Посттоталитарная эволюция: направления и проблемы

Говоря о переходе от тоталитаризма к демократии, необходимо отметить, что история не знает примеров подобной трансформации политического режима прямым и непосредственным образом. Такого рода эволюция осу­ществлялась через достаточно длительный переходный этап, для которого характерен режим авторитарного типа.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление, уточнить, в чем специфика авторитарного режима. Этот режим возникает чаще всего в условиях радикальных социально-экономических преобразований общества, перехода от традиционных структур к индустриальным. Сам авторитарный режим воплощает, отражает данную переходность, несет на себе печать определенной двой­ственности. С одной стороны, при нем действуют демо­кратические элементы и структуры — избирательная система, различные политические силы в парламенте, многопартийная система и т.д., но, с другой стороны, сами эти демократические элементы жестко ограниче­ны. Политические права граждан, общественно-политических движений и политических партий значи­тельно (по сравнению с демократическим режимом) сужены, а их деятельность тотально регламентирована, что в юридически-правовой сфере выражается в преоб­ладании законов разрешительного характера над запре­тительными. Легальная оппозиция зачастую носит чис­то формальный характер. В то же время, в отличие oт тоталитарного режима, допускаются дозированное ина­комыслие и урезанная печатная оппозиция.

Вообще говоря, в научных работах к авторитарным режимам относят самые различные практически суще­ствовавшие и реальные сегодня режимы — от Чили при правлении Пиночета до Белоруссии при Лукашенко. Другими словами,

во-первых, авторитарный политиче­ский режим практически воплощен не в «чистом» типе, а в разнообразных модификациях и формах; во-вторых, граница, разделяющая тоталитарный и авторитарный режимы, достаточно «размыта». Однако, принципиально, эта граница существует и «проходит», как минимум, по следующим пунктам.^{1 1} Еще в 50—60-х годах К. Фридрих и 3б. Бжезинский обосновали вывод о том, что наличие одной или нескольких тоталитарных харак­теристик не обязательно свидетельствует о тоталитарном режиме в це­лом, а лишь о наличии «тоталитарного синдрома».

Во-первых, тоталитаризм предполагает реализацию активной несвободы граждан, в отличие от пассивной несвободы при авторитаризме. (Активная несвобода тоталитарного типа предполагает, что от граждан требуется не только лояльное отношение к власти, но и постоянная демонстрация преданно­сти ей и энтузиазма по отношению к существующему режиму.)

Во-вторых, коренное отличие авторитарного режима от тоталитарного — это наличие определенной сферы гражданского общества, свободной от регламен­тации со стороны власти (например, духовная сфе­ра, экономика и т. д.). К слову, именно за счет этого сектора гражданского общества создаются предпосыл­ки для эволюции в направлении к демократии.

Наконец в-третьих, власть при авторитарном режиме, как правило,не имеет тоталитарных амбиций, сам режим свободен от идеократичности.

Итак, эволюционировать в направлении к демокра­тии может именно авторитарный режим, что неодно­кратно подчеркивалось в научной литературе. Причина этого такова.

Тоталитарный режим в конце концов сам себя тол­кает к гибели, рано или поздно обнаруживает свою не­эффективность, нецелесообразность, несоответствие человеческой природе. В каких бы конкретных формах распад дряхлеющего тоталитарного режима ни происхо­дил, он предполагает высвобождение из-под тотального контроля и регламентации какой-либо сферы общест­венной жизни; экономической, духовной социально-политической, где и начинают формироваться зачатки, элементы и структуры гражданского общества, причем приоритет отдается общечеловеческим, демократиче­ским нормам и ценностям. Тем самым предопределяется превращение режима в авторитарный, что, как прави­ло, сопровождается сменой политического руководства и курса. Далее, под воздействием различных конкретно-исторических факторов он может эволюционировать в направлении демократического режима или, наоборот (в соответствии со свойством авторитарной власти стремиться к собственному усилению), в конечном сче­те, вновь привести к тоталитаризму. Кстати, именно этот, второй случай имел место в ходе развития жест­ко-авторитарного режима в годы нэпа. В определенном смысле нэп был обречен на гибель, ибо режим не предполагал разрешения противоречия между экономи­ческим (многообразие форм собственности и хозяйст­вования) и политическим (усиление монопартийной диктатуры, искоренение всякого плюрализма, начиная с запрета фракций на X съезде РКП /б/).

Если тот факт, что политический режим СССР вплоть до начала 50-х годов представлял собой класси­ческий образец тоталитаризма, не вызывает принципи­альных разногласий у большинства специалистов, то относительно последующего отрезка советской истории наблюдается гораздо больший разброс мнений и оценок. К примеру, А. Мигранян считает, что с конца 50-х гг. политический режим в СССР становится авторитар­ным, и в подтверждение данного тезиса приводит мысль о начавшейся хрущевской «оттепели» и, следова­тельно, раскрепощении духовной сферы, где и возни­кают зачатки отношений и ценностей, присущих граж­данскому обществу [См.: Мигранян А. Легко ли стать Европой?// Век XX и мир. - 1988. — № 12. - С. 22-25]. Эта точка зрения не бесспорна. Скорее саму «оттепель» можно охарактеризовать как проявление кризиса, внут­ренней антагонистичности, как признак упадка тотали­тарного режима, а не свидетельство его конца. Не слу­чайно же «хрущевская» демократизация оказалась так легко свернутой. Во-первых, эта «оттепель» носила от­носительный характер, принципиально не затрагивала фундамент, саму идеократичность режима; во-вторых, с учетом того, что основной мишенью для критики стала фигура прежнего вождя — Сталина, а не сам режим, ее даже можно истолковать как классический атрибут то­талитаризма при переходе власти из одних рук в другие. Поскольку тоталитаризм, как уже отмечалось, не имеет механизма преемственности власти, то ее смена чревата политическими потрясениями, дворцовыми переворо­тами и избранием прежнего лидера на роль «козла от­пущения». Вряд ли можно приводить в качестве приме­ра свободы в духовной сфере и «кухонные разговоры» времен застоя. Ибо, по сути, речь идет о трагикомиче­ском, фарсовом характере умирающего тоталитаризма «эпохи застоя», где «кухонная свобода» — не что иное, как пародия на нелегальную свободу в духовной сфере. Собственно же нелегальная духовная свобода жестоко преследовалась режимом с помощью уголовного кодек­са, карательной психиатрии и др. Не случайно 60—80-е годы дали совершенно новый феномен — движение диссидентов. Но убедительным доказательством того, что «эпоха застоя» — это хоть и агонизирующий, но то­талитаризм, а не авторитаризм, является период прав­ления Андропова, которому менее года понадобилось, чтобы вспомнить идею «укрепления дисциплины» и на­чать проводить облавы на улицах, в парикмахерских и магазинах в поисках отлынивающих от работы, чтобы вплотную подвести общество вновь к тем мрачным страницам истории, которые, казалось, давно уже пере­вернуты.

Авторитарным политический режим в СССР стал даже не в 1985 г., а позже — примерно с 1989 г. За точ­ку отсчета можно взять выборы народных депутатов СССР и первый их съезд. Несомненно, что речь идет не просто об авторитарном, а о жестко-авторитарном ре­жиме, хотя к 1991 г. эта жесткость существенно ослабе­вает. Показательно в этом смысле изменение отношения (и со стороны властей, и в обществе в целом) к част­ной собственности и рынку, свободе мнений, полити­ческому плюрализму, принципу разделения властей, защите прав меньшинств и т.д.

Ослабление жестко-авторитарного режима носило не типичный, общепринятый характер освобождения раз­личных сфер жизни и сознательного же созидания в них элементов гражданского общества, чем и детерми­нировалось бы движение к демократическому политиче­скому режиму. Ослабление режима происходило за счет постоянных уступок давлению «снизу» (начавшихся как раз в 1988—1989 гг., а не с 1985 г., когда была провоз­глашена новая «революция сверху»), на которые правя­щие структуры вынуждены были пойти, ибо положение в стране существенно осложнялось крайним кризисным обострением многих проблем. Причем эти проблемы преимущественно были «наследственными»; но счет по ним предъявлялся к реальной власти.

Начавшееся разложение имперской структуры СССР оказалось сопряженным с обострением межнациональ­ных проблем; кризис государственно-административного управления экономикой завершился ее крахом, до пре­дела обострились продовольственная и жилищная про­блемы, финансовый кризис, явственно обозначились трудности «расчленения» законодательной и исполни­тельной власти, возникшие вследствие «мертвого» сра­стания партийных структур с той и другой и т.п.

Входе нараставшего давления «снизу» обнаружилось, что демократия в СССР не свободна от тяготения к ми­тинговой и даже охлократической форме. Данный факт и к тому же отсутствие четко выраженной ориентации на усиление правовых начал демократии предопредели­ли своеобразную модификацию жестко-авторитарного режима, обусловили его превращение в гибрид жестко-авторитарного и попустительски-демократического ре­жима. Тенденция к становлению этого гибрида особенно проявилась в конце 1990 — первой половине 1991 г. Сам по себе гибрид жестко-авторитарного и попусти­тельски-демократического режимов — уникальный и в известном смысле нежизнеспособный феномен, кото­рый в таком качестве долго просуществовать не может.

Об этом изначально свидетельствовали, с одной стороны, паралич исполнительной власти при одновре­менном нарастании недовольства ею в обществе, а с другой — четко обозначившаяся тенденция к макси­мальному усилению авторитарного начала, к переходу центра тяжести из неустойчивого шаткого положения на одну опору — жесткие репрессивные меры автори­тарной власти (вспомним акции против движений за независимость в республиках СССР, фискальные меро­приятия в финансовой сфере и т. п.). Закончилось это все, как известно, августовским ГКЧП и последовав­шим затем стремительным распадом советской импе­рии, появлением на территории бывшего СССР новых независимых государств.

После 1991 г. стало очевидным, что в новых условиях говорить о трансформации политического режима в на­правлении к демократии в рамках СНГ или, тем более, бывшего СССР в целом не приходится. Скорее, речь нуж­но вести о разнонаправленной и протекающей с разной скоростью эволюции политических режимов в рамках суверенных государств. Такой подход позволяет обнару­жить гораздо большую полноту политического многооб­разия и самих режимов и путей их движения. При этом, кстати, выясняется, что политический режим, напри­мер, в Туркменистане вообще не демонстрирует движения к демократическому типу. В то время как в Рос­сии, Украине или Армении такое движение (хотя и в разных формах и с различной скоростью) имеет место. Иначе говоря, сегодня в принципе исключается некий единообразный, унифицированный способ перехода к демократии. Данное обстоятельство свидетельствует о том, что необходимо решительно распрощаться с миссионерскими иллюзиями возможности «пересадки» дос­тигнутых в той или иной стране СНГ рыночно-демократических успехов другим странам.

Во-первых, эта идея изначально утопична, ибо де­мократические завоевания тогда и становятся таковы­ми, когда они не «дарованы» кем-то, а достигнуты соб­ственным развитием общества. Во-вторых, идея «трансляции» демократии чревата использованием от­нюдь не демократических методов — угроз и насилия (например, в формах экономических санкций, предъяв­ления территориальных претензий сопредельным рес­публикам и т. п.), что явно не будет способствовать и нормальной эволюции к демократии в рамках самого государства- «миссионера».

Однако приведенные доводы отнюдь не означают, что странам СНГ, развивающимся в направлении к де­мократии, не стоит принимать во внимание мировой опыт подобного развития, в первую очередь опыт по­следних двух-трех десятилетий.

Обобщая опыт движения авторитарных режимов к демократии (на примерах Турции, Греции, Испании, Португалии, Аргентины, Бразилии, Чили, Южной Ко­реи, Филиппин, восточноевропейских стран), польский политолог Е. Вятр выделяет три общие модели (схемы) движения к демократии [См.: Вятр Е. Трансформация тоталитарных и авторитарных режимов в современной демократии// Лекции по политологии.— С. 73—83). Пер­вую из них условно можно охарактеризовать формулой «реформа сверху». Как видно из названия, данная мо­дель предполагает такое осуществление политической модернизации, которое инициируется и приводится усилиями в первую очередь авторитарной власти. Разу­меется, такой путь исторически оказывается весьма длительным, реформирование — не всегда последова­тельным, часто половинчатым, многоступенчатым; такой путь чреват остановками и даже «откатами назад» (как, например, приход к власти в Турции в 1980 г. гене­рала Эврена), однако он имеет и несомненные досто­инства, поскольку является наименее радикальным, бо­лее плавным и постепенным способом демократического развития. История знает как положительные, успешные примеры подобной модели (например, Турция, Брази­лия), так и трагические, безуспешные попытки (напри­мер, «хрущевская оттепель») реформирования «сверху».

Вторая модель, которую условно можно обозначить термином «абдикация» (что означает быстрый распад), предполагает, что авторитарные режимы терпят крах в исторически очень короткий промежуток времени чаще всего под влиянием внешних факторов (события в со­седних странах, участие и поражение в военном кон­фликте и т. п.). Примером подобных крушений авторитарных режимов, положивших начало отсчету демокра­тического развития стран, может служить государствен­ный переворот и захват власти греческими полковниками в 1974 г., оказавшимися бессильными после конфликта на Кипре; нечто подобное произошло и с военной хун­той в Аргентине после военного конфликта с Велико­британией в 1982 г. из-за Мальвинских островов. Нако­нец, примером абдикации может служить и крах социализма в восточноевропейских странах в 1989 г. (ГДР и ЧССР), основным «внешним фоном» которого стала перестройка в СССР.

Наконец, третья модель демократической трансфор­мации авторитарных режимов характеризуется как «ре­форма, согласованная между властями и оппозицией» (она была практически реализована, в частности, в Ис­пании после смерти Франко, в Польше в конце 80 — начале 90-х годов). Для успеха согласованных реформ (а это согласование при всей личной антипатии представителей власти и оппозиции мотивируется интересами страны, народа) властям и оппозиции надо решить, как минимум, несколько проблем:

а) уметь находить согласие, невзирая на груз обязательств перед делеги­ровавшими их силами;

б) пытаться избежать взаимных обвинений и спекуляций в связи с ухудшением эконо­мического положения страны (а оно в условиях реформирования неизбежно);

в) избежать чрезмерной ради­кализации оппозиции.

Данная модель, поскольку она предполагает проведение преобразований на основе консенсуса основных политических сил, дает возмож­ность в достаточно короткий исторический промежуток достигнуть значительных успехов на пути рыночно-демократических преобразований. Реформы в Испании, начатые Суаресом, позволили ей менее чем за 10 лет подняться с незавидного «начального уровня» до со­стояния современной демократической западной стра­ны. Испанская модель трансформации к демократии во­обще считается классической; к числу ее характерных особенностей относятся следующие:

— реформы начинались с решения фундаменталь­ных политических вопросов (формирование новых госу­дарственных институтов, выработка конституции, оп­ределение общих принципов национально-государст­венного устройства, изменение места церкви и армии в

государстве и обществе). Решение экономических про­блем по согласованию с оппозицией было отложено «на потом»;

— реформы были направлены против институтов прежнего режима, но не против людей. Правительство гарантировало сохранение статуса чиновникам преж­него госаппарата, профсоюзов, военнослужащим;

— инициатива в переходный период все время оста­валась в руках правительства, что позволяло последова­тельно и постепенно осуществлять реформы;

— правительству удалось постоянно поддерживать горизонтальную легитимность (на уроне правящих элит), что достигалось соблюдением процедур, узаконенных прежним режимом, плавностью реформ, уважением интересов сторонников прежнего режима;

— правительство обеспечило вертикальную легитим­ность себе и институтам новой политической системы путем подключения к процессу реформ антифранкист­ской оппозиции, уступок ей, стремлением поддержать баланс интересов политических сил;

— методом взаимодействия правящих и оппозици­онных элит был консенсус;

— первые кортесы, избранные на многопартийной основе, по существу выполнили функции учредитель­ного собрания. После принятия новой конституции они были распущены и проводились новые выборы [См.: Фадеев Д. Испания после Франко (Опыт переходного периода) // Полис.- 1991 - №5.- С. 121-128].

Чужую историю, однако, нельзя скопировать. Сего­дня уже очевидно, что в странах СНГ начальный этап развития к демократии носил в значительной степени стихийный характер. Но использовать зарубежный опыт, сделать из него выводы для собственного развития не­обходимо, причем, учитывая современные реалии.

Развитие демократических идеалов сдерживается крайне бедственным положением в экономической сфере. Если принять во внимание этот, существенно ос­ложняющий процесс перехода к демократии экономи­ческий фактор, то необходимо подчеркнуть значимость скорейшего проведения активных рыночных преобразо­ваний. Причем, проводя их, надо помнить о том грузе непопулярных мер, который предстоит вынести демо­кратическим силам, об опасности потери имеющегося у них кредита доверия общества.

Говоря о новейших особенностях демократической эволюции, следует обратить внимание на развертыва­ние конституционного процесса (сам акт принятия Конституций в России, Украине и других странах — лишь первый шаг на этом пути), на создании всеобщего правового поля, оформлении четкого правового меха­низма регуляции действия исполнительной власти. (О том, сколь серьезна эта проблема, говорят, например, по­стоянные конфликты законодательной и исполнитель­ной власти, имеющие место во всех странах СНГ.)

Особую остроту приобретает вопрос о том, что мо­жет и должно являться регулятором отношений между обществом и государством в современных условиях. Если в развитом правовом государстве данную функцию вы­полняет право, то в нашем случае этим регулятором мо­жет быть только общественное мнение. Это — не лучший вариант, он несет на себе печать митинговой демокра­тии и неправового (доправового) народовластия. Но ес­ли общество уже сейчас не хочет жить по партийной инструкции или по уставу гарнизонной и караульной службы, то надо признать механизм общественного мнения возможным и необходимым. Именно он в усло­виях авторитаризма является индикатором доверия к власти (не случайно же «промежуточные» восточноев­ропейские лидеры были сметены волной общественного мнения). И именно поэтому свобода должна идти рука об руку с процессом демократизации.

Наконец, говоря о специфике эволюции к демокра­тии в современной Украине, равно как и в других стра­нах СНГ, провозглашающих подобную ориентацию, хо­телось бы акцентировать внимание на следующем. Как нетрудно заметить, наш, пока еще не длительный, но весьма хаотичный, малопродуманный, со множеством, так сказать, «зигзагов* опыт движения к демократии не очень-то соответствует вышеупомянутым «моделям» демократической трансформации. Конечна, можно предаваться мечтам и надеждам на развитие демократиче­ского процесса у нас, скажем, по испанскому сценарию. К сожалению, это иллюзорные мечты и неоправданные надежды. Если попытаться более или менее объективно сравнить свои «успехи» в деле рыночно-демократических преобразований с достиннутым нашими вчераш­ними «братьями по соцлагерю» — восточноевропейскими странами, государствами Прибалтики, то контраст будет весьма разительным. Как это ни огорчительно, но модели политической модернизации, обобщающие европейский (в первую очередь южноевропейский) и латиноамериканский опыт, нам, фигурально выражаясь, «не по плечу»; это модели для чехов и венгров, поляков и латышей, хорватов и эстонцев, но не для россиян, не для укра­инцев, не для белорусов. Выходит, нам при обсуждении и планировании проблем собственной политической модернизации надо ориентироваться не на Испанию или Грецию, и даже не на Турцию или Чили. Наверное, следует искать свое место в другом ряду — в ряду мо­дернизирующихся стран «третьего мира». А это значит, что для России, Украины, других стран СНГ, особую зна­чимость приобретает проблема неклассических, альтер­нативных моделей и путей политической трансформа­ции, чему и посвящена последняя глава книги.

Дата добавления: 2015-06-29