Вводные замечания 5 страница

Но у человека есть и другие привычки, укоренившиеся гораздо глубже. На протяжении миллионов лет эволюции он усвоил самые разнообразные навыки, помогающие выжить. И стоит любому из них выйти из-под контроля, как возникает душевное заболевание. Например, человеку свойственна привычка постоянно ожидать нападения врага; но стоит ему допустить, чтобы эта привычка определяла всю его жизнь, как он становится параноиком.

Одна из самых коренных привычек человека – всегда быть настороже на случай опасности, не позволять себе углубляться в свой внутренний мир, чтобы не давать своему вниманию отвлекаться от мира внешнего. С тем же связана и другая привычка – нежелание замечать вокруг себя прекрасное, потому что внимание должно быть сосредоточено на вещах сугубо практических. Эти привычки укоренились так глубоко, что не поддаются действию алкоголя или табака. Но они поддаются действию мескалина – этот препарат добирается до самых древних уровней сознания и снимает привычное напряжение, которое делает человека рабом собственной скуки, рабом внешнего мира.

Я должен признать, что на первых порах был склонен винить в росте самоубийств и индустриальной преступности именно эти атавистические привычки. Человек должен научиться расслабляться, иначе он переутомляется и становится опасным. Он должен научиться вступать в контакт с самыми глубокими уровнями собственного сознания, чтобы пополнять его энергетические запасы. И мне казалось, что препараты из группы мескалина могли бы решить проблему.

До сих пор индустриальная психология избегала пользоваться такими препаратами. Причина очевидна: мескалин расслабляет человека до такой степени, что становится невозможной всякая работа. Человек в таком состоянии не хочет ничего делать и стремится только созерцать красоту мира и тайны собственного сознания.

Я понимал, что доходить до таких пределов нет смысла. Небольшая доза мескалина, введенная должным образом, может высвободить творческие силы человека, не погружая его в ступор. В конце концов, две тысячи лет назад предки человека страдали почти полной цветовой слепотой, потому что у них была подсознательная привычка не обращать внимания на цвета: их жизнь была так трудна и опасна, что они не могли себе этого позволить. Однако современный человек сумел избавиться от этой древней привычки к цветовой слепоте, не утратив своей энергии и жизненной силы. Все дело лишь в соблюдении равновесия.

Поэтому я предпринял серию экспериментов с препаратами из группы мескалина. Первые же результаты оказались столь ужасными, что я вынужден был немедленно покинуть компанию «Транс-Уорлд Косметикс». Пять из десяти моих испытуемых уже через несколько дней покончили с собой, а еще у двоих случился полный психический срыв, который привел их в сумасшедший дом.

Я пришел в полное недоумение. Еще в университете я проводил эксперименты с мескалином на самом себе и ничего интересного не обнаружил. Мескалиновый праздник – вещь очень приятная, но все зависит от того, любите ли вы праздники. Я не люблю, для меня куда интереснее работа.

Однако после того, что произошло, я решил попробовать снова и принял полграмма мескалина. Результат был таким устрашающим, что меня до сих пор бросает в пот при одном воспоминании об этом.

Сначала появились все те же знакомые, приятные явления: медленно плывущие перед глазами вращающиеся световые пятна, а потом ощущение беспредельного мира и спокойствия, напоминающее буддийскую нирвану, и мирное созерцаниеошеломляющей красоты Вселенной с чувством полного от нее отчуждения и в то же время бесконечной сопричастности. Примерно через час я очнулся и понял, что это явно не те эффекты, которые могут склонить человека к самоубийству.

Тогда я попытался, углубившись внутрь себя, тщательнее понаблюдать за своим восприятием и чувствами. Результат меня совсем озадачил. Ощущение было такое, словно я смотрю в телескоп, а другой его конец кто-то нарочно прикрывает рукой. Все мои попытки самонаблюдения заканчивались неудачей. Собрав все силы, я попытался прорваться сквозь стену тьмы, – и тут внезапно отчетливо почувствовал, как нечто живое и чуждое поспешно удаляется из моего поля зрения. Я говорю, конечно, не о физическом зрении – это было всего лишь ощущение. Однако оно несло на себе такую печать реальности, что на мгновение я чуть не лишился рассудка от ужаса. Когда видишь явную физическую опасность, можно обратиться в бегство, но здесь бежать было некуда, потому что это находилось во мне самом.

Почти целую неделю после этого я продолжал испытывать крайний ужас – ни разу в жизни я еще не был так близок к безумию. Хоть я и находился снова в обычном физическом мире, у меня не было ощущения безопасности. Я сознавал, что, возвратившись к обычному, повседневному сознанию, веду себя как страус, прячущий голову в песок. Это означало лишь, что я заставляю себя не видеть угрозы.

К счастью, к этому времени я уже ушел с работы: работать в таком состоянии было бы невозможно. Но примерно неделю спустя я спросил себя: «Ну и чего ты так боишься? Ведь ничего плохого с тобой не случилось». Мне сразу стало легче. Как раз через несколько дней после этого компания «Стандарт Моторс энд Инжиниринг» предложила мне должность заведующего ее медицинским отделом. Я согласился и с головой ушел в дела этой обширной и сложной организации. Долгое время мне было некогда предаваться размышлениям и задумывать новые эксперименты. А всякий раз, когда мне вспоминались те опыты с мескалином, меня охватывало такое отвращение, что я под каким-нибудь предлогом отгонял эти мысли.

Шесть месяцев назад я наконец вернулся к той же проблеме, но уже в несколько ином аспекте. Мой приятель Руперт Хэддон из Принстона рассказал мне о своих весьма успешных экспериментах по излечению сексуальных маньяков с помощью ЛСД. Объясняя их теоретическую основу, он широко пользовался терминологией философа Гуссерля٭. Мне сразу стало ясно, что феноменология – всего

__________________________________________________________________________________________

٭ Гуссерль, Эдмунд (1859-1938) – немецкий философ, основатель метафизического учения – феноменология.

лишь иное название того же самонаблюдения, которым я пытался заниматься под действием мескалина, и что когда Гуссерль говорит о «раскрытии структуры сознания», он имеет в виду всего лишь погружение в тот мир духовных привычек, о которых я уже говорил. Гуссерль осознал, что хотя на топографические карты нанесен каждый квадратный метр поверхности Земли, атласа нашего духовного мира пока еще не существует.

Чтение Гуссерля вернуло мне утраченное было мужество. От мысли о том, чтобы еще раз отведать мескалина, я по-прежнему приходил в ужас; но феноменология начинает с изучения обычного сознания. Поэтому я снова принялся за наблюдения внутреннего мира человека и за топографию сознания.

И почти сразу же я ощутил, что мне мешает некая внутренняя сила. Как только я начинал размышлять над этими проблемами, у меня начинала болеть и кружиться голова. Каждое утро я просыпался с чувством глубокой депрессии. Будучи с давних пор математиком-любителем и неплохим шахматистом, я обнаружил, что если переключаю внимание на математику или шахматы, то мне сразу становится лучше. Но стоило лишь вернуться к мыслям о сознании, как меня охватывала та же депрессия.

Сознание собственной слабости возмущало меня, и я решил любой ценой ее преодолеть. Выпросив двухмесячный отпуск в компании и предупредив жену, что буду чувствовать себя очень плохо, я погрузился в настойчивое изучение феноменологических проблем. Результат оказался таким, как я и предвидел. Несколько дней я испытывал утомление и депрессию, после этого появились головные боли и невралгии. Через некоторое время началась рвота – я извергал все, что съедал. Улегшись в постель, я попытался проникнуть разумом в тайну своей болезни, используя методы анализа, разработанные Гуссерлем. Жена не могла понять, что со мной такое творится, и, видя, как она тревожится, я чувствовал себя вдвое хуже. Хорошо еще, что у нас нет детей, иначе мне наверняка пришлось бы признать свое поражение.

Две недели спустя я уже был так измучен, что едва мог проглотить чайную ложку молока. Собрав всю волю, я сделал гигантское усилие и проник на уровень своих глубочайших инстинктов. И тут я ощутил присутствие врагов – словно человек, который нырнул в глубины моря и вдруг заметил, что его окружают акулы. Я, конечно, не мог «видеть» их в обычном смысле слова, но я ощущал их присутствие так же явственно, как ощущаешь зубную боль. Они были там, в тех глубинах моего существа, куда никогда не проникает сознание.

Я изо всех сил старался сдержать вопль ужаса, какой не может не вырваться у человека, стоящего перед лицом неминуемой гибели, но внезапно у меня появилось ощущение, что я одержал над ними верх! Против них сплотились мои самые глубинные жизненные силы. Я почувствовал прилив невероятной мощи, которой никогда в себе не подозревал. Перед ней они устоять не могли и вынуждены были отступить. Я вдруг понял, что их несметное множество, тысячи и тысячи, но в то же время знал, что они бессильны что-нибудь со мной сделать.

И тогда прозрение осенило меня с такой обжигающей силой, что это было как удар молнии. Все стало ясно – я понял! Теперь я знал, почему для них так важно, чтобы никто не подозревал об их существовании. Человек обладает более чем достаточными силами, чтобы их уничтожить. Но пока он не догадывается об их присутствии, они могут питаться им, как вампиры, высасывая его энергию.

Жена, вошедшая в спальню, была потрясена, увидев, что я хохочу, как сумасшедший. Сначала она подумала, что мой рассудок не выдержал, но потом поняла, что это смех здорового, разумного человека. Я попросил принести мне бульону и сорок восемь часов спустя уже снова был на ногах, совершенно здоровый – больше того, таким здоровым я за всю свою жизнь еще никогда не был.

Первое время я испытывал такое невероятное ликование по поводу своего открытия, что даже забыл об этих вампирах сознания. Только потом я сообразил, что это глупо. У них было передо мной огромное преимущество: они знали мое собственное сознание несравненно лучше, чем я сам, и при малейшей неосторожности с моей стороны все еще могли меня уничтожить.

Но пока я чувствовал себя в безопасности. Когда ближе к вечеру у меня вновь появились настойчивые наплывы депрессии, я снова обратился к этому глубинному источнику внутренней силы и к своим оптимистическим мыслям о судьбах человечества. Депрессия немедленно исчезла, и я снова разразился хохотом. Лишь много недель спустя я научился подавлять эти припадки хохота, случавшиеся после каждой моей стычки с паразитами.

То, что я обнаружил, было, конечно, настолько фантастично, что не могло быть осознано без должной подготовки. Больше того, мне неслыханно повезло, что я не сделал свое открытие шестью годами раньше, когда еще работал в компании «Транс-Уорлд». Все это время мой разум медленно, подсознательно готовился к нему. Впрочем, за последние несколько месяцев я все больше убеждаюсь, что это не просто везение. У меня такое чувство, что существуют некие могущественные силы, которые выступают на стороне человечества, хотя я и не имею ни малейшего представления об их природе.

(На эту фразу я обратил особое внимание. У меня тоже было такое инстинктивное чувство.)

Вот к чему сводится все дело. На протяжении последних двух столетий человеческое сознание стало постоянной добычей этих энергетических вампиров. В некоторых случаях им удается полностью овладеть рассудком человека и использовать его для достижения собственных целей. Например, я почти уверен, что де Сад был одним из тех «зомби», чей мозг полностью находился под контролем вампиров. Кощунственность и глупость его произведений отнюдь не свидетельствуют, как это бывает во многих случаях, о некоей демонической жизненной силе, и это подтверждается тем, что де Сад во всех отношениях так и не достиг подлинной зрелости, хотя и дожил до 74 лет. Единственной целью его жизни и деятельности было усилить духовное смятение человечества, намеренно исказить и извратить истину о сущности пола.

Как только я узнал о существовании вампиров сознания, стала до смешного понятной вся история последних двухсот лет. Примерно до 1780 года (эта дата более или менее соответствует моменту первого крупномасштабного вторжения вампиров сознания на Землю) искусство большей частью обогащало и украшало жизнь, как музыка Гайдна или Моцарта. После вторжения вампиров сознания для художника сделалось почти невозможным испытывать этот солнечный оптимизм. Вампиры сознания обычно избирают своими орудиями людей выдающегося ума, потому что именно такие люди оказывают на человечество наибольшее влияние. Лишь немногие художники находили в себе достаточно сил, чтобы отшвырнуть их с дороги, но зато, сделав это, они обретали новое могущество – очевидными примерами могут служить Бетховен и Гете.

Именно этим и объясняется, почему для вампиров сознания так важно, чтобы их присутствие оставалось незамеченным, чтобы они могли высасывать жизненные силы человека, не вызывая у него подозрений. Тот, кто сумел одолеть вампиров, вдвойне опасен для них: это означает, что одержала верх его способность к самообновлению. В таких случаях вампиры, вероятно, пытаются уничтожить его иным способом – заставляя ополчаться против него других людей. Достаточно вспомнить, что Бетховен умер в результате того, что, оставив дом своей сестры после какой-то странной ссоры, проехал несколько километров в открытом экипаже под дождем. Во всяком случае, можно заметить, что только в XIX веке художники впервые начали жаловаться на то, что «весь мир против них»: Гайдна и Моцарта в свое время прекрасно понимали и высоко ценили. А стоит художнику умереть, как это непонимание исчезает – вампиры ослабляют свой контроль над людьми, у них есть дела и поважнее.

Вся история искусства и литературы начиная с 1780 года есть результат войны с вампирами сознания. Художники, отказывавшиеся проповедовать пессимизм и девальвацию жизненных ценностей, подвергались уничтожению, а хулители жизни нередко доживали до преклонного возраста. Любопытно, например, сопоставить судьбы такого хулителя жизни Шопенгауэра и утвердителя жизни Ницше, или сексуального дегенерата де Сада и сексуального мистика Лоуренса٭.

Если не считать этих очевидных фактов, мне не так уж много удалось узнать о вампирах сознания. Я склонен подозревать, что в небольшом числе они присутствовали на Земле всегда. Возможно, христианское представление о дьяволе восходит к смутным догадкам о роли, которую они играли в истории, овладевая сознанием людей и превращая их во врагов жизни и всего человечества. Но было бы ошибкой винить вампиров во всех человеческих несчастьях. Человек – это животное, которое стремится, совершенствуясь, стать богом, и многие из его неудач – неизбежное следствие этих стараний.

У меня есть одна теория, которую я здесь изложу полноты ради. Я подозреваю, что во Вселенной множество разумных рас, подобных нашей, которые стремятся к совершенствованию. На ранних стадиях эволюции каждая раса в значительной мере поглощена преодолением внешних условий, защитой от врагов, добыванием пищи. Но рано или поздно наступает время, когда она минует эту

__________________________________________________________________________________________

٭ Шопенгауэр, Артур (1788-1860) и Ницше, Фридрих (1844-1900) – немецкие философы-иррационалисты; если философия Шопенгауэра была глубоко пессимистической, то важным элементом философии Ницше был культ сильной личности и романтический идеал «человека будущего». Лоуренс, Дэвид Герберт (1885-1930) – английский писатель, утверждавший естественность и красоту пола.

стадию и может обратить свое внимание внутрь себя, к радостям самосознания. «Мой разум – мое царство», – писал сэр Эдвард Дайер٭. А когда человек осознает, что его разум – в самом буквальном смысле царство, огромная неисследованная страна, это означает, что он перешел грань, отделяющую животное от бога.

Так вот, я полагаю, что вампиры сознания специально отыскивают расы, которые вот-вот достигнут этой ступени эволюции, и паразитируют на них, пока их не уничтожат. Вампиры не имеют намерения обязательно их уничтожать – потому что, как только это происходит, им приходится искать других хозяев. Они стремятся лишь как можно дольше паразитировать на гигантских источниках энергии, порождаемой эволюционной борьбой за существование. Поэтому их главная цель – не дать человеку обнаружить внутри себя эти миры, стараться, чтобы его внимание было обращено вовне. Я думаю, не может быть никакого сомнения в том, что войны XX века были сознательной уловкой вампиров. Гитлер, как и де Сад, почти наверняка был еще одним из их «зомби». Мировая война на уничтожение не соответствовала бы их целям, но постоянные второстепенные стычки – это то, что им надо.

Каким стал бы человек, если бы смог истребить этих вампиров или прогнать их? Первым же последствием наверняка оказалось бы ощущение невероятного облегчения, освобождения от гнета, прилив энергии и оптимизма. В этом первом порыве энергии шедевры искусств создавались бы десятками. Человечество сделалось бы похожим на школьников, отпущенных на волю в последний день занятий.

Вслед за тем человек обратил бы эту энергию внутрь себя. Он последовал бы по стопам Гуссерля. (Знаменательно, что именно Гитлер был повинен в смерти Гуссерля как раз в тот момент, когда философ находился на грани новых свершений.) Он внезапно для самого себя осознал бы, что обладает внутренним могуществом, по сравнению с которым водородная бомба показалась бы жалкой свечкой. Прибегнув, возможно, к помощи препаратов, подобных мескалину, он впервые в истории стал бы обитателем мира сознания, как сейчас является обитателем Земли. Он исследовал бы этот мир, как Ливингстон и Стэнли исследовали Африку. Он узнал бы, что обладает многими «я» и что высшие из них и есть то, что его предки назвали бы богами.

У меня есть и еще одна теория, которая выглядит настолько необычной, что я с трудом решаюсь о ней говорить. Она состоит в том, что вампиры сознания, сами того не зная, представляют собой орудие некоей высшей силы. Они, конечно, вполне могут уничтожить любую расу, которая станет для них донором. Но если по какой-то случайности такая раса осознает опасность, результат неминуемо будет полностью противоположен их намерениям. Одно из главных препятствий на пути эволюции человечества – равнодушие и невежество, склонность человека плыть по течению, не задумываясь о завтрашнем дне. В определенном смысле слова это, быть может, гораздо большая угроза – или, по меньшей мере, помеха – для эволюции, чем сами вампиры. Стоит разумной расе узнать о существовании вампиров, как сражение будет уже наполовину выиграно. Стоит человеку обрести цель жизни и веру, как он станет почти непобедим. Поэтому вампиры, возможно, служат для человека чем-то вроде прививки от собственного равнодушия и лени. Впрочем, это всего лишь замечание между прочим, не более того.

Есть проблема гораздо более важная, чем все подобные рассуждения. Как избавиться от вампиров? Просто предать гласности «факты» – не выход из положения. Исторические факты сами по себе ничего не значат, на них никто не обратит внимания. Необходимо тем или иным способом заставить человечество осознать грозящую ему опасность. Если бы я пошел по самому легкому пути – организовал бы интервью по телевидению или написал бы серию газетных статей, – возможно, к моим словам и прислушались бы, но гораздо вероятнее, что ими просто пренебрегли бы, сочтя за бред сумасшедшего. Да, это колоссальная проблема. Я не вижу никакого способа убедить людей, кроме одного – уговорить каждого принять дозу мескалина. И даже тогда нет гарантии, что мескалин приведет к желаемому результату, иначе я мог бы рискнуть и всыпать нужное его количество в какой-нибудь городской водопровод. Нет, об этом нельзя и думать. Когда вампиры сознания готовы к атаке, рассудок лишком уязвим, чтобы им рисковать. Теперь я понимаю, почему мой эксперимент в «Транс-Уорлд» имел такой катастрофический исход. Вампиры сознательно уничтожили этих людей – это должно было стать для меня чем-то вроде предостережения. Среднему человеку не хватает внутренней дисциплины, чтобы им противостоять. Вот почему так высоко число самоубийств…

Я просто обязан узнать больше об этих существах. Пока я знаю о них так мало, они в силах меня уничтожить. Когда я хоть что-нибудь о них узнаю, я, возможно, пойму, как заставить человечество

__________________________________________________________________________________________

٭ Дайер, Эдвард (1543-1607) – английский поэт-лирик.

поверить в их существование».

Разумеется, я начал чтение не с той части заметок Вейсмана, которую только что привел, – это самая главная их часть. В действительности «Размышления на исторические темы»представляют собой пространные рассуждения о природе паразитов сознания и об их роли в истории человечества. Они изложены в форме дневника – дневника идей. Это повлекло за собой бесконечные повторы, как будто Вейсман изо всех сил цеплялся за некое главное прозрение, которое постоянно от него ускользало.

Меня поразило, что он был в состоянии на протяжении столь долгого времени сохранять сосредоточенность. Мне при таких обстоятельствах было бы наверняка куда труднее держать себя в руках. Однако я пришел к выводу, что дело объясняется просто: он чувствовал, что теперь находится в сравнительной безопасности. Он одержал верх над ними в первой стычке и был воодушевлен победой. Главная проблема, как он писал, состояла для него в том, чтобы ему поверили другие. Но он, очевидно, не считал это столь уж неотложным делом. Он знал, что если опубликует свои заметки в том виде, как они написаны, его сочтут сумасшедшим. К тому же, будучи ученым, он всегда стремился перепроверить обнаруженные факты и, насколько возможно, умножить их число, прежде чем предавать их гласности. Меня удивило – и продолжает удивлять до сих пор – еще и другое: почему он не попытался довериться кому-то, даже своей жене? Это само по себе говорит о том, что он находился в необычном состоянии духа. Был ли он абсолютно убежден, что находится вне опасности и спешить некуда? Или эта эйфория тоже была уловкой паразитов? Так или иначе, он продолжал работать над своими заметками, убежденный, что победа ему обеспечена, до самого того дня, когда они довели его до самоубийства.

Я думаю, легко догадаться, что я чувствовал, читая все это. Сначала недоверие – честно говоря, на протяжении всего дня оно время от времени возвращалось с новой силой; а потом – волнение и страх. Возможно, я просто счел бы все это безумием, если бы не то, что пережил тогда на городской стене Кара-тепе. После этого я был готов поверить в существование вампиров сознания. Но что дальше?

В отличие от Вейсмана, я был не в силах держать это про себя. Меня охватил ужас. Я знал, что самый безопасный выход – сжечь эти бумаги и сделать вид, будто я их вообще не читал; у меня была почти полная уверенность, что в этом случае они оставят меня в покое. Я чувствовал, что близок к безумию. Читая, я то и дело в страхе озирался по сторонам и только потом сообразил, что если они за мной следят, то следят не извне, а изнутри. Такая мысль казалась мне почти невыносимой, пока я не наткнулся на то место, где Вейсман сравнивает их метод «подслушивания» с перехватом радиопередач, и понял, что это вполне правдоподобно. Очевидно, они находятся на самом дне сознания, в области наиболее глубинных воспоминаний. Приблизившись к поверхности сознания, они рисковали бы раскрыть свое присутствие. Я пришел к выводу, что они осмеливаются на это лишь глубокой ночью, когда мозг утомлен и внимание ослаблено, – этим и можно объяснить то, что случилось тогда со мной в Кара-тепе.

Я уже знал, каким будет мой следующий ход. Нужно было рассказать все Райху – это был единственный человек, который был мне близок и которому я мог в достаточной степени доверять. Может быть, трагедия Карела Вейсмана в том и состояла, что рядом с ним не оказалось такого человека, как Райх. Но если рассказывать все Райху, то безопаснее всего сделать это утром, когда мы оба будем свежими и бодрыми. И все же я чувствовал, что не в состоянии хранить свою тайну до утра.

Я позвонил Райху – пользуясь нашим шифром – прямо на раскоп. Как только на экране появилось его лицо, я почувствовал, что безумие отступает. Я спросил, не хочет ли он вечером поужинать со мной. Он поинтересовался, нет ли у меня какой-то особой на это причины, и я ответил, что нет – просто мне стало лучше, и я скучаю. Оказывается, мне повезло: в тот день несколько человек из дирекции «АИУ» отправились посмотреть раскопки и должны были вернуться в Диярбакыр ракетой в шесть часов. Райх сказал, что будет у меня в половине седьмого.

Как только я выключил связь, мне впервые стало понятно, почему Вейсман хранил о них молчание. Ведь сама эта мысль, что тебя «подслушивают» – словно кто-то постоянно подключен к твоему видеофону, – заставляет соблюдать осторожность, сохранять внешнее спокойствие, обуздывать свои мысли, ограничивая их повседневными мелочами.

Я заказал ужин внизу, в ресторане дирекции, которым нам было разрешено пользоваться. Мне почему-то казалось, что там рассказать все Райху будет безопаснее. За час до его прибытия я снова лег в постель, закрыл глаза и постарался расслабиться и ни о чем не думать.

Как ни странно, на сей раз это оказалось нетрудно. Как только я сосредоточился на том, что происходит в моем сознании, меня охватило приятное возбуждение. И тут мне стало ясно кое-что еще. Будучи откровенным романтиком, я всегда был подвержен приступам тоски, вызываемым чем-то вроде недоверия к окружающему миру. Чувствуешь, что никак не можешь оторваться от него, забыть о нем, отвлечься, – и поэтому сидишь, уставившись в потолок, словно по какой-то обязанности, вместо того чтобы слушать музыку или размышлять об истории. Так вот, теперь я чувствовал, что обязан именно отвлечься от внешнего мира. Я понял, что имел в виду Карел: паразитам очень важно, чтобы мы не знали об их присутствии. Стоит даже просто их заметить, как это придает новые силы и целеустремленность.

Райх появился ровно в половине седьмого и объявил, что я выгляжу намного лучше. Мы выпили по мартини, и он рассказал обо всем, что происходило за то время, пока меня не было на раскопках, – там преимущественно шли споры по поводу того, под каким углом лучше всего прокладывать первый тоннель. В семь мы спустились в ресторан. Нам отвели уютный столик у окна, и пока мы шли к нему, с нами то и дело здоровались – за последние два месяца мы стали мировыми знаменитостями. Усевшись, мы заказали дыню со льдом, и Райх потянулся за карточкой вин, но я отобрал ее, сказав:

– Сегодня вам не надо ничего пить. Вы сами поймете, почему. Нужно, чтобы у нас обоих была ясная голова.

Он удивленно взглянул на меня.

– Что случилось? По-моему, вы говорили, что вас ничто не беспокоит.

– Я должен был так сказать. То, что я намерен вам сообщить, нужно пока держать в тайне.

– Ну, если дело обстоит так, – улыбаясь, сказал он, – то, наверное, надо посмотреть, не спрятаны ли под столом микрофоны.

Я ответил, что в этом нет нужды, потому что кто бы нас ни подслушивал, он не поверит тому, что я собираюсь сказать. Похоже, Райх был несколько озадачен, поэтому я начал так:

– Как по-вашему, я выгляжу вполне нормальным?

– Конечно!

– А если я скажу, что не пройдет и полчаса, как вы подумаете, не сошел ли я с ума?

– Ради Бога, выкладывайте! – сказал он. – Я знаю, что вы не сумасшедший. В чем дело? Уж не пришла ли вам в голову какая-нибудь новая мысль по поводу нашего подземного города?

Я отрицательно покачал головой и, видя, что он уже совсем сбит с толку, сообщил, что весь день читал заметки Карела Вейсмана.

– Мне кажется, я понял, почему он покончил с собой, – сказал я.

– Почему?

– Лучше всего, если вы прочтете сами. Он все объяснил лучше, чем мог бы сделать я. Но главное состоит вот в чем. Я не верю, что он сошел с ума. Это было не самоубийство, а скорее убийство.

Говоря это, я опасался, что он сочтет сумасшедшим меня, и старался держаться как можно спокойнее и выглядеть совершенно нормальным. Но я с облегчением заметил, что такая мысль ему и голову не пришла. Он сказал только:

– Послушайте, если вы не против, давайте все-таки чего-нибудь выпьем. Я чувствую, что мне это необходимо.

Мы заказали полбутылки «Нюи Сен-Жорж» и распили его. Потом я изложил ему, насколько мог обстоятельно, теорию Вейсмана про паразитов сознания. Для начала я напомнил ему о том, что сам испытал на городской стене Кара-тепе, и о нашем разговоре по этому поводу. Еще не успев закончить, я почувствовал, что мое уважение и доверие к Райху удвоились. Он вполне мог сделать вид, что прекрасно меня понимает, а потом, как только мы расстанемся, послать за санитарами со смирительной рубашкой: мои слова не могли не показаться ему вполне сумасбродными. Однако он понял – я прочел в бумагах Вейсмана нечто такое, что меня убедило. И он готов был поверить сам.

Когда мы возвращались ко мне после ужина, меня снова охватило чувство нереальности происходящего. Если я прав, то разговор, который мы только что начали, имеет колоссальное значение для истории всего человечества. И вот в то же самое время мы, двое самых обычных людей, спешим укрыться в номере, чтобы отделаться от толстых преуспевающих дельцов, которые рвутся представить нам своих супруг. Все это выглядело слишком обычно, слишком тривиально. Я взглянул вслед громадной фигуре Вольфганга Райха, поднимавшегося впереди меня по лестнице, и подумал, действительно ли он поверил той фантастической истории, которую я ему только что рассказал. Я прекрасно понимал – от того, поверит ли он, во многом зависит, сохраню ли я рассудок.

Дата добавления: 2015-06-04