Неомарксизм 21 страница

3. Основные императивы международной морали в свете глобализации

Главные требования международной морали

При рассмотрении этого вопроса исходным является тезис о том, что моральные императивы определяются принципами международных отношений. Минимальный моральный императив международно-по­литического поведения требует от каждого государственного актора руководствоваться необходимостью сохранения других легитимных участников международных отношений, ибо это — то «минимальное добро, без которого все исчезнет» (ВгаШагй, ЩаНН. 1988. Р. 103). Речь идет прежде всего о сохранении мира, так как именно в войне нацио­нальное высокомерие находит свое наиболее полное проявление, пре­зрение к общечеловеческим нормам и правам других {Нортапп. 1981. Р. 55). Вместе с тем, как свидетельствует история человечества и со­временные события на мировой арене и, в частности, в постсоветском геополитическом пространстве, указанный императив не стал основой осознанного международно-политического поведения всех государст­венных деятелей. Теоретическое объяснение этому факту можно найти в стихийном следовании традиционному подходу к состоянию войны. В соответствии с ним, война не противоречит политике. Во-первых, потому что человек воспринимает свою принадлежность к политичес­кому миру именно через борьбу с другими. А в межгосударственных отношениях война даже обеспечивает осуществление политики, является ее основным средством, поскольку она является условием выживания государств. Во-вторых, война не противоречит человеческой сущности, а даже придает смысл существованию человека, поскольку, когда он готов жертвовать собой, он способен осознать подлинное значение свободы. Отказ от войны, при таком подходе, равносилен отказу от свободы. А без свободы нет политической демократии. И, в-третьих, война не противоречит общечеловеческой морали: библейское «не убий» не относится к уничтожению вооруженного противника — представителя другого государства-нации — на поле брани (Тетег. 1991. Р. 61).

Однако современные реалии ядерно-космического века в корне ме­няют ситуацию. Учитывая новейшие средства вооружений, существо­вание в мире многочисленных АЭС, огромного количества хранилищ горюче-смазочных материалов и потребляющих их механизмов и уст­ройств, близкое к критическому состояние окружающей среды и т.п., нравственная оценка войны не может оставаться прежней. Изменился

И характер вооруженных конфликтов: сегодня они фактически лишены традиционного разделения фронта и тыла, а потому неизбежно со­провождаются несоразмерными жертвами и лишениями среди мирного населения. Так, число беженцев (главным образом, женщин, детей и стариков), которым удалось покинуть зону грузино-абхазского кон­фликта только организованным путем (при помощи российских военно-транспортных средств), достигло более 2 тыс. человек. Никто не подсчитывал соотношение жертв среди гражданского населения в во­оруженных конфликтах на территории бывшего СССР, но есть все основания полагать что оно близко к соотношению жертв арабо-изра­ильского конфликта, где 90% пострадавших приходится на мирное на­селение (8атие1. Р. 207).

Вот почему усилия международных организаций, и прежде всего ООН, направлены не только на привлечение мирового общественного мнения к моральному осуждению войн и насилия, в международных отношениях, но и на организацию действенных мер по прекращению существующих и предотвращению новых вооруженных конфликтов. Задачи эти отличаются чрезвычайной сложностью, особенно учитывая неоднозначный, рискованный характер принимаемых мер, в том числе и с точки зрения неоднозначности их актуальных и потенциальных моральных оценок. Например, позиция руководства России по отно­шению к войне в Персидском заливе, и в особенности к ракетным ударам американской авиации по Багдаду, вызвала противоречивую реакцию со стороны различных политических сил как в самой стране, так и за ее пределами. При этом налет демагогичности в рассуждениях коммунистов и «патриотов» об аморальности российского правитель­ства, поддержавшего «агрессию американского империализма» против суверенного государства, имевшую следствием гибель невинных людей из числа гражданского населения, не дает возможности решить саму проблему. Действительно ли главной целью администрации Дж. Буша была защита ростков нового — правового, следовательно, справедливого — международного порядка, предпосылки к сознательному созданию которого усилиями мирового сообщества появились с окончанием холодной войны? Или же в основе принятого решения лежал холодный расчет, связанный с геополитическими интересами США в этом регионе мира, наиболее богатом нефтью? Как увязать данное решение со взятой на себя Соединенными Штатами ролью основного поборника прав человека во всем мире? Ведь в рассматриваемом примере было нарушено основное из этих прав — право на жизнь множества ни в чем не повинных людей, ставших жертвами решения, принятого за тысячи миль от их дома. Следовало ли России, учитывая все эти вопросы, оказывать политическую поддержку действиям

США? Аналогичные вопросы встают и в связи с ракетным ударом США по иракскому разведцентру 26 июня 1993 г., в результате которого погибло шесть мирных жителей. Достаточным ли основанием для такой акции является доказанность вины нескольких человек, готовивших (т.е. имевших намерение) по заданию иракской разведки покушение на экс-президента Дж. Буша? И не является ли данная акция следствием политики «двойного стандарта», подобно подходу Запада к оценке эстонского Закона об иностранцах, нарушающего права русскоязычного населения в этой стране?

Если же говорить не только о межгосударственных, а о междуна­родных отношениях в целом, то вышеназванный императив приобретает еще более широкий смысл, трансформируясь в необходимость действовать так, чтобы способствовать преобразованию международной среды «из состояния джунглей в состояние международного общества» (Но#тапп. 1981. Р. 46), или, точнее говоря, более тесной интеграции мирового сообщества (Вохс. 1963. Р. 174). Речь идет о том, чтобы способствовать социализации международных отношений в том ее аспекте, который касается моральных (и правовых) норм, призванных играть, по крайней мере, такую же роль, какую они уже играют во внутриобщественных отношениях. Данная задача является не менее сложной и противоречивой, чем задачи морального осуждения войн и насилия, ликвидации вооруженных конфликтов, о которых упоминалось выше. Во-первых, потому что она связана с необходимость^Л) со­знательного формирования нового международного порядка, который, как будет показано далее, понимается по-разному, в том числе и в мо­рально-нравственном отношении. Во-вторых, социализация, сама по себе отнюдь не панацея в решении проблем международной морали, особенно в том, что касается таких принципов, как счастье и справедливость.

Еще Ж. Ж. Руссо предупреждал, что социализация вызывает эффект сравнения себя с другими, последствиями чего являются зависть и корыстолюбие, хитрость и насилие. Во времена обострения «холодной войны», которое сопровождалось наибольшей непроницаемостью разделяющего человечество на «два мира» «железного занавеса», от­сутствие возможностей для сравнения вызывало то, что, например, многие советские люди, лишенные информации об условиях жизни в западных странах, чувствовали себя относительно счастливыми, ощу­Щая «заботу партии и правительства о справедливом распределении социальных благ и неуклонном повышении уровня жизни советского народа». Когда же, после краха «железного занавеса» и появления но­^вейших средств связи и массовой информации, они получили возмож­ность сравнивать, то возник эффект относительной депривации: мно­гие почувствовали себя обездоленными, лишенными элементарных благ цивилизации и, соответственно, глубоко несчастными. Даже та минимальная либерализация, которая стала чертой российской соци­ально-политической действительности последних лет, вместо ожидае­мых от наиболее динамичной части населения усилий по обустройству своей страны, принесла эффект массовой эмиграции на Запад. Куль­турная экспансия Запада, ставшего своего рода референтной группой в обмене культур, приносит с собой не только богатство и многообразие мировой цивилизации, но и агрессивные суррогаты искусства, со­провождаемые подавлением национальных культурных ценностей. В более широком плане указанные процессы депривации затронули целые народы и даже континенты (Африка), которые столкнулись с проблемой сохранения своей культурной идентичности, разбаланси-рованности социальных и политических условий жизни (в то время как процессы демократизации проходят крайне болезненно и неровно).

Глобализация и новый нормативизм

Современная теория международных отношений вновь тяготеет к нор­мативизму. Это характерно для всех ее основных парадигм, хотя и про­является в них по-разному. Так, представители неореализма настаивают на сохранении приоритета тех ценностей, которые связаны с ролью государства и его интересами в ситуациях нравственного выбора. Со­хранение этого положения, с их точки зрения, — залог безопасности и порядка в международных отношениях (см., например:)Уа11. 1987).

Напротив, сторонники неолиберализма говорят о том, что попытки сохранения прежней роли государства в современных условиях амо­ральны, ибо, создавая препятствия на пути глобализации, они ведут к нарушению демократических прав и, в частности, права на индивиду­альный выбор рода занятий (МагЫп. 1999).

Существует и промежуточная позиция, которой придерживаются представители структурного неореализма и теории режимов (Р. Гил-пин, С. Краснер). Обращая особое внимание на многофункциональную взаимозависимость политических, экономических и военных ком­понентов международной системы, на сложное сочетание различных режимов и институтов, они в конечном итоге делают вывод о том, что государство становится лишь одним из участников международных отношений. Участники стремятся занять в международных отношениях наиболее выгодное положение. В результате идея моральной ответ­ственности лиц, принимающих решение от имени государства, свой­ственная политическому реализму, оказывается вытесненной сложной системой абстрактных норм и ценностей, связанных с проблемой нрав­ственности институтов и структур. Отсюда убежденность сторонников такой позиции в моральной силе обычая, который определяется как этическое понятие (см. об этом, Гизен. 1996. С. 45—46).

По мнению Б. Бади, выявляя проблему приспособления государства к новым трансформациям, структурный неореализм и теория режимов не учитывают две связанные с нею опасности, которые оборачиваются «распадом государственной рациональности». Дело в том, что государство, руководствуясь принципом пользы, делает все больше уступок, во-первых, транснациональным вызовам и, во-вторых, субна­циональным акторам, выдвигающим примордиалистские требования. Именно с этим и связаны гипотезы об утрате значения государственного суверенитета, исчезновении роли географии, размывании гражданской лояльности, неактуальности вопроса о неприкосновенности границ... (Вай1е. 1998. Р. 53).

В данной связи, как считает Б. Бади, возникает важный вопрос, отражающий кризис как теоретических парадигм, так и самой практики международных отношений. Он может быть сформулирован следующим образом: что представляет собой государство — цель в себе или инструмент человеческого общества.

С позиций реалистской парадигмы оно предстает как цель в себе. Однако глобальная релятивизация суверенитета, кризис «импортиро­ванного государства», новые формы интеграции показывают необосно-. ванность такой позиции. В наши дни возникают независимые от меж­государственных границ «общие блага» человечества; углубляется вза­имозависимость политических сообществ и экономик; наблюдается многообразие интеграционных процессов. Государство предстает уже не как самоцель, а как инструмент политики. Его роль сводится к тому, чтобы представлять человеческое сообщество и служить ему. Это со­общество уже не является узко суверенным: оно включено в общество, многие параметры которого связаны с глобализацией. Теория между­народных отношений возвращается сегодня к теории социального кон­тракта, которая все более заметно перекликается с концепцией откры­того человеческого общества. Возникает проблема нравственной ответ­ственности государства, как пишет Б. Бади (там же. Р. 54). Причем, неся ответственность, государство остается суверенным. Однако ответ­ственность затрагивает уже не только государственный суверенитет, существует не только в пространстве национального интереса, но и касается морального долга государства перед человечеством в целом: речь идет о таких сферах его существования, как экология, развитие, мировая экономика, демография, права человека и распространение насилия.

Изучение данной проблемы ставит три важных вопроса. Первый-что означает указанная ответственность. Второй: в каком отношении она находится с фактическим неравенством возможностей государств. И третий: как выполнить этот моральный долг (см. там ж_е. Р. 54—55). Б. Бади дает на них следующие ответы. Во-первых, каждое государство ответственно потому, что большинство его действий могут иметь глобальные, касающиеся всего человечества последствия. Поэтому оно имеет глобальные моральные обязательства, связанные с необходимостью вмешательства в то, что происходит за его пределами. Во-вторых, более сильные государства несут ответственность по отношению к более слабым. Данное положение частично совпадает с позицией сторонников реалистской парадигмы. Речь идет о заимствовании концепции морального долга великих держав за сохранение стабильности в международных отношениях, но с «изъятием» из нее реалистского подхода к государственному сувере­нитету. Наконец, в-третьих, выполнению морального долга мешает отставание существующих сегодня международных институтов от передовых идей и практики в области международных отношений. Институты, как пишет Б. Бади, — это последние бастионы сохранения суверенитета и государственно-центричной модели международных отношений (там же. Р. 55).

Такова концепция нравственной ответственности государства в ус­ловиях глобализации, которая, как это можно заметить, близка к нео­либеральной трактовке проблемы международной морали. Но как она соотносится с современными реалиями международных отношений: способствует ли она росту справедливости в межгосударственных вза­имодействиях? Не оборачивается ли она позицией, которая нередко квалифицируется как идея о «моральном превосходстве» Запада? Не означает ли «моральное обязательство вмешательства», субъектами которого способны быть, без сомнения, только великие державы, угрозу другим государствам, которые могут стать объектом вмешательства? Каковы критерии такого вмешательства, кто и на каком основании должен принимать решение о его необходимости?

Частичный и не бесспорный ответ на эти вопросы дала натовская акция в ситуации югославского кризиса 1999 г. Если у одних она вы­звала полное одобрение и эйфорию, то другие, напротив, высказывают сомнение в ее нравственной обоснованности. Так, Вацлав Гавел, напри­мер, заявил, что гуманитарная интервенция НАТО в Югославии стала первой войной за универсальные принципы и нравственные ценности (Науе1. 1999). Американский философ М. Уолзер, со своей стороны, посчитал, что «когда мир оказывается бесповоротно поделенным на тех, кто осуществляет бомбардировки, и на тех, кому они предназначены, ситуация становится в моральном плане проблематичной даже _в том случае, если бомбардировки могут оправдываться теми или иными обстоятельствами» (\Уа1гег. 1999).

На упрощенность описания югославского кризиса как гуманной акции в защиту прав человека и универсальных ценностей указывают и другие известные общественные деятели и ученые. Корнелио Самарагуа, президент МККК, высказывает тревогу по поводу распространения понятия «гуманитарная война», в рамках которого одна из сторон рассматривается «как гуманитарная, а другая — как дьявольская». По его мнению, подобное упрощение ведет к «дискриминации среди жертв»: есть «хорошие» жертвы, но есть и «плохие» — на стороне тех, кто выступает против гуманитарной интервенции (цит. по: Оге$к. 1999). П. Аснер называет это феноменом «варваризации буржуа». Он состоит в том, что идея тех, кто считает себя гуманитарной стороной международных отношений, о бесконечной ценности каждой человеческой жизни относится ими лишь к своим согражданам. Поэтому они настаивают на «нулевых потерях» среди своих, но согласны на жертвы среди мирных жителей другой стороны, в том числе и среди населения, права которого хотят защитить (цит. по: там же).

Иначе говоря, новые явления в международной жизни порождают новые нравственные проблемы и новые моральные вызовы. В этой связи встает еще один вопрос: действенны ли нормы и принципы меж­дународной морали?

О действенности моральных норм в международных отношениях

Ответ на поставленный выше вопрос совсем не очевиден. Как мы могли убедиться, в основе международной морали лежит признание Ценности как универсалий — общечеловеческих принципов взаимодействия социальных общностей и индивидов, — так и частных интересов, оценивающих последствия поведения международных акторов. Другими словами, в международных отношениях, как и в общественных отношениях в целом, всегда существует дистанция между долж-чьщ и сущим и, следовательно, разрыв между этикой долга и этикой обязанностей. Может ли мораль выполнять регулирующую функцию в международных отношениях, если сами ее критерии имеют в этой сфере двойственный характер?

Отвечая на этот вопрос, следует учитывать, что процесс социали­зации международных отношений не вышел за рамки сосуществования «двух миров», о которых говорит Дж. Розенау. Это мир государств и мир акторов «вне суверенитета». Первый значительно превосходит второй по своему общему потенциалу воздействия на характер общения на международной арене. Поэтому об уважении принципов и норм международной морали может идти речь только в рамках конкретных социокультурных общностей. Чем более глубоким является разрыв между социокультурными общностями, тем больше вероятность несо­блюдения указанных норм. Нормы и установки международной морали вполне конкретны. Они зависят от обстоятельств: места — той социокультурной среды, в которой находятся акторы; времени — ха­рактерных именно для данного момента общепризнанных междуна­родных принципов; и ситуации — имеющихся в распоряжении акторов вполне определенных политических, экономических, технических и иных средств и возможностей реализации нравственных целей и цен­ностей.

Разные международные акторы исходят в своих действиях из разных нравственных установок и норм. То, что является сегодня добром И справедливостью, например, в вопросе о судьбе Черноморского флота бывшего СССР с точки зрения украинских руководителей, иначе воспринимается российскими политиками. Позиции же самих моряков и администрации Севастополя (вынужденного считаться с дестабилизирующей социально-политической ролью указанного во­проса) имеют собственные оттенки.

Социологическое измерение рассматриваемой проблемы выражается в дилемме «социального адреса». Справедливость для кого — для государств? Для их руководителей? Для их граждан (или для граждан одного из них)? Для регионального (или для мирового) сообщества? Политическое измерение сталкивается с еще более жесткой дилеммой. Из чего исходить при решении проблемы: из общепризнанных прин­ципов международной морали (невмешательство, соблюдение догово­ров, сохранение мира, права человека и т.п.) или из национальных ин­тересов? Но интерпретация первых зависит от социального контекста, а определение вторых никогда не может быть свободным от субъекти­визма и идеологии. Вот почему нельзя абсолютизировать ни то, ни другое. Как отмечают крупные авторитеты международно-политической науки, необходимо сочетание вечных общечеловеческих нравственных норм и интересов конкретной социальной общности, учет культурных особенностей международных акторов и рационального поведения, предусматривающего возможные последствия международных акций, использования всех резервов разума и осторожности во взаимодействии на международной арене. Конечно, и такое сочетание при исследовании не избавляет от проблем. С. Хоффманн, настаивая на том, что международная мораль (в данном случае мораль государ­ственного деятеля) должна основываться на трех главных элементах — целях, средствах и умеренности, в то же время подчеркивает, что ни один из них, и даже все они вместе взятые, не дают абсолютной гаран­тии нравственной политики.

Конечно, цели международного актора должны быть нравственными, и зависят они от его моральной позиции. Однако последняя никогда не бывает простой. Во-первых, остаются открытыми вопросы о том, кто судит о моральности целей, или как определить, какие из них являются «хорошими», а какие «плохими». Во-вторых, намечаемым целям должны соответствовать и избираемые средства: последние не должны быть чрезмерными, т. е. хуже, чем то зло, которое предстоит исправить или не допустить (так, вступив в вооруженный конфликт с/ Азербайджаном за самоопределение Нагорного Карабаха, не принесли ли его руководство и политики Армении еще большее зло защищаемому ими народу?). Неверно избранные средства способны разрушить саму цель (так, попытка членов ГКЧП спасти СССР путем введения чрезвычайного положения стала одной из причин, ускоривших его развал). Поскольку международные акторы никогда не могут быть абсолютно уверенными, что избранные ими средства приведут к намеченной цели, то они должны руководствоваться моралью умеренности, которая в конечном счете означает «просто необходимость принимать во внимание моральные требования других» (Нортапп. 1981. Р. 46). Иначе говоря, этика международных отношений требует от их участников взвешенности в определении целей, отказа от категоричности в выборе средств, постоянного соотнесения своих действий как с их возможными последствиями для данной социальной общности, которую они представляют, так и с общечеловеческими нравственными императивами; опора на интересы, не ограниченные соображениями собственной силы и безопасности при учете потребностей и интересов других акторов и международного сообщества в целом. Большего от этики международных отношений ожидать нельзя. Нравственное поведение международного актора — это не действия на основе некоего незыблемого свода правил, сформулированных для него кем-то внешним раз и навсегда (как бы хороши ни были эти правила). Скорее, это действия на основе разумного эгоизма, возможности которых зависят от социального контекста. Именно из этого следует исходить при оценке регулирующей функции международной морали: ее нельзя переоценивать, но невозможно и отрицать. Нарушение нравственных принципов и требований справедливости противоречит не только нормам между­народного права, но и интересам тех, кто пренебрегает этими принци­пами и требованиями, ибо подрывает их международный престиж, а следовательно, уменьшает возможности достижения целей или же де­лает более сложными и дорогостоящими средства, ограничивая их выбор.

Подводя итоги, подчеркнем еще раз, что проблема моральных цен­ностей и норм в международных отношениях является одной из наи­более сложных и противоречивых. Однако при всей относительности роли моральных ценностей в регулировании взаимодействия акторов на мировой арене, в социализации международных отношений, в пре­одолении присущей им некоторой аномии их роль, несомненно, воз­растает.

Подтверждение данного вывода можно найти (помимо сказанного выше) и во все более настойчивых поисках учеными и политиками методов и средств преодоления конфликтов, эффективных путей со­трудничества, интеграции международных отношений. Именно этим проблемам и посвящены следующие главы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алексеева ТА. Современные политические теории. М, 2000.

2. Баталов Э.Я. Политическое — слишком человеческое // Полис. 1995. IV» 5.

3. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произ­ведения. М., 1990.

4. Гизеи К.Г. Между теорией принятий решений и структурализмом: слабая роль ин­дивидуальной этики в теориях международных отношений // М. Жирар (рук. авт. колл.). Индивиды в международной политике. М., 1996.

5. Дмитриева Т.К. Мораль и международное право. М., 1991. '

6. История дипломатии. Т. 3. М., 1945.

7. Коршунов А. Реализм и мораль в политике // Прорыв. Становление нового полити­ческого мышления. М., 1988.

8. Покровский Н.Е. Проблема аномии в современном обществе. М., 1995.

9. Эрмаи Ж. Индивидуализм и системный подход в анализе международной политики // М. Жирар (рук. авт колл.). Индивиды в международной политике. М., 1996.

10. Ам>п К. Ра1х с1 Оиегге егйте 1е§ па1юп§. Р., 1984.

11. Агоп К. Ипе §осю1о§1с Се§ ге1а1юп§ т1егпа1юпа1с§ // Кеуие Ргапса1§с Йе 8осю1о§к. 1963. Уо1. IV, № 3.

12. ВасИеВ. СиНиге е1 ро1нщие. Р., 1993.

13. ВасИе В., 8таг(яМ.-С. Ьс ге1оигпешеп1 Си топйе. 8осю1о§1с Сс 1а §сепе 1п1егпа1юпа1е. Р., 1992.

14. ВоясК. 8осю1о§1е Се 1а ра1х. Р., 1965.

15. ВгаШагй РИ., В]аИИ М.-К. Ье§ ге1а1юп§ 1п1егпа1юпа1е§. Р., 1988.

16. Воидаге1 X. Бап§ 1е§ Ва1сап§, сНх аппее§ сГеггеиг§ е1 сГ агпеге-реп§ее§ // Ьйр:/Ау\улу. топае-а1р1отайше.&/1999/09/ВОЬтОЛКЕ1Л2422.1йт1

17. Ртпетоге М. Майопа! 1п1еге§1§ т т1егпа1юпа1 8ос1ету. КЬаса; >1.У., 1996.

18. Огеяк А. Ье§ 1о1§ йе 1а диегге // Ьйр://тетете. топае-а1р1ота11дис.{г/1999/09/аге5Ь/ 12468.Ь1т1

19. Науе! V. Ковоуо апй 1Ье ЕпС о? Ма1юп-81а1е // ТЬе Мете Уогк Кеукте о? Воок§ 06/10/1999.

20. Но$тапп 8. Би1к§ ВеуопС Вогйегв: Оп 1Ье Ь1тй§ апй РоввШШйев о? Е1Ька1 1п1егпа-1юпа1 РоНйсв. №У., 1981.

21. НокИ КЗ. 1п1егпа1юпа1 РоЫк§. Л Ргатетеогк?ог Лпа1у§1§. >1.У., 1967.

22. МагНп Р. Рте оЪЬ§а1юп тога1е // Ьйр://тетете. топас-а1р1ота11дис.Рг/ао551ег/й/таг- 1т.Ыт1 (9/26/1999).

23. Мог§еп(каи О. РоЫк§ атопд па1юп§. ТЬе 81г觧1е Рог Ротеег апй Реасе. >1.У., 1948.

24. Рас(еаи В., Моиде\Р.-С. Гй§1о1ге йе§ ге1а1юп§ т1сгпа1юпа1е§ (1815-1889). Р, 1990.

25. 8атие1 А. Моиуеаи раувадс т1егпа1юпа1. Вгихс11е§; Ьуоп, 1990.

26. 8епагйепя Р. йе. 1л роЬйдие 1п1егпа1юпа1е. К, 1992.

27. 8епагйепяР. йе. МопйхаШайоп, §оиуегате1е с1 1Ьеопе§ йе ге1а1юп§ т1сгпа1юпа1е§. Р., 1998.,

28. 8тои(яМ.-С. (яоия 1а йи. йе). Ье§ поиуеНсв ге1а1юп§ т1сгпа1юпа1е§. Ргайдиев е1 1Ьеопе§. Р., 1998.

29. 8скм>аггепЪегдег О. Ротеег РоЫк§. Л 81ш1у о? ХУогЫ 8оскту. Ь, 1964.

30. ТетегЫ. Ьа ро1нкте. Р., 1991.

31. №аИ 8.М. ТЬе Оп§т§ о? ЛШапсев. Согпе11 Ышуегвпу, Паса, 1987,1990.

32. №а1гегМ. Оиеггсв ]и§1с§ е1 ип'и§1е§. Р., 1999.

33. №епй1А. ТЬе а§еп1-§1гис1иге ргоЫетс т т1егпа1юпа1 ге1а1юп§//1п1егпа1юпа1 Ог§аш§а1юп. 1987. № 41.

34. №о1$ег$А. Бхвсогй апй Со11аЪога1юп: Е§§ау§ оп 1п1егпа1юпа1 РоЫк§. ВаШтоге, 1962.

35. 2огдЫЪе СИ. Ьс§ роЬйдисв е1гап§еге§ йе§ дгапйев рш§§апсе§. Р., 1984.

ГЛАВА 14

Конфликты в международных отношениях

Трудно найти другую проблему, исследование которой имело бы столь же фундамен­тальное значение для международно-политической науки и которая привлекала бы к себе столь же пристальное внимание ученых, как проблема международного конфликта. Разумеется, в этом нет ничего случайного: власть и сила, конфликт и безопасность составляют основу основ политики вообще и международной политики в особенности. Происхождение и развитие международно-политической науки неразрывно от их изу­чения. Проблемы конфликтов, кризисов и войн стали центральными в работах Фуки-дида, Никколр Макиавелли, Томаса Гоббса, Эдварда Карра, Ганса Моргентау, Кешгста Боулдипга, Джона Бертона, Эрнста Хааса, Оле Холсти, Анатоля Рапопорта, Томаса Шеллинга, Куинси Райта, Дэвида Сингера, Кеннета Уолца, Стивена Уолта, Роберта Кохэна, Джозефа Ная, Стивена Красиера и многих других ученых, чей анализ причин, характера, способов восприятия и путей разрешения международных конфликтов и кри­зисов, стал классическим. Вместе с тем даже совокупный вклад всех этих исследователей не исчерпывает данной проблемы, создавая только лишь методологические основы се изучения и ставя перед ее исследователями новые вопросы. Эти вопросы связаны с природой конфликта как общественного и международного феномена. Конфликт — уни­версальное явление человеческих отношений, поэтому он вездесущ и одновременно многолик, что затрудняет его понимание (подробнее об этом см.: Фельдман. 1997. С. 13— 17). В этом заключается то общее, что характерно для любой исследовательской проблемы, тем более для проблемы из такой области действительности, как международные отношения, которые представляют собой сферу неопределенности, постоянного обнов­ления и во многом непредсказуемости. Каждый новый этап эволюции международных отношений рождает новые неожиданные явления, которые иногда лишь отдаленно на­поминают уже известные феномены, поддающиеся анализу на основе накопленных знаний и сложившейся методологии, а иногда (почти) полностью переворачивают все известные представления.

Данная глава состоит из трех разделов. В первом даны основные трактовки понятий Конфликта и кризиса, а также описаны особенности этих явлений в эпоху холодной войны. Второй раздел посвящен наиболее распространенным направлениям изучения конфликта в международно-политической науке. Второй раздел содержит также описа-

1 Слово «почти» употреблено не случайно: по сути, как об этом свидетельствует ис­тория знания, даже самые крутые повороты в истории международных отношений не означают абсолютного и полного разрыва с предшествующими этапами. Преемственность (пусть самая минимальная) не позволяет отказаться от имеющегося знания. Вопрос лишь в том (а это ключевой, фундаментальный и потому совсем непростой вопрос), что в этом знании требует сохранения и дальнейшего развития в качестве основы для изучения новых явлений, а от чего следует решительно отказаться.

Дата добавления: 2015-07-02