Схватка

ПРЕСЬОСА И ВЕТЕР

РОМАНС О ЛУНЕ, ЛУНЕ!..

Луна в жасминовой шали

явилась в кузню к цыганам.

И сморит, смотрит ребенок,

и смутен взгляд мальчугана.

Луна закинула руки

и дразнит ветер полночный

своей оловянной грудью,

бесстыдной и непорочной.

- Луна, луна моя, скройся!

Если вернутся цыгане,

возьмут они твое сердце

и серебра начеканят.

- Не бойся, мальчик, не бойся,

взгляни, хорош ли мой танец!

Когда вернутся цыгане,

ты будешь спать и не встанешь.

- Луна, луна моя, скройся!

Мне конь почудился дальний.

- Не трогай, мальчик, не трогай

моей прохлады крахмальной!

Летит по дороге всадник

и бьет в барабан округи.

На ледяной наковальне

сложены детские руки.

Прикрыв горделиво веки,

покачиваясь в тумане,

из-за олив выходят

бронза и сон - цыгане.

Где-то сова зарыдала -

Так безутешно и тонко!

За ручку в темное небо

луна уводит ребенка.

Вскрикнули в кузне цыгане,

эхо проплакало в чащах...

А ветры пели и пели

за упокой уходящих.

Пергаментною луною

Пресьоса звенит беспечно,

среди хрусталей и лавров

бродя по тропинке млечной.

И, бубен ее заслыша,

бежит тишина в обрывы,

где море в недрах колышет

полуночь, полную рыбы.

На скалах солдаты дремлют

в беззвездном ночном молчанье

на страже у белых башен,

в которых спят англичане.

А волны, цыгане моря,

играя в зеленом мраке,

склоняют к узорным гротам

сосновые ветви влаги...

Пергаментною луною

Пресьоса звенит беспечно.

И обортнем полночным

к ней ветер спешит навстречу.

Встает святым Христофором

нагой великан небесный -

маня колдовской волынкой,

зовет голосами бездны.

- О, дай мне скорей, цыганка,

откинуть подол твой белый!

Раскрой в моих древних пальцах

лазурную розу тела!

Пресьоса роняет бубен

и в страхе летит, как птица.

За нею косматый ветер

с мечом раскаленным мчится.

Застыло дыханье моря,

забились бледные ветви,

запели флейты ущелий,

и гонг снегов им ответил.

Пресьоса, беги, Пресьоса!

Все ближе зеленый ветер!

Пресьоса, беги, Пресьоса!

Он ловит тебя за плечи!

Сатир из звезд и туманов

в огнях сверкающей речи...

Пресьоса, полная страха,

бежит по крутым откосам

к высокой, как сосны, башне,

где дремлет английский консул.

Дозорные бьют тревогу,

и вот уже вдоль ограды,

к виску заломив береты,

навстречу бегут солдаты.

Несет молока ей консул,

дает ей воды в бокале,

подносит ей рюмку водки -

Пресьоса не пьет ни капли.

Она и словечка молвить

не может от слез и дрожи.

А ветер верхом на кровле,

хрипя, черепицу гложет.

В токе враждующей крови

над котловиной лесною

нож альбасетской работы

засеребрился блесною.

Отблеском карты атласной

луч беспощадно и скупо

высветил профили конных

и лошадиные крупы.

Заголосили старухи

в гулких деревьях сьерры.

Бык застарелой распри

ринулся на барьеры.

Черные ангелы носят

воду, платки и светильни.

Тени ножей альбасетских

черные крылья скрестили.

Под гору катится мертвый

Хуан Антонио Монтилья.

В лиловых ирисах тело,

над левой бровью - гвоздика.

И крест огня осеняет

дорогу смертного крика.

Судья с отрядом жандармов

идет масличной долиной.

А кровь змеится и стонет

немою песней змеиной.

- Так повелось, сеньоры,

с первого дня творенья.

В Риме троих недочтутся

и четверых в Карфагене.

Полная бреда смоковниц

и отголосков каленых,

заря без памяти пала

к ногам израненных конных.

И ангел черней печали

тела окропил росою.

Ангел с оливковым сердцем

и смоляною косою.

Дата добавления: 2015-07-02