Возвращение 1 страница

31.

Постенно боль затихает. Америка дарит Федерико забвение. Все новые пейзажи развертывает перед ним неисчерпаемая Куба, все новых знакомых дарит ему: сегодня – русского композитора Сергея Прокофьева, концертирующего в Гаване, завтра – генерала Лойнаса дель Кастилье, сражавшегося вместе с Хосе Марти за освобождение острова... В сознании Федерико происходит перелом. Он смог окончательно принять свою гомосексуальность, которая прежде воспринималась как проклятие и приносила столько страданий. Пусть к душевной гармонии был тяжел. Но теперь Федерико попытается начать жить заново.

В Испанию он не торопится – там, судя по газетам и письмам, ничего пока не изменялось. Тоска по дому не донимает его – только вот стала сниться под утро бурая, морщинистая равнина, дряхлая башня, аист на ней... Можно жить и без этого. Без этого?.. Первым же пароходом он отплывает на родину. Двадцатый век отсчитывает лето 1930 года…

…И уже смуглая гранадская луна смотрит в окно. Давно разошлись гости, собравшиеся послушать рассказы Федерико о заморских краях и заодно отпраздновать, хоть с опозданием, его тридцатидвухлетие. Тишина такая, что слышно, как внизу в столовой ходит маятник старинных часов, напоминая вкрадчиво: еще секунда прошла, еще секундой меньше... Что ж, половина жизни, пожалуй, прожита; впереди – каких‑нибудь три, от силы четыре десятка лет. Успеть бы! Ведь настоящий Гарсиа Лорка только еще начинается. Ведь главные замыслы едва лишь проклевываются в нем…

И сейчас больше всего прочего в нем горит страсть к театру. Он хочет оставить на время стихи и писать пьесы....Этой ночью, наедине с собой, он снова возводит здание своего Театра, расписывает декорации, сочиняет музыку, по очереди становится каждым из действующих лиц. Трагедия рождается не от встречи пера с бумагой – она возникает из столкновения этих людей, нужно лишь слышать их в себе…

Лето Федерико вновь провел в Гранаде, пересматривая и переделывая все, написанное в Америке. А осенью вернулся в Мадрид, из которого недавно бежал, чтобы спастись от бездны, поглощавшей все и вся. И вот снова столица приветствует его, Федерико. Но он не задержится здесь, он понимает это. Мадрид пропах прошлым, нужно строить будущее. Но это немного подождет.

И угораздило же Федерико, когда он вернулся в Мадрид, прочесть Маргарите Ксиргу несколько сцен из завершенной еще до поездки в Нью-Йорк «Чудесной башмачницы». Тоном, заранее отметающим возражения, актриса заявила: фарс о Башмачнице будет представлен ее труппой еще до Нового года. Она и слышать не хочет о том, что это далеко не окончательный вариант, что Федерико занят другими планами. Доработать пьесу можно и в ходе репетиций, а другие планы потерпят – не откажет же Федерико ей, своему другу! Да и не ей одной. Неужели он сам не понимает, как нужна сейчас зрителям именно такая пьеса – дерзкая, красочная?

Поглощенный «Чудесной башмачницей», мыслями о театре, Федерико не замечал, как осень сменилась промозглой мадридской зимой; не замечал, правду сказать, и того, как все более накалялась политическая атмосфера… «Чудесную башмачницу» труппа Маргариты Ксиргу показала 24 декабря 1930 года, в театре «Эспаньоль». Состоялась его вторая театральная премьера.

Зимой 1930 года Федерико проехал всю страну с лекциями и поэтическими вечерами. Он вновь бежал от Мадрида, слово опасаясь его испарений. Начались новые скитания – уже по Испании.

В гостиничных номерах, в залах ожидания и в поездах он работает. Окончательно избавляется от тоски и ран прошлого. Рождается поэзия, где свобода, вдохновение, ужас и красота сливаются воедино. Стихотворный сборник «Поэт в Нью-Йорке» совершенствуется, дополняется, живет и разрастается.

В январе-марте 1931 года некоторые из стихотворений этого сборника будут опубликованы в мадридских журналах, Федерико несколько раз будет выступать с их публичными чтениями.

А апрель принесет в Испанию переворот. Муниципальные выборы в то воскресенье, 12 апреля 1931 года, сделали очевидными республиканские убеждения большинства испанского народа. 14 апреля монархия пала, была торжественно провозглашена Испанская республика. Король Альфонс XIII покинул страну. Цензура была отменена, все конституционные свободы восстановлены.

23 мая вышла из печати книга Гарсиа Лорки «Стихи о канте хондо». Она была создана еще в 1921–1923 годах, почти десять лет назад. Как много времени с тех пор прошло, как много изменилось в мире и в сердце поэта. И тоненькая книжка стала как бы напоминанием о том, что прошло, что навсегда разлетелось – пепелинками.

И снова лето, и снова Гранада. Сколько не меняйся мир, а этих гранадских месяцев у Федерико никто не отнимет. Еще немного – и еще один год пролетел, а его окончание смогло наполнить жизнь поэта новым смыслом.

32.

В ноябре 1931 года съезд Федерации испанских студентов принял решение: создать Университетский театр, назвав его «Ла Баррака». Директором театра, его руководителем и режиссером предстояло стать именно Федерико. «Ла Барраке» он посвятит почти полностью три года своей жизни.

15 декабря 1931 Фернандо де лос Риос занял пост министра просвещения в кабинете Асаньи. По ходатайству нового министра правительство предоставило Университетскому театру субсидию – 50 тысяч песет.

Пока Эдуардо Угарте творил чудеса изобретательности, добывая автобус, подыскивая помещение для занятий и решая десятки других вопросов, возникавших на каждом шагу, Федерико занялся набором труппы. Взыскательность директора «Ла Барраки» приводила в смятение толпы осаждавших его студентов и студенток. Даже родной его сестре – Исабель, даже Лауре де лос Риос, дочери дона Фернандо, ставшей к этому времени невестой Франсиско, брата Федерико, пришлось приложить немало усилий, чтобы попасть в число счастливцев.

Маргарита Мансо, верная в своей дружбе-любви Лорке, также присоединилась к театру. Она осталась рядом с человеком, которого продолжала любить, и их дружба оставалась нерушимой. Большего Федерико дать Маргарите не мог. Маргарита выйдет замуж только 1933 году – за художника, рисовавшего декорации для «Ла Баракки», - Альфонсе Понсе де Леона.

Целью «Ла Баракки» было воспитание зрителя; в многочисленных интервью этих лет Лорка протестует против коммерческого расчета применительно к искусству и напоминает о высокой художественной и просветительской миссии театра. Работа с «Ла Барракой» очень много дала Лорке - и как режиссеру, и как драматургу. Возможно, что не последнюю роль в этом обращении к практической театральной деятельности для Федерико сыграло непонимание, с которым встретили «Публику» и «Когда пройдет пять лет». Даже его друзьям, людям подготовленным и образованным, пьесы показались непригодными к постановке. И прежде чем Лорка вернется к ним (об этом намерении он часто говорил в 1936 году), он снова, в который уже раз, начинает все заново - с «Ла Барраки».

…начались репетиции – впрочем, сперва это были только шумные, затягивавшиеся далеко за полночь сборища, на которых обсуждали будущий репертуар, рассуждали и спорили о театре, узнавали друг друга, мечтали вслух и просто дурачились. Федерико дурачился едва ли не больше всех – он показывал фокусы, ставил шарады, пародировал известных актеров. Никто и не замечал, как зорко присматривался он к своим новым товарищам, изучал их склонности, прикидывал мысленно, кто на что годен. Зато распределение ролей в пьесах, намеченных к постановке, обошлось без обычных в подобных случаях обид и неудовольствий. Потом пошли уже настоящие репетиции, и тут Федерико обнаружил упорство и въедливость, каких и сам в себе не подозревал. Он заставлял по многу раз повторять каждую сцену, добиваясь от ее участников полнейшей естественности и в то же время максимальной самоотдачи…

Так проходили вечера, ночи. Не успев как следует отоспаться, студенты спешили на лекции, а Федерико мчался то договариваться насчет декораций, то получать рабочую одежду для труппы, то заказывать афишные щиты с эмблемой «Ла Барраки». Казалось бы, ни для чего иного времени не оставалось, но он ухитрялся еще выступать с лекциями, бывать на всех мадридских премьерах и веселиться в компании приятелей.

В феврале 1932 года, ненадолго заехав в Гранаду, Федерико познакомился с Эдуардо Родригесом Валдивьесо. Они встретились на маскараде. Эдуардо был одет как Пьеро, поэт пришел на торжество в костюме Домино. Их романтическая связь подарила, наконец, поэту взаимность. Эдуардо был младше Федерико на четырнадцать лет. Высокий, симпатичный юноша с черными глазами. И всё-таки она не было долгой. Один год – все, что было дано Федерико и Эдуардо. Ни больше. Возможно, пришлось выбирать между тихой жизнью в Гранаде и «Ла Бараккой». Но разве мог он все бросить, ведь Федерико так мечтал об этом бродячем театре? Федерико выбрал «Ла Баракку». Он не мог поступить иначе. В одном из писем Лорка писал своему другу: «Получил твое письмо, на которое отвечаю немедленно. Очень рад, что ты вспомнил обо мне. Думал, ты совсем меня забыл. Я же, как всегда, вспоминаю о тебе…».

Расстояние их разъединило. Они встретятся еще раз летом 1936 года, незадолго до убийства Федерико. Поэт поведает другу о тревожном сне, который будет мучить его: несколько одетых в траур женщин поднимают вверх распятия и голосят. Всю свою жизнь Эдуардо неохотно работал в гранадском банке, любил литературу, был беден и несчастлив. Вплоть до самой своей смерти в 1997 году он будет хранить письма поэта, единственное напоминание об ушедших годах.

Весной 1932 года, расцветший от новой влюбленности, Федерико выполнил обещание, данное Архентините в Нью‑Йорке, – помог ей подготовить концертную программу из тринадцати песен, которые сам же выбрал, обработал и гармонизовал.

Первый вечер Архентиниты, состоявшийся в марте 1932 года, публика встретила настороженно: выступление популярной балерины в роли певицы – не причуда ли? Но с каждой песней ледок таял. Голос Архентиниты – грудной, не очень сильный, вздрагивавший от волнения, – как нельзя лучше подходил к этим песням, которые давно уже покоились в антологиях и музыкальных сборниках под именем «памятников народного творчества», а тут вдруг ожили и оказались свежими, трепетными. Нравилось и то, как сдержанно пользовалась исполнительница своим пластическим даром, не пытаясь изобразить содержание песни, а лишь намекая на него – жестом, костюмом, деталью реквизита. Выступление Архентиниты сопровождалось игрой Федерико на фортепиано. Их дуэт казался слаженным, от него веяло очарованием и свежестью…

В июле 1932 года «Ла Баракка» начинает ездить по Испании и давать спектакли.

…в бродячем студенческом театре нет человека жизнерадостнее и веселее, чем директор Федерико. Мелькают дни, сменяются виды – кустарники Куэнки, вылинявшая земля Ла Манчи, пшеничные поля и бескрайние пастбища Альбасете... Трясется по дорогам Испании крытый грузовичок, обдавая встречных брызгами песен, несущихся изнутри, распеваемых целым хором неутомимых молодых голосов. И почти каждый вечер на какой‑нибудь площади, окруженной домами и с непременной церковью в глубине, раздвигается занавес, украшенный эмблемой «Ла Барраки».

А ночами – где‑нибудь в доме алькальда или сельского учителя, в дешевой гостинице либо просто на сеновале – его сознанием безраздельно завладевала неотступная тайная работа. Зрители, за которыми следил он из‑за кулис несколько часов тому назад, подымались на сцену, вступали в его трагедию как античный хор. Федерико пишет свои пьесы, мечтая о их постановке.

Но вот «Ла Баракка» даёт уже представление в деревне Тобосо – да, да, в той самой, прославленной автором «Дон‑Кихота»! – и десятки новых Альдонс‑Дульсиней награждают их нежными взглядами и звонкими рукоплесканиями. А в другой деревне, где они ставят «ауто» Кальдерона «Жизнь есть сон», – посредине действия начинает вдруг накрапывать дождь. Федерико с тоской и надеждой посматривает на небо ‑может, пронесет? – однако дождь усиливается. Но зрители, по лицам которых, как и по лицам актеров, бегут холодные капли, лишь теснее прижимаются друг к другу и даже при раскатах грома не сводят глаз со сцены. Представление продолжается...

Где‑то возле Мурсии после спектакля к Федерико подходит загорелый парень в крестьянской пеньковой обуви, в поношенных грубых штанах. Он в восторге от «Ла Барраки». Воодушевленный примером бродячего театра, он собирается в ближайшее время – как только выйдет из печати его книга – тоже отправиться по деревням, по сельским ярмаркам и читать свои стихи.

Как, у него уже выходит книга? Парень, вспыхнув, достает из кармана тщательно завернутую пачку листков. Это и в самом деле типографские гранки. На верхнем листке заглавие: «Знаток Луны» – и имя автора: «Мигель Эрнандес».

Не смущаясь, отвечает Мигель на расспросы Федерико. Ему двадцать один год, он из Ориуэлы, недалеко отсюда. Сын пастуха и сам пастух – не такое плохое занятие! – вскидывает он голову. Небо, ветер, горные луга...

Вот теперь Федерико знает, что перед ним поэт. Со жгучим любопытством разглядывает он круглое лицо, вздернутый нос, выпуклые упрямые глаза. Вот и новое поколение на пороге... Он оставляет Эрнандесу свой мадридский адрес, просит писать.

Уже простившись, Мигель возвращается. Он хотел бы только узнать, неужто правду пишут газеты, будто отныне Гарсиа Лорка займется исключительно театральной деятельностью? А как же стихи и пьесы?

Искренняя тревога, различимая в его голосе, приятней любых похвал. Федерико улыбается: не надо верить газетам! Бродячий театр не мешает, а помогает ему сочинять.

Так оно и было. Видя и слыша, как встает из книг, облекаясь плотью, поэзия Лопе, Сервантеса, Кальдерона, как становится она достоянием людей, не слыхавших о ней, но безошибочно признающих ее своей, – мог ли он не думать о собственной поэзии, не обращаться к ней поминутно?

33.

8 марта 1933 года в мадридском театре «Беатрис» состоялась премьера только что оконченной пьесы Лорка «Кровавая свадьба» («Bodas de sangre», 1933).

Трагедия имела огромный успех и с тех пор не сходит с подмостков испанских театров. Сюжет был взят из газетной заметки, которую Федерико прочел еще в 1928 году. В заметке, опубликованной в «Эль Дефенсор де Гранада», сообщалось о двойном убийстве, совершившемся в какой‑то деревне близ Алмерии. Виновницей была девушка – накануне своей свадьбы с хорошим парнем она повстречала прежнего возлюбленного, который после размолвки с нею женился на другой. Прямо из‑под венца невеста бежала с чужим мужем – «на крупе его коня», как говорилось в газете. Опозоренный жених бросился в погоню, настиг их, и в кровавой схватке погибли оба соперника.

Это газетное сообщение послужило толчком к созданию «Кровавой свадьбы». Пьеса стала первой частью задуманной трилогии, посвященной «испанской вселенной», в основу каждой из частей которой должна была быть положена трагедия женщины, ставшей причиной кровавой распри. Третью часть трилогии Лорка написать так и не успел. «Кровавая свадьба» - первая трагедия Лорки. «Она написана по Баху», - говорил сам поэт. Это одна из самых музыкальных его пьес - и по композиции, и по своей сути. Трагедия, совершающаяся в пьесе, есть прежде всего трагедия Матери, но единство всех противоречий трагедии заключено в образе Невесты, она решает свою судьбу и судьбы других. Невеста виновна – она расплачивается за свое давнее послушание отцу, за то, что семь лет назад не разыгралась другая трагедия. Но сейчас ее собственная воля, преломленная через жестокость мира, губит ее в каком-то необъяснимом автоматизме действий. И она не узнает своей воли в том, что произошло. Все герои «Кровавой свадьбы» обречены, судьбой каждого, сколь бы ни были сильны его страсти, правит Рок. Основное понятие драмы – Рок - оказывается двойственным. Рок не властвует над героями Лорки как верховная сила, Рок – в самих людях: в их разумном следовании долгу, в их свободном выборе. Трагическая вина героев пьесы – в выступлении против законов самой жизни, ее «первозданных стихий», одна из которых – Любовь.

Лорка требовал максимализма чувств от своих героев — и от своего искусства. Свобода личности у Лорки — в подчинении страстям, а не в воздержании. Лорка ведет речь не о стоическом терпении, рассчитанном на годы, а о страстном жизненном порыве, подвигающем человека на смертельный риск. Его герои знают, чем грозит осуществление желаний, но пренебрегают угрозой.

В пьесах Лорки добела раскаленный андалузский полдень невыносимо трагичен в своей ослепительной ясности. В «Кровавой свадьбе» женщины говорят о выжженной солнцем земле, где люди чахнут, а стены пышут огнем. Знойное полуденное солнце накаляет страсти, придает происходящему на сцене невыносимую отчетливость, делает явным все скрытое, выжигает полутона и недоговоренности, не оставляет места для спасительного сумеречного полумрака, для подтекста, для отдохновения, для иллюзий и недомолвок. Белый мрак заливает трагедии Гарсиа Лорки.

От искусства Лорка требовал одержимости, состояния «дуэндэ» (так называют состояние танцора фламенко, которым будто овладевает сверхъестественная сила, от который от должен избавиться). Он говорил о «дуэндэ» в противовес блестящим способностям и мастерству, о нерве формы — в противовес культу формы, для того чтобы указать грань, которая отделяет подлинное искусство от виртуозной подделки. Он боится, что нынешние служители Аполлона, связанные с суетной и эфемерной рыночной цивилизацией, лишенные почвы, а также навыков органического творчества, но зато обладающие отлично развитыми способностями, тщательно отработанной профессиональной техникой, — что служители эти имеют слишком большие и соблазнительные возможности для создания высококачественных подделок. Он подозревает, что может наступить эпоха великого блефа, и блефом, липой, иллюзией может стать само искусство. Он презирает «пошлых ремесленников», «портных от литературы», старательно кладущих стежок к стежку, стремящихся искусной выработкой возместить нехватку подлинной страсти. И чем меньше в их опусах настоящего нерва, тем нагляднее становится форма.

Пока «Кровавая свадьба» шла с неослабевающим успехом, 5 апреля 1933 года состоялась одна премьера Федерико: Клуб друзей театральной культуры показал «Любовь дона Перлимплина – историю про счастье, и беду, и любовь в саду» в постановке самого автора. Клуб этот – новая затея Федерико, всерьез вознамерившегося вырвать театральное дело из рук невежественных и корыстных антрепренеров. Но «Ла Баррака» остается его любимым детищем. Еще зимой он объездил с ней Андалусию, а сейчас репетирует «Фуэнте Овехуну».

«Кровавая свадьба», первая постановка «Любви дона Перлимплина», «Ла Баракка» - жизнь Федерико бурлит. А выступления с лекциями и стихами! И концерты Архентиниты, на которых Федерико иной раз приходится по старой дружбе присаживаться за пианино. И участие в постановке балета де Фальи «Любовь‑колдунья» – разве может он отказать в чем‑нибудь дону Мануэлю? И само собой – пирушки до рассвета... А теперь вот опять предстоит путешествие за океан – Лола Мембривес, показавшая «Кровавую свадьбу» в Буэнос‑Айресе, пишет, что аргентинская публика требует его присутствия.

Да, жизнь его – та, которую делит он с окружающими, и впрямь сплошной праздник. Другую свою жизнь Федерико ни с кем не делит. Встречая ее следы в стихах и пьесах, приятели пожимают плечами: откуда такая мрачность? В самом деле откуда? Веселое солнце разгуливает по всем комнатам его новой квартиры на улице Алькала, городской шум едва доносится снизу. Никогда еще не дышалось ему так свободно, никогда не ощущал он в себе столько сил. Откуда же берется невидимая, словно растворенная в воздухе тревога, что сгущается в сердце?

Федерико вновь скрывает свою боль от мира. Вновь выстраданное остаётся сокрытым, упрятанным ото всех. Поэт постоянно балансирует между радостью и любовью к жизни и страданиями, которые причиняет эта жизнь.

В октябре 1933 года он вновь покидает Испанию и едет в Южную Америку. Буэнос-Айрес встретил его многолюдной толпой. В Аргентине Федерико присутствует на представлениях «Кровавой свадьбы» и «Марианны Пинеды», участвовал в постановке «Чудесной башмачницы», руководил постановкой комедии Лопе де Вега «Дурочка», выступал с лекциями и стихами. Кроме Аргентины, посетил Уругвай.

Южную Америку Лорка покидает только 27 марта 1934 года. В апреле он уже в Барселоне, а спустя какое-то время – в Мадриде. Вернувшись в Испанию, Федерико снова принимается за работу во главе «Ла Баракки». В то же время он погружен в создание новой театральной пьесы, деревенской драмы, в центре которой – образ женщины, одержимой желанием иметь ребенка. Название уже найдено – «Йерма».

И тут-то случается то, что Федерико никак не мог предугадать. Ему приходит письмо. На конверте значится имя, которое бы он желал видеть сейчас меньше всего. Это имя – Сальвадор Дали.

Поспешно открывая конверт, Федерико начинает читать. Тон Дали безмятежен. Как будто не было ни двадцать восьмого года, ни «Андалузского пса». «Милый Лорчонок!» - начинается письмо. Сальвадор знает о его приезде в Барселону и спрашивает, почему поэт не заехал в Кадакес. «А он не изменился», - думает Федерико. Письмо прочитано. Сальвадор вновь обещает золотые горы, предлагает писать вместе оперу, обещает познакомить с Галой и, наконец, подписывается Буддой.

В этому времени Дали вступил в конфликт на политической почве с сюрреалистами. Многие из них были коммунистами. Сальвадора же коммунизм раздражал, он придерживался монархических взглядов. Назло сюрреалистам Дали начинает демонстрировать своё якобы восхищение Гитлером, а затем пишет полотно «Загадка Вильгельма Телля» (1933), где изображает Ленина с голой задницей. Такого сюрреалисты ему не простили. Картина привела их в бешенство, ее пытались разорвать, а Дали оказался изгнанным из кружка Бретона, как когда-то был изгнан из Академии искусств. Уходя из кружка парижских сюрреалистов, Дали гордо воскликнул: «Что они будут делать без меня. Сюрреализм – это я!»…

Федерико в который раз не знает, что ему делать. Конверт с письмом упал на пол. Ему так хочется увидеть Сальвадора, вновь заключить его в объятия, но… зачем ворошить прошлое после всего, что было? Зачем растравливать зажившие раны?.. И вообще – у него ведь Рафаэль. Ах да, Рафаэль…

34.

Еще в конце июня 1933 года Архентинита дала специальное представление «Колдовской любви» де Фальи в Студенческой Резиденции. Среди зрителей находился студент инженерного факультета, привлекательный молодой человек по имени Рафаэль Родригес Рапун, которому суждено было стать последней большой любовью Лорки. Его считают второй великой любовью поэта после Сальвадора Дали.

Рафаэль Рапун родился в Мадриде в 1912 году. Мужчиной он был очень красивым, обладал атлетическим телосложением, был хорошим футболистом и страстным приверженцем социалистических идей. Рафаэль присоединился к «Ла Барраке» несколькими месяцами ранее и теперь был уже секретарем труппы – должность, в которой он быстро завоевал всеобщее уважение своей деловитостью и щепетильностью при расчетах. Карлос Морла Линч, тоже бывший в тот вечер среди публики, познакомился с Рапуном за месяц до того на премьере «Любви дона Перлимплина» и нашел его «обаятельным юношей, дерзким и в то же время очень вежливым, человеком яркой индивидуальности, с открытым приятным лицом». Это впечатление впоследствии не раз подтверждалось. Вероятно, Рапун сопровождал Федерико во время поездки в Кадис на премьеру «Колдовской любви», так что фотография, на которой он и Федерико запечатлены в садах отеля «Королева Кристина» (г. Альхесирас), скорее всего, сделана тогда же. Луис Саэнс де ла Кальсада, который тоже незадолго перед этим присоединился к «Ла Барраке» и стал одним из друзей Рапуна, оставил его живой портрет «в раме времени». Портрет тем более ценный, что это единственное описание Университетского театра, сделанное его участником и опубликованное, а также единственные опубликованные воспоминания о Рапуне. Даже если кто-либо еще из его друзей что-то написал, записи эти не вышли в свет:

«Рафаэль находился на перепутье: с одной стороны, ему приходилось ежедневно решать трудные математические задачи, чтобы доучиться на горного инженера; с другой стороны, трудно было сопротивляться ежедневному влиянию людей из «поколения 27 года», которые окружали его. Строгая научная дисциплина против поэзии, поэзия против строгой научной дисциплины; я думаю, что в глубине души Рафаэль предпочитал углам додекаэдра стихотворные строчки, но и то, и другое одновременно жило в нем, противоборствуя – вот почему временами он становился буквально бешеным и терял сон.

У него была большая голова, вьющиеся волосы, не слишком широкий лоб, прорезанный глубокой поперечной линией; правильной формы нос, начинающийся почти от самого лба, придавал его профилю сходство с профилем греческой статуи; щедрый рот с ослепительно белыми зубами, слегка заходящими друг за друга. Из-за этого, когда он смеялся, то выглядел немного странно – один угол рта приподнят, другой слегка опущен. Энергичный подбородок, сильное тело с расслабленными мышцами... Обычно он носил черное, цвет, который делал его улыбку еще более лучистой. У него была твердая, решительная походка. (...) Были у него и свои «трагедии» – так он называл некоторые вещи, которые происходили с ним порой независимо от его желания и о которых я тогда не знал. Одна из этих «трагедий» обнаружилась случайно и, с моей точки зрения, вовсе таковой не была. Но природное, стихийное начало в нем порой брало верх над воспитанием и дисциплиной – так, например, он испытывал спонтанный оргазм всякий раз, когда наш фургон обгонял на дороге другой автомобиль. Это не было нормой, но в этом не было и его вины. Скорость, с которой наш великолепный Эдуардо разгонял грузовичок, чтобы опередить «соперника», вызывала у Рафаэля ощущения, близкие к тем, что вызывает занятие любовью с женщиной».

Рафаэль Родригес Рапун, который не выжил в Гражданской войне и не рассказал своей истории сам, не был гомосексуалом. Но, по свидетельству его близкого друга Модесто Игераса, в конце концов он настолько поддался магии личности Лорки, что «спастись» не смог…

«Рафаэль был помешан на женщинах, – вспоминал Игерас, – но он запутался в сетях Федерико, нет, не запутался – растворился в нем. Я тоже растворялся в Федерико, но не заходя так далеко. А он оказался с головой погруженным в страсть, прежде чем осознал, что же происходит. Позже он пытался вырваться, но не смог... Это было ужасно».

Осенью 1933 года, как сообщалось прежде, Федерико отбыл в Южную Америку. Прежде чем кораблб «Conte Grande» покинул барселонский порт, Федерико отправил открытку Родригесу Рапуну. Из ответа последнего (от 12 октября 1933 года) мы знаем, что отъезд поэта глубоко взволновал его. Рапун только что узнал, что освобожден от военной службы – благословенное освобождение, которым, как он считал, был обязан специальному заклинанию, произнесенному Федерико в такси по дороге на вокзал. Барраковцы усиленно репетируют «Севильского озорника» Тирсо де Молины, уверил Рафаэль Лорку. Ему самому дали роль Коридона, с которой он, по собственному ощущению, справлялся действительно хорошо. При том, добавил Рафаэль, что «если верить Угарте, я и есть Коридон в хорошем смысле этого слова». Если вспомнить «Коридона» Андре Жида, впервые опубликованного в испанском переводе в 1929 году и только что вышедшего третьим изданием, можно почти не сомневаться в имевшей место аллюзии на «ту Любовь, что о себе молчит». Рапун продолжает:

«Я помню о тебе постоянно. Не иметь возможности видеть того, с кем ты находился рядом каждый час в течение многих месяцев – это слишком, чтобы суметь забыть. Особенно если к этому человеку ты привязан так, как я привязан к тебе. Но поскольку ты собираешься вернуться, меня утешают мысли о том, что эти часы повторятся. Я утешаюсь еще и тем, что ты уехал не просто так, а с некоей миссией. Это утешение припасено для тех из нас, в ком сильно чувство долга – и таких нас все меньше. (...) По крайней мере, я хоть что-то написал тебе, хотя ты заслуживаешь большего. Я хочу закончить сейчас. Я буду писать тебе часто. Самый теплый привет от друга, который никогда не забывает тебя».

Это единственное письмо, сохранившееся из всей переписки Лорки и Родригеса Рапуна, хотя мы можем предположить, что писали они друг другу часто. Исчезновение писем – это всего лишь еще один досадный провал в истории частной жизни Лорки. Истории, которую многие обстоятельства, и не в последнюю очередь осторожность самого поэта, сумели скрыть завесой тайны – порой совершенно непроницаемой.

В одну из летних поездок «Ла Барраки» представления, данные в Сантандере, были высоко оценены Жаном Прево и известным итальянским театральным критиком Эцио Леви. Леви был настолько очарован Лоркой и «Ла Барракой», что, вернувшись в Италию, он пригласил поэта на Римский Театральный конгресс, проведение которого планировалось в октябре (1934 года). На конгрессе Федерико должен был рассказать об опыте работы со студенческой труппой. Лорка ответил, что он очень бы хотел, но не может, пока не узнает сроков начала репетиций «Йермы», премьера которой намечена на ноябрь. В числе прочего Леви написал, что Лорка мог бы взять на конгресс супругу. Федерико, которого эта часть приглашения, безусловно, позабавила, спросил Леви: раз уж так получилось, что он не женат, может ли он взять с собой секретаря труппы, который является также и его личным секретарем? Перспектива каникул в Риме с Рафаэлем Рапуном казалась очень заманчивой, но в результате поездка не состоялась, а ответ Леви неизвестен. То, что Лорка к этому времени сделал Рапуна своим личным секретарем, заставляет думать об их растущем сближении, хотя мы не располагаем документальными свидетельствами их отношений в этот период.

Дата добавления: 2015-07-02