Активный строй 1 страница

Языками активного строя являются языки индейцев Северной и Юж­ной Америки. Они представляют собой «такой тип языка, структурные компоненты которого ориентированы на передачу не субъектно-объектпых отношений, а отношений, существующих между активными и инактивными участниками пропозиции» [Климов_ь 4]. В этих языках существи­тельные делятся на классы активных (одушевленных) и инактивных (не­одушевленных), а глаголы — на классы активных (действия) и стативных

(состояния) [Климов₂, 22].

Переходные глаголы понимаются как динамические, а непереходные делятся на два подкласса: статические и динамические. Подлежащее ди­намических глаголов колируется одинаково, а прямое дополнение — так же, как подлежащее стативных глаголов [Бехерт, 418]:

S_t:lV_dynDO:2

Si:2V_sl.

Падеж подлежащего динамических глаголов называется активным, а падеж подлежащего статических глаголов и прямого дополнения динами­ческих глаголов — инактивным [Там же, 419]. На русском языке это мож­но было бы изобразить, соответственно, так:

Мальчиком (акт.) брошен камень (инакт.).

Мальчиком (акт.) бежится.

Камень (инакт.) лежит.

Мальчик (инакт.) лежит.

Очевидно, что активная система напоминает эргативную с тем отличием что в последней, во-первых, формальное различие проводится только Чеясду переходными и непереходными глаголами, а во-вторых, специальной "Одежной формой маркируется подлежащес-агент (действующее лицо).

5.5. Аффективный строй

К эргативному строю примыкает и так называемый аффективный я локативный строй, где для обозначения подлежащего в предложении используется форма другого косвенного падежа — дательного.

В рассматриваемых системах подлежащее-субъект по своей семанти) ке не является действующим лицом. В аффективном строе «ему не принадлежит действие и не через него оно совершается. Наоборот, субъск воспринимает на себя действие, совершаемое независимо от него. Oi ощущает на себе результаты того, что происходит вне его активной вол] [Мещанинов₂, 201], Аффективная конструкция связана со вполне опреде ленной группой глаголов — глаголами чувственного восприятия. Субъект восприятия выражается формой дательного падежа. Ср. груз, (букв.): От любим сын, что соответствует русскому Отец любит сына [Там же, 20. При обозначении субъекта обладания чем-либо используется форма pi дительного падежа. Ср. авар (букв.): Меня лошадь есть = Я имею ла шадъ, У меня есть лошадь [Там же, 208].

В отличие от посессивного строя, который встречается в языках с с(хранившимися инкорпорированными комплексами, аффективные конст рукции характерны и для языков с хорошо развитой морфологией и деле нием глаголов на семантические классы (глаголы действия, состоянш чувственного восприятия и т. п.) [Там же, 213].

Итак, перечисленные конструкции демонстрируют два основных пекта развития: во-первых, постепенное формальное разграничение име и глагола, а во-вторых, постепенное становление семантического согл сования имени в синтаксической структуре предложения.

3.6. Номинативный строй

В номинативном строе нет резкого различия между предложениями I переходными и непереходными глаголами в том плане, что в обоих случаях подлежащее выражается формой именительного падежа. Дополнений объект действия формально управляется глаголом и обозначается формо! винительного падежа. В наиболее общем виде распределение надежны! форм можно представить следующим образом [Бехерт, 415]:

S,:1VDO:2

S;:l V

Именительный падеж, который не является ни эргативным, ни абсолютным падежом, «соединяет в себе функции их обоих, но не полностью, так как часть функций абсолютного падежа получил и винители иый падеж» [Мещанинов^ 282]. Именительный падеж — это падеж подлежащего, которое может быть и активным, и пассивным: Я убил волка, Волк убит мною, Я иду, Я болею [Там же, 279]. Форма именительно­го падежа выступает как средоточие всех возможных глагольных предика­тов, формально согласуемых с ним. Это грамматически главенствующий член предложения, даже тогда, когда он обозначает предмет, претерпе­вающий действие [Шор, Чемоданов, 148]. Активность или пассивность подлежащего может быть определена либо семантически (Я болею, Я иду), либо синтаксически — в виде противопоставления форм действительного и страдательного залогов [Мещанинов₂, 230]. «Лишь наличие залоговых форм у глагола (activum, passivum, medium) позволяет именительному па­дежу стать средоточием предложения, универсальным падежом субъекта, выражающим любую вещь, любое явление мира, независимо от того, со­держит ли оно свои определения в своей собственной сфере или имеет их данными извне, или же переходящими на какой-либо предмет вовне» [Кацнельсонг, 163].

Основная характерная черта номинативного строя — формальное согласование сказуемого и подлежащего. Подлежащее оказывается фор­мально активным — оно всегда выражает того, кто связан в предложении с предикатом [Мещанинов₂, 282]. Таким образом, общие признаки номи­нативного строя следующие:

1) форма именительного падежа является формой подлежащего неза­висимо от его семантики;

2) дополнение имеет специальную форму — винительного или датель­ного падежа;

3) существуют две параллельные обратимые конструкции — активная и пассивная;

4) разделены семантические функции падежных форм (по крайней мере — в их первичных функциях).

На первый взгляд эргативный и номинативный строй предстают взаимоисключающими, однако есть языки, где оба строя сосуществуют, различаясь дополнительной дистрибуцией [Кацнельсон; Бехерт; Юдакин]. Можно согласиться с утверждением о том, что эргативная конструкция представляет собой чисто формальную разновидность номинативной кон­струкции [Серебренников₂, 186, 188], поскольку при всех отмеченных раз­личиях между ними много общего, прежде всего то, что в качестве средст­ва выражения основных функций членов предложения используются не только падежные формы, но и порядок слов [Кацнельсон_ь 208]. Если мы сравним два предложения:

Рембрандтом написана картина и Картина написана Рембрандтом, то первое можно характеризовать как эргативную конструкцию, а вто­рое — как номинативную в ее пассивном варианте. Основанием для этого различия может служить именно позиционный критерий — nep-J вое место занимает подлежащее, а место после глагола — дополнение.

Номинативная и эргативная конструкции образуют симметричное от­ношение, сущность которого заключается в характере и способе маркироч вания действующего лица (агента). В эргативном строе маркированной оказывается эргативная конструкция, где действующее лицо маркирована позиционно и формой эргативного падежа. В номинативном строе из двум конструкций — активной и пассивной — маркирована вторая. Маркером^ здесь является форма сказуемого. Значение этой маркировки заключается в том, что подлежащее здесь никак не может быть действующим лицом т. е. употребление пассивной конструкции связано с деагентивизациея подлежащего. Действующее лицо (агент) получает маркированную форму выражения — форму творительного (инструментального) падежа.

Дополнительность дистрибуции двух конструкций заключается в том, что в языках, где они сосуществуют, употребление номинативной констн рукции связано с формами настоящего времени, а эргативной — с формами прошедшего времени глагола [Мещанинов₂, 228; Бехерт; Юдакин].

Завершая обзор проблемы стадиальности развития синтаксической структуры языка, я еще раз хочу отметить, что свою задачу в настоящей работе я вижу не столько в том, чтобы выявить обязательную историческую (генетическую) последовательность рассматриваемых синтаксических конструкций, сколько в том, чтобы представить их в качестве воз­можных направлений развития структуры предложения.

Глава третья

РАЗВИТИЕ СТРУКТУРЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Говоря о развитии структуры предложения, мы должны помнить, что одновременно речь идет и о развитии слова, о степени его самостоятельно­сти, выделимости. Обе эти единицы тесно взаимосвязаны и представляют собой исторически и типологически изменяющиеся категории. Поэтому, когда мы утверждаем, что синтаксическое развитие идет от высказывания — к предложению, это следует понимать и так: «от высказывания — к слову». «В самом деле, что такое слово? Мне думается, что в разных языках это бу­дет по-разному» [Щерба_ь 9]. С другой стороны, «понятия слова, части речи, члена предложения, как и все общелингвистические понятия, должны быть установлены одни и те же для всех языков и для всех исторических эпох су­ществования каждого языка. Без этого единства понимания языковых явле­ний невозможны ни типологическая классификация языков, ни их изучение в сравнительно-историческом плане» [Кротевич₃, 19]. Попытаемся выяснить, как меняется характер предложения в процессе развития языка.

В плане развития структуры предложения особый интерес, на мой взгляд, представляет инкорпорация. Если чисто умозрительно сравнить известные синтаксические структуры, то вполне очевидно, что инкорпо­рация оказывается ближе всего, по крайней мере формально, к однослов­ному высказыванию. Это особая стадия совершенно иного типологическо­го строя. Она представляет собой гениальнейшую находку человека (чело­вечества), ограниченного узкими формальными рамками «слова-предло­жения» и пытающегося произвести семантическое расчленение обозна­чаемой ситуации, не выходя за пределы этих рамок: «Язык... принялся вводить в границы слова то, что, по сути дела, принадлежит конструкции предложения» [Гумбольдт, 153].

Если считать, что через стадию инкорпорации прошли все человече­ские языки, т. е. весь человеческий язык в целом, то далее перед ним стоит задача вывести намеченное внутри «слова-предложения» членение за пре­делы этого комплекса, т. е. строить высказывание из более или менее оформленных элементов. При решении этой задачи возможны два пути. Первый — путь «жесткого» синтаксиса при минимальном (или даже нуле- *°н) морфологическом оформлении отдельных слов. По нему пошли так называемые аморфные языки (или изолирующие). Причем это путь оказался за пределами стадиальной теории. Второй — путь «свободного» синтаксиса при максимальной оформленности слов, группировке их в формальные грамматические классы — части речи. По нему пошли агг­лютинирующие и — более всего — флективные языки.

Три основных типа структуры — инкорпорацию, аморфность и флек­сию — очень ярко и образно характеризует В. фон Гумбольдт. Если считать, что говорящий всегда исходит из целого предложения, то инкорпорирую­щие языки «вообще не разбивают единства предложения, но, наоборот, ста­раются по мере его формирования все теснее сплотить его. Они очевидным образом сдвигают со своих мест границы словесного единства, перенося их в область единства предложения» [Гумбольдт, 145]. В корневом языке, при­мером которого служит китайский, его форма «может быть лучше всякой другой подчеркивает силу чистой мысли и как раз ввиду отсечения всех мелких и служащих помехой соединительных звуков более полным и ин­тенсивным образом направляет дух в эту сторону» [Там же, 230-231].

«Пока инкорпорирующие и изолирующие языки мучительно силятся соединить разрозненные элементы в предложение или же сразу предста­вить предложение связным и цельным, флективный язык непосредственно маркирует каждый элемент языка сообразно выраженной им части внутри смыслового целого и по самой своей природе не допускает, чтобы эта от­несенность к цельной мысли была отделена в речи от отдельного слова» [Там же, 160].

«Предложение, первоначально подобное нераспустившейся и замкну­той в себе почке, в мексиканском языке (инкорпорирующем. — Ю. 77.1 полностью развернулось в неразрывное связное целое, тогда как в китайском предоставляет самому слушающему отыскивать взаимосвязь элементов, почти лишенных фонетических указателей, а более одухотворенный и смелый санскрит рассматривает каждую часть предложения сразу же в еа отношении к целому, наглядно и недвусмысленно обозначая это отношение» [Там же, 150].

При анализе развития предложения в ДЯ было установлено, что прежде всего отрабатываются и закрепляются однословные высказывания — самые простые, элементарные и глубинные, а затем уже появляется коммуникативная структура, за которой следует ролевая и, как завершающий этап, формально-синтаксическая. Попытаемся представить, как это прошн ходит во «взрослом» человеческом языке.

1. Однословное высказывание

Как уже отмечалось, однословное высказывание — это первая форма высказывания в ДЯ, которая сохраняется и в языковой практик^ взрослого. На этом этапе вряд ли имеет смысл говорить о какой-либа грамматической (формальной) структуре. Однако следует отметить, чтя развитие языка идет особым путем, и своеобразие этого пути заключает­ся в том, что раз сложившиеся образования («структуры», «конструк­ции») прочно закрепляются в памяти индивида и в ходе дальнейшего развития — при появлении новых, более сложных структур — вовсе не вытесняются из употребления, а продолжают существовать и функцио­нировать наряду с ними.

Понятие однословного высказывания и понятие модели вряд ли ока­жутся совместимыми, поскольку последнее предполагает наличие некото­рой синтаксической конструкции. Я думаю, что для подобных случаев вполне уместным будет термин образец: «Высказывание всякий раз созда­ется заново, но, с другой стороны, в нем проявляется тенденция к стерео­типности — использованию сходных форм в сходных ситуациях (так воз­никают клише, речевые формулы и т. п.)» [Гак, 59-60]. С полным правом это можно отнести и к однословным высказываниям. В качестве образцов однословных высказываний в современном языке могут выступать пред­ставители практически всех частей речи в самых разнообразных формах: Тишина. Весна. Чаю! Народу! Молчать! Тихо. Быстрее и т. п. (Подробнее об этом — во второй части работы.)

Возвращаясь к традиционным наименованиям однословного выска­зывания — однословное предложение или слово-предложение, следует отметить ряд специфических черт этой единицы, связанных с этими традиционными наименованиями. «Однословное предложение есть в одно и то же время и слово и предложение подобно тому, как одноком­натный домик, с одной точки зрения будет комнатой, а с другой — домом, а не чем-то промежуточным между комнатой и домом» [Есперсен, 356]. Для своего этапа развития однословное высказывание — это, во-первых, типовая грамматическая форма («протоформа»), единственная «конструкция», образец, основная языковая единица. Во-вторых, по форме это не предложение, а скорее слово. И в-третьих, это реальное высказывание, однозначно соотнесенное с языковым образцом («мо­делью»). Иными словами, на этом этапе развития языка имеет место формальное совпадение слова, предложения и высказывания, между ними существует одно-однозначное соответствие. В связи с изложен­ным, название слово-предложение отражает формально-грамматичес­кую сторону рассматриваемой единицы, а однословное высказывание — Функциональную.

Как уже неоднократно отмечалось, в функционально-семантическом аспекте «слово-предложение» непосредственно связано с ситуацией, вне которой оно не имеет никакого, по крайней мере — коммуникативного, смысла. В нем совмещаются акт референции и акт предикации.

В условиях неполной инкорпорации используются уже расчлененные образования, напоминающие по характеру двусловные высказывания в ДЯ. Здесь можно говорить уже о наличии определенной грамматическо! структуры.

2. Коммуникативная структура

Формально конструкции этого типа двукомпонентны. Семантически два компонента, как и в ДЯ, представляют собой элементы коммуникатив­ной структуры — данное и новое, тему и рему, область референции и пре­дикативный компонент. В аспекте формальном мы имеем дело с простей­шей элементарной грамматикой — грамматикой НС. Как известно, в соот­ветствии с этой грамматикой любая сложная (составная) единица может быть представлена в виде сочетания (соединения) и противопоставленш двух компонентов, двух НС.

Простота и элементарность грамматики НС обусловлены тем, что е ней вовсе не требуется какой бы то ни было морфологизации компонентов конструкции — порядок этих компонентов вполне однозначно характери­зует их семантику и функции. В соответствии с так называемым объек­тивным (по Матезиусу) порядком компонентов первый из них должей быть тематическим, предметным, референтным, а второй — рематиче­ским, признаковым, предикативным. «Порядок слов является, вероятно] одним из самых основных синтаксических показателей в любом языке, а также одним из наиболее сложных. Другие способы... будут так или иначе связаны с порядком слов» [Глисон, 194]. «Момент соположения в опреден ленном порядке является первичным средством соединения в языкахх) [Бюлер, 305].

Вторым элементарным средством различения и расчленения на HCJ служит интонация — обязательный компонент любого устного высказывав ния, а, как известно, язык человека возник и развивался прежде всего в yew ной форме. «Интонация проявляется почти исключительно на синтаксическом уровне и характеризует обычно относительно крупные конструкции] В разговорном английском языке ударение и интонационно-мелодический рисунок являются дополнительными НС тех конструкций, в которых они встречаются» [Глисон, 198]. Именно благодаря детальному изучению интонации шагнули далеко вперед исследования в области синтаксиса [Там же, 199U Двусмысленные интерпретации письменных высказываний немедленна разрешаются при устном их воспроизведении [Там же, 197].

Итак, коммуникативная структура двусловных высказываний соответствует нормам грамматики НС, где главную роль играет порядок ком­понентов и интонация. Наиболее важной в конструкции оказывается первая позиция — за счет нее осуществляется «привязка» высказывания к ситуации (и контексту).

В этом плане не вполне корректным представляется утверждение Д. Слобина о том, что конструкция «подлежащее — сказуемое» является универсальной для всех языков и отмечается в речи с самого начала [Сло-бин_ь 93]. Подлежащее и сказуемое — это члены предложения, которое еще не сложилось в «самом начале» ДР, так и в языках, еще не достигших соот­ветствующего уровня синтаксического развития. Совсем другое дело — элементарная НС-конструкция. Говоря о грамматике НС, отмечают, что, хотя конструкция «подлежащее — сказуемое» и является наиболее типич­ной и распространенной, она — далеко не единственная. Другие типы вы­сказываний, например The more the merrier «Больше — веселее», можно проанализировать точно таким же образом, т. е. «исходя из его НС и суще­ствующих между ними формальных различий» [Глисон, 197]. Аналогичные конструкции есть и в других языках.

Одним из первых, ранних типов предложения, еще, вероятно, очень тесно связанным с коммуникативной структурой, является так называе­мое именное предложение, наличие которого засвидетельствовано во многих языках различных структур [Вандриес, 121; Бенвенист, 167]. Очевидно, это продукт той эпохи в развитии структуры предложения, когда еще не существовало достаточно четкого различия, противопостав­ления имени и глагола, а если и было некоторое формальное различие, то оно не предполагало какой-либо семантической разницы. Так, в санскри­те «любые два слова, будь то имя или заменяющие его слова, поставлен­ные рядом, мыслятся как субъект и предикат: Индра царь, Она Дамаян-ти» [Юдакин, 23], т. е. Индра цари и Индра царствует имели одно и то же значение. Надо полагать, что второй вариант — глагольный — появля­ется позднее, когда уже начинают складываться разные способы оформ­ления имени и глагола. «Морфологическое различие между глаголом и именем является вторичным по отношению к различию синтаксическо­му» [Бенвенист, 171].

Возвращаясь к вопросу о том, следует ли считать рассмотренные конструкции предложениями или же сохранить за ними название выска­зываний, нужно учесть два момента. Во-первых, как уже отмечалось, предложение — категория историческая. Характер и формальные при­знаки предложения с развитием языка могут изменяться. Во-вторых, по­стоянное употребление подобных высказываний в речи неизбежно при­водит к тому, что в языковой системе говорящего закрепляются опреде­ленные образцы или модели этих высказываний, некие обобщенные аб­страктные формы, которые можно назвать предложениями. Тогда вполне естественно компоненты этих предложений назвать членами предложе­ния. Чтобы сохранить преемственность, можно обозначить их как под­лежащее и сказуемое. Но при этом, конечно, нужно помнить, что это «не совсем такие» предложения, с которыми мы имеем дело в современных индоевропейских языках, и «не совсем такие» подлежащее и сказуемое: они не образуют координативной связи, формы грамматической преди­кативности [Левицкий₁₆]. Предикативность выражается в них порядком слов и интонацией, когда соответствующее предложение употребляется в качестве высказывания. Таким образом, нужно иметь в виду, что это совершенно другая грамматика,о которой слишком «умудренные» и «испорченные» грамматическими познаниями взрослые давно забыли, но которой свободно владеют дети и наивные носители языка, не осо­бенно задумывающиеся над выбором «правильных» с точки зрения нор­мативной грамматики форм. Собственно говоря, и «испорченные» инди­виды в своей обычной разговорной речи часто отступают от строгих грамматических норм.

Конечно, с позиции современной грамматики номинативного строя можно попытаться выявить статус подобных конструкций путем сопос­тавления со сходными конструкциями, выявляя их парадигмы, как это сделано, например в работе [Степанов,,], где образования типа Земля па­хать рассматриваются как сочетания номинатива с инфинитивом. А мо­жет быть естественнее предположить, что никакой парадигмы здесь еще ибыть не могло в связи с полным отсутствием развитого формального син­таксиса? А предполагаемый номинатив — это вовсе не номинатив, а един­ственная форма существительного (вроде так называемого общего паде­жа в современном английском языке), а инфинитив — точно так же един­ственная пока форма глагола? Тогда окажется, что все высказывания пра­вильны и построены в соответствии с достаточно строгими правилами, но не правилами номинативных морфологии и синтаксиса, а правилами нор­мальной естественной коммуникации. Важно только помнить, что понятия подлежащего и сказуемого имеют в ней не тот смысл, что в развитом син­таксическом строе. Чтобы эксплицировать эти различия, предлагаются наименования темема и предикатема [Головнин, 66-68], однако, на мой взгляд, вполне уместными окажутся широко известные термины топик и комментарий: «Факты, собранные в ряде язьпсов, позволяют предполагать, что в базисных конструкциях этих язьпсов представлено не столько отно­шение „подлежащее — сказуемое", сколько отношение „топик — коммен­тарий"» [Ли, Томпсон, 193]. «Во всех естественных языках обнаруживает­ся структура „топик — комментарий", различаясь лишь средствами их реализации» [Брунер, 25].

1) В настоящее время существуют такие языки, в которых предложе­ния коммуникативной структуры оказываются основными и единствен­ными конструкциями — ни агенс, ни тем более подлежащее никак не маркируются. Маркировку получает только топик. Так, в языке лису! примерами простых повествовательных предложений служат следующие [Ли, Томпсон, 212-213]: Lathyu (1) пуа (2) ana (3) khu (4) а (5).

2) Ana n lathyu khu a.

Значения компонентов: (1) «люди», (2) показатель топика, (3) «соба­ка», (4) «кусать», (5) показатель повествовательное™. Предложения име­ют смыслы:

1) Люди (топик), они кусают собак/собаки кусают их.

2) Собаки (топик), они кусают людей/люди кусают их.

Оба предложения одинаково неоднозначны с точки зрения того, что в них является агенсом. Различие заключается только в топике. Правда, это не препятствует правильному пониманию — этому способствует контекст (лингвистический или, скорее, экстралингвистический): почему-то приня­то считать, что собаки кусают людей значительно чаще, чем люди собак.

На данном этапе развития предложения впервые происходит «раз­деление обязанностей» между его компонентами: первый предназначен для осуществления референции, второй — предикации. Двукомпонент-ная структура предложения оказывается хорошо приспособленной для формального выражения механизма предикации: «Языковая структура „топик — комментарий" обеспечивает легкий переход от признака к контексту его появления и опять к признаку, при этом топикализация предоставляет готовое средство перегруппировки новых наборов при­знаков и образования гипотетически постулированных целостностей, причем последние используются в качестве топиков, относительно кото­рых будут сделаны комментарии» [Брунер, 26].

Что касается вопроса о моделях коммуникативных предложений, то поскольку в них мы имеем уже элементарное сочетание слов («слово­форм»), то в какой-то степени можно говорить о моделях их соединения, сочетания. С другой стороны, эти сочетания — не синтаксические в том смысле, что в них нет какого-либо специального оформления составляю­щих. Кроме того, в зависимости от коммуникативного задания компонен­ты такого «предложения» могут меняться местами, а следовательно, и функциями: топик может стать комментарием и наоборот:

Гости — на дворе, На дворе — гости.

Тем не менее, вероятно, можно выделить некоторые наиболее часто встречающиеся образцы.

Сопоставление однословных и двусловных высказываний позволяет вьявить черты их сходства и различия. Сходство заключается в том, что в обоих случаях высказывания соответствуют предложениям по форме и семантике. Различие же состоит в том, что в двусловных конструкциях слово и предложение формально уже не совпадают — слово выделяется как более или менее самостоятельная единица. Слово «вырастает из пред­ложения. Два объединившихся друг с другом предложения стали словами одного и того же предложения» [Шухардт, 80-81]. Происходит первичное разделение слов на классы — сначала функциональное, а затем и фор­мальное. Двусловные конструкции допускают обратимость компонентов, что приводит уже к вариативности реализации моделей.

3. Ролевая структура

Основанием, базой для оформления и развития ролевой структуры служит трехсловное высказывание, выделяемое как на определенном эта­пе развития ДЯ, так и на этапе неполной инкорпорации.

Если в двусловных конструкциях вполне однозначно различаются компоненты коммуникативной структуры, то в трехсловном высказывании это уже несколько сложнее: одна из НС может оказаться, в свою очередь, состоящей из своих НС. Синтаксическая структура высказывания не­сколько усложняется. Для соответствующей маркировки компонентов вполне можно «оставаться» в рамках порядка слов, но мы знаем, что во многих языках этому служит еще и морфология — соответствующее оформление слов (словоформ). Таким образом, открываются, как уже от­мечалось, два пути: путь преимущественно синтаксический и путь пре­имущественно морфологический.

Первый путь характерен для языков аморфного или изолирующего типа. Он оказался как бы вне теории стадиального развития языка, хотя во многих случаях также приводит к образованию формально-синтаксичес­кой структуры предложения. В связи с этим целесообразно несколько под­робнее остановиться на особенностях языков такого типа.

3.1. Изолирующие языки

Их называют по-разному: аморфные, изолирующие, корневые. Опреде­ление аморфные обязано своим происхождением морфологизированному подходу к понятию грамматической формы, поскольку аморфными называ­ют такие языки, в которых «слово не имеет формы в обычном традицион­ном понимании, т. е. не делится на вещественную и формальную части» [Яхонтов, 106]. Слова в таких языках, как простые, так и сложные, состоят только из корней, отсюда и другое наименование — корневые языки. Изоли­рующими их называют потому, что в словах этих языков не выражается отношение к другим словам: «По внешнему облику слова или по его форме...! нельзя судить ни о том, в каком отношении это слово находится к другим словам в речи, ни о его роли в том или ином построении — в предложении или словосочетании» [Солнцева, Солнцев, 91].

Казалось бы, речь идет об одном и том же, но на самом деле имеются в виду несколько различные понятия. Дело в том, что по существу аморф­ных языков вообще нет [Головин, 267]. Есть и более сильное утверждение: аморфные языки невозможны [Успенский, 116]. Примером изолирующих языков можно считать современный китайский, в котором часть сущест­вительных может получать показатель числа, большинство глаголов и прилагательных — показатель вида или времени [Яхонтов, 107]. К изоли­рующим языкам можно отнести и современный английский, в котором «решительно преобладают признаки изолирующего типа... По Дж. Грин­бергу, индекс изоляции для английского языка составляет 75 %, при 15 % для англосаксонского и 16 % для санскрита» [Там же, 108]. Таким обра­зом, аморфный язык — это язык только семантических, полнозначных (лексических) элементов, тогда как изолирующий предполагает наличие определенных формальных или служебных элементов.

Было бы, конечно, интересно выяснить, могут ли существовать в полностью аморфном языке какие-либо грамматические классы слов, ко­торые можно было бы рассматривать как аналоги флективных частей ре­чи, или же всю нагрузку берет на себя лишь синтаксис. В этом плане еще Гумбольдт полагал, что в китайском языке части речи должны как-то от­личаться друг от друга [Гумбольдт, 198]. Но, как уже отмечалось, китай­ский — это изолирующий, а не аморфный язык. Однако оказывается, что если нет совершенно аморфных языков,то есть языки, где довольно ши­роко распространены аморфные предложения.Примером может служить китайская классическая поэзия, язык которой можно считать чисто аморфным [Яхонтов, 113].

Дата добавления: 2015-07-02