороннем. Десять минут спустя, когда я вернулся в библиотеку, это ощущение мурашек в мозгу исчезло.

Мне стало интересно, распространяется ли власть моего сознания на мертвую материю. Я сосредоточил внимание на окурке сигареты со следами губной помады, который кто-то оставил в пепельнице на соседнем столе, и попытался сдвинуть его с места. Действительно, он откатился к другому краю пепельницы, но это стоило мне гораздо больших усилий, чем с осой. В то же время я испытал еще одно поразившее меня ощущение. В тот момент, когда мое сознание вступило в контакт с сигаретой, я явственно ощутил прилив сексуального желания. Я отпустил сигарету, потом снова сосредоточился на ней и снова ощутил сильнейшее желание. Впоследствии я выяснил, что эту сигарету выкурила секретарша одного из членов дирекции – темноволосая губастая женщина в роговых очках с очень толстыми стеклами. Ей было около тридцати пяти, она страдала нервами и не отличалась особой привлекательностью – так, ни то ни се. Сначала я решил, что прилив желания исходил от меня – что это нормальная мужская реакция на сексуальный возбудитель в виде сигареты со следами губной помады. Однако когда на следующий день в библиотеке она села недалеко от меня, я позволил своему сознанию осторожно вступить с ней в контакт и чуть не вздрогнул, как от удара электрического тока: от нее, подобно острому запаху мускуса, исходило могучее животное желание. Не то чтобы она в этот момент предавалась сексуальным мыслям – нет, она листала какой-то статистический сборник. И желание ее не было направлено на какого-то определенного человека: очевидно, это сильнейшее сексуальное напряжение она испытывала постоянно и считала его совершенно нормальным.

Я научился у нее и кое-чему еще. Когда я прервал мысленный контакт с ней, она бросила на меня озадаченный взгляд. Я продолжал читать, делая вид, что ее не замечаю. Через некоторое время она потеряла ко мне интерес и снова углубилась в статистику. Но я понял, что она почувствовала, как я вступил с ней в мысленный контакт. Мужчины, на которых я потом это пробовал, совершенно ничего не ощущали. По-видимому, это свидетельствует о том, что женщины, особенно сексуально озабоченные, к подобным вещам аномально чувствительны.

Однако все это выяснилось позже. Тогда же я всего лишь попробовал сдвинуть с места окурок сигареты и обнаружил, что это хотя и возможно, но нелегко. Все дело в том, что окурок неживой. Живое существо гораздо легче заставить сделать то, что хочешь, потому что при этом можно использовать его собственную жизненную силу и нет необходимости преодолевать инерцию мертвой материи.

После обеда я, все еще находясь под впечатлением своего нового открытия, разорвал на мелкие кусочки листок папиросной бумаги и развлекался тем, что заставлял стайку бумажных клочков летать над столом, изображая метель. Это тоже оказалось довольно утомительно, и секунд через пятнадцать мне пришлось перестать.

Вечером, когда из Кара-тепе прилетел Райх, я рассказал ему о своем открытии. Он пришел в еще большее волнение, чем я. Как ни странно, он не попытался тут же произвести эксперимент сам, а вместо этого начал размышлять о природе явления и его возможных следствиях. Конечно, эффект телекинеза известен человечеству уже целых полстолетия, и Райх тщательно изучал его в университете Дьюка. Он определил телекинез как явление, когда «индивидуум действует на какой-либо предмет, не пользуясь собственными двигательными системами». «Таким образом, – добавляет он, – телекинез есть прямое действие сознания на материю». Райха натолкнул на мысль об этом один заядлый игрок в кости, который утверждал, будто многие игроки могут управлять падением костей. Райх провел тысячи экспериментов, и их результаты, в частности, доказали то, в чем я только что убедился: что занятие телекинезом через некоторое время вызывает сильную усталость сознания. В начале каждого его эксперимента всегда наблюдалось намного больше «попаданий», чем в конце, и в ходе эксперимента их число неуклонно снижалось.

Таким образом, способность к телекинезу в незначительной степени всегда была свойственна человеку. А то, что сила моего сознания увеличилась после того, как я занялся феноменологией, означало лишь одно: теперь я мог направлять на предметы более мощный поток умственной энергии.

Райх позволил себе предаться буйному полету фантазии. Он принялся мечтать о том, как в один прекрасный день мы сможем без помощи механизмов поднять на поверхность земли остатки Кадата, как человек обретет способность без всякого космического корабля, одним усилием воли долететь до Марса. Его возбуждение передалось мне – я понял, что он прав, говоря, что это самое большое наше достижение как с практической, так и с философской точки зрения. Дело в том, что в каком-то смысле весь технический прогресс человечества шел в неверном направлении. Взять хотя бы раскопки в Кара-тепе: мы решали прежде всего техническую проблему – как освободить развалины города от покрывавших его миллиардов тонн грунта, и, думая в первую очередь о машинах, стали забывать, каким неотъемлемым компонентом решения должно быть сознание человека. Чем больше машин, экономящих труд, создает человеческий мозг, тем дальше он уходит от осознания своих собственных возможностей, тем в большей степени рассматривает себя как пассивную «думающую машину». На протяжении последних нескольких столетий научные достижения человечества лишь снова и снова укрепляли представление человека о себе как о существе пассивном.

Я предупредил Райха, что такое умственное возбуждение может привлечь внимание паразитов, и он заставил себя успокоиться. Оторвав еще несколько клочков папиросной бумаги, я передвинул их через стол к нему, сказав при этом, что мне под силу двигать лишь эти два грамма бумаги и что если я решу докопаться до развалин Кадата усилиями своего сознания, то мне проще будет взяться за лопату. Райх попробовал сам подвигать бумажки, но безуспешно. Я пытался объяснить ему, в чем тут фокус и как «включить сцепление», однако у него по-прежнему ничего не получалось. Он трудился целых полчаса, но так и не смог сдвинуть с места даже самый крохотный клочок бумаги. Это его очень огорчило – я давно не видел его в таком подавленном настроении. Я попытался приободрить его, сказав, что такая способность может проявиться в любой момент. Мой брат научился плавать уже в три года, а я до одиннадцати лет не мог понять, как это делается.

Действительно, примерно неделю спустя Райх обрел способность к телекинезу – чтобы сообщить эту новость, он позвонил мне посреди ночи. Это случилось, когда он лежал в постели и читал книгу о психологии детского возраста. Размышляя о том, почему некоторые дети как будто особенно подвержены всевозможным несчастным случаям, он подумал, что это в значительной мере объясняется особенностями их сознания. При мысли о скрытых в сознании силах, которыми человек с таким большим трудом овладевает, он внезапно понял, что дети, особо подверженные несчастным случаям, просто искусственно сдерживают развитие собственных способностей, а у него в точности то же самое происходит со способностью к телекинезу. Он сосредоточил свое внимание на странице книги, напечатанной на тонкой бумаге, и заставил ее перевернуться.

На следующее утро я узнал, что он так и не лег спать, а всю ночь занимался телекинезом. Он обнаружил, что идеальный объект для этого – обуглившиеся клочки папиросной бумаги: они так легки, что их можно сдвинуть с места самым незначительным усилием сознания. Больше того, от малейшего дуновения они начинают вращаться в воздухе, и тогда легко использовать их энергию.

После этого развитие способности к телекинезу пошло у Райха намного быстрее, чем у меня: его мозг был мощнее моего и мог излучать более сильный волевой разряд. Уже неделю спустя я видел, как он совершил невероятное – заставил птичку изменить направление полета и дважды облететь вокруг его головы. Это имело забавные последствия: несколько секретарш видели случившееся в окно, и одна из них рассказала все газетчикам. Какой-то репортер принялся допытываться у Райха, что означало это «знамение», когда у него над головой принялся кружить черный орел (в пересказе этот случай оброс всевозможными преувеличениями), и Райху пришлось на ходу выдумать, что у него в семье все были страстными любителями птиц и что у него есть специальный ультразвуковой свисток, чтобы их подманивать. В течение месяца после этого его секретарша только и делала, что отвечала на письма от многочисленных обществ птицелюбов с просьбами приехать и прочитать им лекцию на эту тему. С тех пор Райх занимался телекинезом исключительно у себя в комнате.

Честно говоря, в то время я не проявлял особого интереса к собственным телекинетическим способностям, потому что не придавал им большого значения. Мне стоило таких усилий перенести этим способом лист бумаги из дальнего конца комнаты, что проще было встать и принести его. Поэтому когда я прочитал последний акт пьесы Шоу «Назад к Мафусаилу», где герои способны одним усилием воли отращивать себе лишние руки и ноги, я подумал, что Шоу явно сильно преувеличивал.

Гораздо интереснее и полезнее было заниматься нанесением на карту мира своего сознания, потому что это намного расширяло возможности управления им. Люди так свыклись с тем, насколько ограничены возможности их разума, что считают это неизбежным. Они подобны больным, забывшим, что такое здоровье. Мое сознание теперь могло совершать такое, о чем раньше я не осмелился бы и мечтать. Например, я всегда был не силен в математике. Теперь же я без всякого усилия сумел усвоить теорию функций, многомерную геометрию, квантовую механику и теорию игр. По вечерам, ложась спать, я брал с собой в постель какой-нибудь том Бурбаки٭ и скоро прочитал все пятьдесят томов от начала до конца, убедившись, что могу при этом пропускать целые страницы доказательств, настолько они казались мне очевидными.

Я обнаружил, что занятия математикой полезны во многих отношениях. Когда я мысленно обращался к предмету своей давней любви – истории, мне теперь ничего не стоило «вжиться» в тот или иной исторический период, охватить своей фантазией все его детали с такой наглядностью, что он становился почти реальным. Я испытывал необыкновенное волнение, мое сознание поднималось до таких высот вдохновенного созерцания, что вполне могло в такие моменты привлечь внимание паразитов. Поэтому я все чаще обращался к математике – это было не так рискованно. Здесь я мог совершать интеллектуальные сальтомортале, пулей перелетая из одного конца математического мира в другой, и при этом оставаться спокойным.

Райх заинтересовался ощущениями, которые вызвала у меня секретарша за соседним столом, и провел несколько экспериментов в этом направлении. Он обнаружил, что около пятидесяти процентов женщин и тридцать пять процентов мужчин, состоящих в штате «АИУ», страдают от чрезмерного «сексуального заряда». Это, несомненно, было как-то связано с жарой и скверными условиями жизни. Можно было предположить, что при такой интенсивности сексуальных эмоций число самоубийств, связанных с индустриальными неврозами, среди персонала «АИУ» окажется пониженным. На самом же деле оно было исключительно высоко. Размышляя над этим фактом, мы с Райхом нашли ему объяснение: интенсивность сексуальных эмоций и высокое число самоубийств вызываются одной и той же причиной – действиями паразитов.

Секс для человека – один из самых глубинных источников удовлетворения, сексуальные желания и стремление к эволюции тесно связаны между собой. Когда эти глубинные побуждения по той или иной причине не находят естественного выхода, они все равно прорываются наружу, и тогда человек пытается удовлетворить их любым способом, чаще всего принципиально для этого неподходящим. Один из таких способов – беспорядочные половые связи, которых среди сотрудников «АИУ» случалось более чем достаточно. Дело опять-таки в «фокусировании» эмоций. Человек верит, что данная женщина может его сексуально удовлетворить, и убеждает ее стать своей любовницей; однако тут вмешиваются паразиты, и он оказывается неспособен «сфокусировать» свою энергию на половом акте. Он испытывает некоторую растерянность: она, как принято говорить, «отдалась» ему, а он не удовлетворен – как будто съел сытный обед и обнаружил, что все еще голоден. Из такого положения есть два выхода: или человек решает, что просто выбрал не ту женщину, и начинает искать какую-нибудь другую, или же он делает вывод, что обычный половой акт вообще не может его удовлетворить, и принимается изобретать всякие способы, чтобы сделать его интереснее, то есть экспериментирует с половыми извращениями. Путем осторожных расспросов Райх выяснил, что немалое число холостых служащих «АИУ» отличаются довольно-таки «специфическими» сексуальными предпочтениями.

Однажды вечером, через неделю после того, как мы впервые заговорили о сексуальных проблемах, Райх пришел ко мне с книгой, которую швырнул мне на стол.

– Я нашел человека, которому мы можем доверять.

– Кто это?

Я схватил книгу и посмотрел на обложку. Книга называлась «Теории сексуального импульса», ее написал Зигмунд Флейшман из Берлинского университета. Райх прочитал мне вслух несколько отрывков, и я понял, что он имел в виду. Не могло быть никакого сомнения, что Флейшман – человек __________________________________________________________________________________________

٭ Бурбаки, Никола – коллективный псевдоним группы французских математиков, создавших начиная с 1939 г. обширный труд «Элементы математики».

исключительного ума, которого поставили в тупик аномалии сексуального поведения человека. Однако при этом его формулировки звучали так, словно он догадывался о существовании паразитов сознания. Он понял, что половые извращения – следствие того, что источник сексуальности человека чем-то загрязнен, и в этом вся суть – словно ему, чтобы утолить жажду, приходится пить виски вместо воды. Но почему, спрашивал он, человеку в современном мире так трудно удовлетворить свои сексуальные потребности? Действительно, он подвергается чрезмерной сексуальной стимуляции благодаря книгам, журналам и кинофильмам, но ведь стремление к продлению рода само по себе настолько сильно, что это не должно было бы оказывать серьезного влияния. Даже женщины, чей главный инстинкт состоит в том, чтобы выйти замуж и растить детей, как будто поддаются этой волне сексуальных аномалий, и число разводов, при которых муж обвиняет жену в неверности, быстро растет. Как объяснить это ослабление эволюционного импульса у обоих полов? Не может ли здесь действовать некий неизвестный фактор, либо физический, либо психологический, который мы не принимаем во внимание?

Да, ясно было, что Флейшман – наш человек и что в этой конкретной области науки мы можем обнаружить и еще кого-нибудь, кто также обратил внимание на аномалии сексуального поведения.

Одна из наших проблем, разумеется, состояла в том, каким образом устанавливать связи с нашими возможными союзниками: ни у меня, ни у Райха не было времени мотаться по всему свету в поисках таких людей. Но как раз в данном случае это оказалось неожиданно просто. Я написал Флейшману письмо, где изложил свои соображения по поводу некоторых мест его книги, делая вид, что ее тема меня весьма интересует, и намекнул, что, возможно, вскоре буду в Берлине и надеюсь заглянуть к нему. Не прошло и недели, как я получил пространный ответ, в котором, в частности, говорилось: «Как и все остальные, я затаив дыхание слежу за Вашими исследованиями. Не сочтете ли Вы наглостью, если я попрошу Вашего разрешения приехать к Вам самому?» Я ответил, что буду рад, и предложил ему приехать в ближайший выходной, а он телеграммой известил меня, что согласен. Три дня спустя мы с Райхом встретили его в аэропорту Анкары и доставили в Диярбакыр на вертолете компании «АИУ».

Флейшман нам очень понравился: это был энергичный, умный человек, немного за пятьдесят, с очаровательным чувством юмора и типично немецкой широтой интересов в области культуры. Он мог с блеском говорить о музыке, о первобытном искусстве, о философии и об археологии. Мне сразу стало ясно, что это один из тех немногих людей, кто от природы наделен иммунитетом к паразитам сознания.

В Диярбакыре мы накормили его хорошим обедом, во время которого беседовали исключительно о раскопках и о проблемах, связанных с найденными мной развалинами. После обеда мы ракетой прилетели в Кара-тепе. (Компания «АИУ» обнаружила, что наше присутствие служит ей замечательной рекламой, и мы получили такие привилегии, которые были бы немыслимы раньше, когда Райх был всего лишь их консультантом по геологии.) Первый тоннель был почти закончен. Мы показали Флейшману ту его часть, которую можно было видеть, а также остальные «экспонаты»: уголок, отломанный от Абхотова камня, электронные фотографии надписей на других монолитах и так далее. Его привел в восторг масштаб проблемы – то, что мы нашли цивилизацию более древнюю, чем останки пекинского человека٭. У него на этот счет была собственная теория, любопытная и вполне правдоподобная. Она состояла в том, что на Земле когда-то пытались поселиться пришельцы с другой планеты – возможно, с Юпитера или Сатурна. Он разделял теорию Шредера٭٭, согласно которой на всех планетах в тот или иной период существовала жизнь, а может быть, – что доказывает пример Марса, – и разумная жизнь. В данном случае Марс он исключал из-за малого размера планеты – ее масса в десять раз меньше земной: чересчур малая сила тяготения исключает возможность появления «гигантов». Юпитер же и Сатурн имеют достаточно большую массу, а значит, и силу тяготения, так что там «гиганты» вполне могли обитать.

Райх не согласился с ним, выдвинув свою собственную теорию: что все население Земли неоднократно подвергалось уничтожению в результате катастроф, как-то связанных с Луной, и что каждый раз после этого человеку приходилось с трудом развиваться снова, проходя одну за другой все предыдущие стадии. Если, как представляется почти очевидным, такие лунные катастрофы становились причиной обширных потопов, то это объясняет, почему эти древние цивилизации, которые существовали за миллионы лет до появления в голоцене современного человека, погребены на такой большой глубине.

Весь день мы провели в беседах на самые разнообразные темы, вечером посмотрели прекрасный __________________________________________________________________________________________

٭ «Пекинский человек» – найденные в 1929 г. недалеко от Пекина останки питекантропа, жившего около 0,5 млн. лет назад.

٭٭ Шредер, Эрнст (1841-1902) – немецкий логик и математик.

спектакль «Пираты из Пензанса»٭, поставленный местным обществом любителей оперы, а потом не спеша поели в ресторане дирекции. Райх распорядился поставить у себя в номере еще одну кровать для гостя, и мы пошли к нему.

Мы все еще избегали разговора о паразитах сознания, помня, как опасно затрагивать эту тему поздней ночью. Однако мы уговорили Флейшмана рассказать подробнее о своей теории сексуального импульса. К полуночи он вошел во вкус и блестяще изложил нам ее суть. Время от времени мы нарочно делали вид, что неправильно его понимаем, чтобы заставить его высказаться как можно обстоятельнее.

Результат превзошел наши ожидания. Флейшман, с его широчайшим научным кругозором, сумел охватить всю проблему в целом. Он понял, что сексуальный импульс человека по своему существу романтичен, точно так же, как и импульс поэтический. Когда поэт при виде горных вершин ощущает «намек на бессмертие», он прекрасно знает, что горы – вовсе не «боги, увенчанные облаками». Он знает, что величие придает им его собственное сознание – точнее, оно видит в них символ своего собственного скрытого величия. Их грандиозность и великолепие напоминают ему о грандиозности и великолепии его собственного духа. А когда человек испытывает романтическую любовь к женщине, – это опять-таки скрытый в нем поэт видит в ней орудие эволюции. Мощь сексуального импульса – это мощь божественного начала в человеке, а сексуальный возбудитель способен вызывать к жизни эту мощь, как гора вызывает к жизни представление о прекрасном. Флейшман говорил, что человека надо рассматривать не как нечто единое, а как результат постоянной борьбы между высшим и низшим началами. Половые извращения, какие мы видим у де Сада, отражают оба эти начала, сплетенные в жестокой борьбе между собой так крепко, что отделить одно от другого невозможно. И низшее начало сознательно использует энергию высшего в собственных целях.

В этом месте Райх прервал его и спросил:

– Но как тогда вы объясните такой сильный рост половых извращений в нынешнем столетии?

– А, в том-то все и дело, – мрачно отозвался Флейшман и сказал, что, по его мнению, это должно означать, что низшее начало получает поддержку откуда-то извне. Может быть, наша цивилизация клонится к упадку, исчерпала себя, и ее высшие импульсы истощились. Однако в это он поверить не мог. Не верил он и в то, что современные неврозы объясняются неспособностью человека освоиться с образом жизни цивилизованного животного – больше того, высокоиндустриализированного животного. Человек имел достаточно времени, чтобы привыкнуть жить в больших городах. Нет, должно быть какое-то иное объяснение…

Тут я зевнул и сказал, что, если они не возражают, хотел бы продолжить беседу за завтраком. Согласно нашим планам, Флейшману предстоял долгий и интересный день… Райх поддержал меня: все это слишком увлекательно, чтобы продолжать разговор сейчас, когда мы устали. Так что мы пожелали друг другу доброй ночи и расстались.

На следующее утро, за завтраком, мы с радостью заметили, что Флейшман находится в прекрасном настроении. Очевидно, здесь ему нравилось. Когда он спросил нас, что мы предполагаем делать сегодня, мы сказали, что об этом лучше поговорить после завтрака. Потом мы снова пошли к Райху, и тот продолжил беседу с того самого места, на котором она оборвалась накануне вечером. Он напомнил Флейшману его слова о том, что низшее начало в человеке, видимо, получает поддержку откуда-то извне, а потом предложил мне рассказать о судьбе Карела Вейсмана и о том, как мы обнаружили паразитов.

Утренняя беседа заняла два часа, но уже с самого начала мы увидели, что в лице Флейшмана сделали правильный выбор. Первые минут двадцать он, правда, подозревал, что все это какой-то замысловатый розыгрыш. Однако дневники Карела убедили его – нам стало ясно, что он прозрел. Он слушал с растущим волнением, и Райху пришлось предупредить его, что это самый верный способ привлечь внимание паразитов, а также объяснить, почему мы решили подождать до утра. Флейшман прекрасно нас понял и после этого слушал спокойно и серьезно. По его плотно сжатым губам было видно, что у паразитов появился еще один серьезный противник.

В каком-то смысле Флейшмана оказалось даже легче убедить, чем Райха. Прежде всего, он еще в колледже прослушал курс философии и целый семестр изучал Уилсона и Гуссерля. Кроме того, весьма убедительными оказались наши опыты с телекинезом. Флейшман купил здесь в подарок внучке мячик

__________________________________________________________________________________________

٭ «Пираты из Пензанса» – известная и весьма популярная в прошлом комическая опера А.Салливена (1842-1900) – по либретто У.Гилберта (1836-1911).

из тисненой кожи, и Райх заставил его прыгать по всей комнате, а я усилием воли перенес по воздуху книгу и не дал взлететь со стола сердито жужжавшей осе. Слушая наши объяснения, Флейшман то и дело повторял: «Боже, все сходится!» Одним из центральных понятий его психологической теории было то, что он называл «налогом на сознание»; мы смогли доказать ему, что этот «налог» взимают преимущественно паразиты.

Дата добавления: 2015-06-04