Активный строй 2 страница

Даже в чисто аморфном языке можно выделить классы слов — части речи — на основании сочетаемости слов друг с другом. Так, «из четырех слов shan „гора", gao „высокий", fei „летать", пап „юг" можно составить следующие сочетания, в которых первое слово является определением ко второму: gao shan „высокая гора", пап shan „южные горы", gao fei „высоко летит", пап fei „летит на юг". От первого из них можно образовать сочета­ние с обратным порядком слов и предикативной связью между ними: shan gao „горы высоки". Если заменить порядок элементов во втором примере, получится сочетание с иным значением: shan nan „к югу от гор". Итак, перечисленные четыре слова имеют разные свойства и входят в четыре Разных класса (части речи): существительное, прилагательное, глагол и локатив» [Там же, 775]. Полученные классы представляют собой именно части речи, а не члены предложения — каждое слово, «оставаясь одной и "Юй же частью речи, может употребляться в разных функциях» [Там же, 117]. "³ этого можно сделать следующие выводы:

1) слова абсолютно аморфного языка неоднородны по своим свойствам;

2) без знания классов слов невозможно определить структуру абсолют­
но аморфного предложения [Там же, 118].

Таким образом, в совершенно аморфном языке есть и части речи, и члены предложения. Кроме этого, нет никаких других грамматических категорий [Там же, 118].

Итак, наличие частей речи в аморфном языке связано с различием общих значений слов, которые и предопределяют их употребление в речи. Общие значения по существу «являются грамматическими, поскольку они охватывают целые ряды слов с различными значениями» [Солнцева, Солнцев, 93].

Само собой разумеется, что в таких языках должны существовать достаточно строгие правила, определяющие порядок следования компо­нентов синтаксической структуры. В описанном аморфном языке можно выделить целый ряд подобных правил или синтаксических моделей пред­ложения [Яхонтов, 117]. Оказывается, несмотря на полную аморфности элементарных единиц (отсутствие грамматической оформленности в пределах слова), язык описанного типа допускает известную свободу, разнообразие синтаксических конструкций благодаря тому, что эти самые элементарные единицы обладают некоторой семантической самостоятельностью, т. е. ведут себя как «настоящие» слова. Иначе говоря, совершенно! аморфный язык предстает не как чисто синтаксический язык, а скорее кап семаптико-синтаксический.

Несколько иное мы обнаруживаем в других примерах. Так, сравнения китайских предложений ren sha hu «Человек убивает тигра» и hu shin red «Тигр съедает человека» показывает неубедительность утверждения о tomJ что в таких языках «просто по семантике слова понятно, как оно соотносится с другими» [Успенский, 116]. Для того, чтобы выяснить, кто когш убивает или съедает, одной семантики слов недостаточно — мы должны обратиться к синтаксической структуре» [Яхонтов, 114].

Аналогичная картина наблюдается и в современном английском языке, который на уровне простых (непроизводных) слов ведет себя как изолирующий язык. Ср.: glass bottle «стеклянная бутылка» bottle glass и «бутылочное стекло», The hunter killed the tiger «Охотник убил тигра» и The tiger killed the hunter «Тигр убил охотника». Если производные слова современного английского языка всегда маркированы как те или иные части речи — они образованы с помощью соответствующих деривационных элементов (словообразовательных суффиксов), то простые слова представляют собой «голые» корни: «Простые слова английского языка являются морфемами» [Глисон, 43]. «Слова типа wolf, fox, dog и т. п. — морфемы» [Блумфилд, 169]. Они могут без каких бы то ни было изменений! своей внешней формы употребляться как разные части речи, т. е. выполнять в предложении различные функции. Это происходит благодаря тому, что имеется жесткая структура (схема) предложения, синтаксические по­зиции в которой расположены во вполне определенном строгом порядке. Помимо этого простые «слова» (т. е. корни) получают дополнительное грамматическое оформление в виде разнообразных служебных слов. Рас­смотрим достаточно простой пример, может быть, несколько искусствен­ный, но вполне приемлемый и грамматичный в плане норм современного английского языка:

Back the cart back to the back yard at the back of the stable. «Сдвиньте телегу назад, на задний двор, к задней стороне конюшни».

Здесь корень, или простое слово, back употребляется несколько раз. Его общее значение — «нечто, находящееся позади, задняя часть, задний и т. п.». Как видно из примера, это «слово» без каких-либо морфо­логических изменений использовано в первом случае как глагол, во вто­ром — как наречие, в третьем — как прилагательное и в четвертом — как существительное. Именно такому пониманию способствуют следующие признаки. В первом случае — это только синтаксическая позиция, анало­гично предложениям Open the door «Открой дверь», Close your book «За­крой (свою) книгу» и т. п. Во втором случае — также синтаксическая по­зиция, а именно позиция наречия: после глагола и относящегося к нему дополнения. Ср.: Put your book here «Положи свою книгу сюда». В треть­ем — типичная позиция прилагательного: между существительным и его определителем (как, кстати, и в русском моя новая книга). И, наконец, в четвертом — типичное окружение существительного: слева стоит предлог и артикль, а справа — предлог.

Указанная особенность простых слов английского языка отражена со­ответствующим образом и в словарях, где в каждой словарной статье по­сле заглавного слова дается ряд его толкований по отдельности: как су­ществительного, как прилагательного и т. д. Правда, разные слова опреде­ляются по-разному, что отражается в порядке следования толкований и их количестве, поскольку многие из этих слов ведут себя преимущественно как существительные, прилагательные, наречия или глаголы. Однако это ии в коей мере не препятствует тому, чтобы любое из них было употреб­лено в качестве «незаданной» словарем части речи, как не препятствует такое употребление и адекватному пониманию.

В связи с изложенным — еще одно небольшое замечание. Вряд ли Имеет смысл говорить о конверсии как способе словообразования в современном английском языке (точно так же, как, скажем, в китайском). Во-первых, почти полное отсутствие форм словоизменения не дает повода считать основным показателем «перемену парадигмы», а во-вторых, именно широкая и неопределенная семантика корня и позволяет оформлять его в т или иную «парадигму». Тем более, что основные «парадигмы» существ», тельного и глагола совпадают: формант -$ маркирует как форму мн. ч. суще ствительного, так и форму ед. ч. 3-го л. глагола. Прилагательное, а тем боле наречие, никаких парадигм в английском языке не имеет.

Итак, слова корневого языка могут вести себя по-разному: одн больше как «слова», другие — как чистые корни. Принадлежность слов к тому или иному грамматическому классу может быть определена либ\ семантикой, либо синтаксической позицией, либо тем и другим одно временно. Во всяком случае, однозначно и безошибочно установит грамматическую принадлежность слова можно только в синтагме — словосочетании или предложении. Английский же язык — язык «синтаксический».

Можно, конечно, считать, что ссылка на современный английский язык не совсем корректна, поскольку он стал изолирующим, но не бьы. таковым изначально. На это можно возразить, что уже в древнеанглийском периоде, когда этот язык был еще флективным, в нем сложился жесткий порядок слов, что в известной мере и способствовало утрате флективно сти [Brown, Quirk, Wrenn].

Как уже отмечалось, в трехсловном высказывании появляется bo3l можность четко обозначить все компоненты наиболее распространенной я естественной «триады»: действующее лицо (агент) — действие — объект». При этом порядок слов отражает семантическую значимость компонентов: первое место занимает обозначение агента. Это подтверждается я фактами развития ДЯ. Так, Д. Слобин отмечает, что даже в языках с развитой флективной системой, типа русского, дети сначала усваивают при вило последовательности: субъект — глагол — объект, а уже потом флейтивную, «взрослую» форму языка [Брунер, 34-35]. В этом плане важно значение приобретает опять-таки первое место в высказывании: позиция предназначенная для агента, действующего лица. Даже если семантически первое слово не является обозначением действующего лица, оно, тем не менее, воспринимается детьми именно как имя агента, т. е. действие всегда приписывается первому имени [Там же, 34].

При наличии в английском языке субъектной и объектной форм im4 ных местоимений дети могут употреблять их неправильно, используя пеш вую форму для обозначения действующего лица — ставя ее на первое ме­сто: Her curls my hair «Ее завивает мне волосы» [Слобинь 111]. Точно так же, как оказывается, часто ведут себя и взрослые: «Если предложить груши американцев исправить такие предложения, как *Ме saw Paul и *Mary sou he, большинство сделает из них / saw Paul и Mary saw him скорее, чем Рат saw те и Не saw Mary» [Глисон, 200]. Таким образом, несмотря на то, чтя субъектные и объектные формы существуют в современном английском языке только у личных местоимений, решающее значение для различения ролей участников имеет порядок слов, и предложение будет также понятно любому взрослому американцу, как и любому ребенку [Там же, 199].

При расширении состава высказывания порядок слов продолжает вполне однозначно обозначать участников события. Так, появление ком­понента перед объектом связано с обозначением адресата действия: / gave ту brother a book. Если по каким-либо причинам, обусловленным обычно коммуникативным заданием, коммуникативным членением, необходимо изменить порядок компонентов, поменять местами обозначения объекта и адресата, последнее обязательно маркируется дополнительно: Peter gave a book to Mary. He did it for me.

Очевидно, что ролевая структура высказывания получает вполне аде­кватное оформление даже в условиях изолирующего языка. Основным средством различения ролей является прежде всего тот же порядок слов, а кроме того — использование разнообразных служебных (грамматических) слов-маркеров. Наличие служебных слов — синтаксических маркеров — придает изолирующим языкам известную гибкость. Появляется возмож­ность отступить от жесткого порядка слов (неизбежного в чисто аморф­ном языке), вынести на соответствующее, коммуникативно значимое ме­сто тот или иной компонент высказывания.

Нужно иметь в виду, что ролевая структура высказывания строится не на пустом месте — она определенным образом наслаивается, накладывается на уже сформировавшуюся коммуникативную структуру. В связи с этим сильно нагруженным оказывается первое место в высказывании, которое в соответствии с коммуникативной структурой представляет собой позицию топика, а в соответствии с ролевой структурой — позицию действующего лица. Таким образом, первая позиция становится многофункциональной, многозначной. Происходит своеобразное взаимодействие двух структур, которое чаще всего выражается в нарушении одно-однозначного соответст­вия между их компонентами. Как топик, так и комментарий может соответ­ствовать не одному, а нескольким компонентам ролевой структуры. Ср. возможные варианты структурирования высказывания:

la) The boy // is reading a book. 16) The boy is reading /Ia book. 2a) Peter //gave Mary a book. 26) Peter gave Mary // a book. 2b) Peter //gave a book to Mary. 2r) Peter gave a book // to Mary.

Очевидно, что одно предложение может быть реализовано в виде не­скольких высказываний.

3.2. Флективные языки

В аспекте рассматриваемого вопроса основное различие между изолирующими и флективными языками заключается, оказывается, не в степени свободы порядка слов. «В каждом языке имеются определенные случаи строго закрепленного порядка слов, а наряду с ними существует и определенная свобода порядка слов» [Глисон, 200]. «В языках со свободным порядком слов, как, например, в русском, существует обычная последовательность членов предложения, а свобода от порядка слов дает в этих языках возможность лишь некоторого отступления от обычной последовательности» [Смирницкий₃, 299].

При возможности варьировать порядок слов в каждом языке тем не менее имеются какие-то свои предпочтительные, наиболее приемлемым наиболее семантически нейтральные варианты расположения слов. Следовательно, главным в данном противопоставлении языков является не столько свобода порядка слов, сколько характер оформленности каждого слова (словоформы) в высказывании (предложении). В этом плане флек­тивные языки оказываются достаточно близкими к языкам агглютиннрующим. Различие между ними заключается не в степени оформленноств] слов, а в техническом исполнении этой оформленности. Поэтому в далм нейшем я не буду специально останавливаться на специфике агглютинм рующих языков.

Итак, характерная черта флективных языков — способность освобождения от жесткого порядка слов путем развития системы словоизмене­ния, системы различных формальных (грамматических) вариантов слов, каждый из которых более или менее определенно связан с той или иной ролью в предложении — не только в его формально-синтаксической структуре, но и в семантической. Словоформа выступает в качестве формалыюго маркера не только члена предложения, но и семантической слова.

Теоретическое осмысление ролевой структуры предложения началось сравнительно недавно — с исследований Л. Теньера, Ч. Филлмора, У. Чем фа и др. Главное во всех этих работах заключается в выявлении решаки щей, ведущей роли глагола в формировании ролевой структуры предложения. Следовательно, до тех пор пока не произошло достаточно четко разграничение систем форм имени и глагола, не может быть и речи о каких бы то ни было формальных признаках семантических ролей.

Известно, что процесс размежевания имени и глагола очень длителен И в настоящее время существуют языки, где это размежевание еще я оформилось окончательно. Так, в языке хула активные и пассивные глагольные формы 3-го лица употребляются как имена: папуа «он спускает] ся» (= «дождь»), nillin «он течет» (= «ручеек»); в языке зуни имя yatokm «солнце» — это глагольная форма от yato «проходить, пересекать»; в язы­ке сиуслав частицы типа waha «снова», уаха «много» спрягаются как гла­голы; в языке тюбатулабал форму прошедшего времени имеют имена: hanil «дом», hanipil «дом в прошлом» (= «то, что было домом и больше им не является») [Бенвенист, 769].

Если в языках посессивного строя начинают складываться формы словоизменения имени и глагола и, возможно, постепенно проявляются какие-то зачатки противопоставления этих форм, то в языках активного строя такое противопоставление можно считать уже сложившимся. Но процесс продолжается: происходит расчленение класса имен и класса гла­голов на подклассы и некоторое предварительное распределение синтак­сических структур в зависимости от сочетаемости разных подклассов имени с соответствующими подклассами глагола. Наблюдается как бы движение в сторону определения и оформления ролей существительных при разных типах глаголов. Результатом этого движения является станов­ление эргативной системы, в рамках которой возникает, вероятно, первая маркированная форма для агента переходного глагола. Форма объекта пе­реходного глагола и форма субъекта непереходного глагола, который се­мантически может быть как агентом действия, так и патиентом состояния (процесса), остается немаркированной. В аффективной и локативной кон­струкциях продолжается дальнейшая дифференциация ролей. Так, в пред­ложениях с аффективными глаголами маркируется субъект чувственного восприятия (экспериенцер), а с локативными — субъект обладания (бене­фициант) и т. п. Короче говоря, в перечисленных конструкциях происхо­дит последовательная маркировка возможных ролей, осуществляемая на фоне семантической дифференциации глаголов.

И снова мы возвращаемся к вопросу о предложении и его членах. И. И. Мещанинов, занимавшийся проблемой стадиального развития син­таксической структуры предложения, считал, что о членах переложения можно говорить лишь тогда, когда имеется уже оформленное предложение [Мещаниновг, 252], что в эргативной конструкции нет подлежащего и ска­зуемого «в обычном понимании их функций и свойств по материалам ин­доевропейских языков, нет также и прямого дополнения» [Там же, 238]. Однако, учитывая то, что было ранее сказано о коммуникативной структу­ре, можно с полным основанием называть эргативную, аффективную, ло­кативную и иные подобные конструкции предложениями, а их компонен­ты — членами предложения. В этом отношении уместно вспомнить заме­чание того же Мещанинова: «Там, где имеется глагольная форма, имеется и предложение» [Там же, 134].

В связи с изложенным в несколько ином свете можно представит вопрос о так называемых бесподлежащных предложениях. К ним относят, например, такие, в которых речь идет об ощущениях или переживаниях: гот. Huggerei Рапа (Вин. пад.) «Того голодает», Kar ist ina (Вин. пад.) j «Его заботит» [Гухман, 125]; др. исл. Kelr mik (Вин. пад.) «Мне холод- j но», Batanadi honum (Дат. пад.) «Ему стало страшно» [Стеблин-Камен- I ский₂, 139]; др. англ. Ни lompeow in lade? (Дат. пад.) «Как вам пришлось в пути?» [Ильишз, 160].

Что касается современных языков, то в них употребление «ролевых» предложений вполне естественно. Ср. рус:

Маше дали книгу. Книгу дали Маше. Мне рассказали интерес­ную историю. Интересную историю рассказали мне на днях. В современном английском языке дело обстоит еще проще. Посколь­ку в этом языке отсутствует изменение существительных по падежам, то первая позиция автоматически маркирует «именительный падеж», и все ' подобные предложения становятся «нормально-ситнаксическими», только сказуемое имеет обычно форму страдательного залога:

Mary was given the book. The book was given to Mary. I was told an L interesting story. An interesting story was told to me.

Итак, подлежащее в ролевой структуре предложения — это первый референтный, топиковый компонент предложения, замещающий одну из семантических валентностей глагола. Его падежная форма определяется характером семантической роли. Подлежащее в ролевой структуре маркировано дважды: как топиковый, референтный компонент — первым местом в предложении, как семантический актант — соответствующей падежной формой. Характерным признаком ролевой структуры предложения является отсутствием формального согласования между именем и глаголом, по крайней мере в индоевропейских языках.

Ролевая грамматика так же мало исследована, как и коммуникативная грамматика, описанная в предыдущем разделе. Многочисленные описания ролевой структуры предложения — от Теньера до Филлмора и Чейфа — представляют собой попытки «извлечь» ролевую (глубинную) структуру из формально-синтаксической (поверхностной), а не исследовать самую ролевую грамматику в ее «естественном» виде. На это, возможно, повлиял и тот факт, что большинство подобных работ базируется на материале английского языка, в котором не существует морфологических падежей, поэтому любые предложения с подлежащим воспринимаются как чисто формально-синтаксические.

Предложение и высказывание в этой грамматике еще более расходят­ся: одному предложению может соответствовать несколько высказываний. Модель предложения задается типом глагола, требующим определенного количества актантов. В актантной структуре принято ранжировать участников: первым актантом считается агент, вторым — объект и т. д. Таким образом, структура (модель) предложения может быть представлена так:

V (Агент, Объект, Адресат).

В действительности такое предложение в соответствии с правилами ролевой грамматики должно быть построено следующим образом:

Петей дана книга Маше.

Но поскольку в высказывании любой из актантов может стать подле­жащим, возможны следующие варианты:

Книга дана Маше Петей. Книга дана Петей Маше. Маше дана книга Петей. Маше дана Петей книга.

В высказывании один из актантов может быть опущен. В таком слу­чае появляются варианты:

Маше дали книгу. Книгу дали Маше.

Очевидно, что в ролевой грамматике, по сравнению с коммуникатив­ной грамматикой вариативность высказываний по сравнению с исходным предложением возрастает. Предложение становится во всех отношениях уже единицей языка, которой в речи соответствуют многочисленные (ал­ло) варианты.

4. Формально-синтаксическая структура

Если говорить вообще, то синтаксический строй языка представляет собой, во-первых, систему способов построения предложения, а во-вторых, систему способов связи слов в предложении. При этом наиболее устойчивыми в синтаксисе являются способы образования предложе­ния» [СмирницкиЙ!, 287, 288]. Если же говорить конкретно о формиро­вании формально-синтаксической структуры предложения, то в наиболее развернутом виде формально-грамматические отношения складываются в рамках номинативного строя, в котором предложение и его члены оформляются в соответствии с их синтаксическими функциями, а не семантическими ролями.

Глава четвертая

Дата добавления: 2015-07-02