Значение ее для России

ПОСЛЕ СМЕРТИ ЖОРЖ ЗАНД

Русские Меттернихи — Дон-Кихоты.

О «реальной политике».

Выступают политики, мудрые учители: есть, дескать, такое пра­вило, такое учение, такая аксиома, которая гласит, что нравствен­ность одного человека, гражданина, единицы — это одно, а нрав­ственность государства —- другое. А стало быть то, что считается для одной единицы, для одного лица — подлостью, то относительно всего государства может получить вид величайшей премудрости!

Это учение очень распространено и давнишнее, но — да будет оно проклято!... Пусть там в Европе как угодно, а у нас пусть бу­дет другое. Лучше верить тому, что счастье нельзя купить зло­действом, чем чувствовать себя счастливым, зная, что допустилось злодейство.

Россия никогда не умела производить настоящих, своих соб­ственных Меттернихов и Биконсфильдов; напротив, все время своей европейской жизни она жила не для себя, а для чужих, именно для «общечеловеческих интересов». И действительно, бывали случаи в эти двести лет, что она, может быть, и старалась, кой-когда, под­ражать Европе и заводила и у себя Меттернихов, но как-то всегда оказывалось в конце концов, что русский Меттерних оказывался вдруг Дон-Кихотом и тем ужасно дивил Европу.

(За 1877 г. Февраль. Глава 1-ая: «Меттернихи и Дон-Кихоты», Том III, стр. 69).

...Что значило в моей жизни это имя, — сколько взял этот поэт в свое время моих восторгов, поклонений и сколько дал мне когда-то радостей, счастья! Я смело ставлю каждое из этих слов, потому что все это было буквально. Это одна из наших (то есть наших) современниц вполне — идеалистка тридцатых и сороковых годов.

Это одно из тех имен нашего могучего, самонадеянного и в то же время больного столетия, полного самых невыясненных иде­алов и самых неразрешимых желаний, — имен, которые, возник­нув там, у себя, в «стране святых чудес», переманили от нас, из нашей вечно создающейся России, слишком много дум, любви, свя­той и благородной силы порыва и дорогих убеждений. Но не жа­ловаться нам надо на это: вознося такие имена и преклоняясь перед ними, русские служили и служат прямому своему назначению. Пусть не удивляются этим словам моим, и особенно в отношении к Жорж Занду, о которой до сих пор могут быть споры и которую, если не на все девять десятых, у нас успели уже позабыть; но свое дело она все-таки у нас сделала и — кому же собраться помянуть ее на ее могиле, как не нам, ее современникам со всего мира? У нас — русских, две родины: наша Русь и Европа, даже и в том случае, если мы называемся славянофилами — пусть они на меня за это не сердятся. Против этого спорить не нужно... Жорж Занд умерла старушкой, семидесяти лет, и, может быть, давно пережив свою славу. Но все то, что в явлении этого поэта составляло «новое слово», все, что было «всечеловеческого», — все это тотчас же в свое время отозвалось у нас, в нашей России, сильным и глубоким впечатлением, не миновало нас, и тем доказало, что всякий поэт — новатор Европы, всякий, прошедший там с новою мыслью и с новою силой, не может не стать тотчас же и русским поэтом, не может миновать русской мысли, не стать почти русской силой...

(За 1876 г. Июнь. «Смерть Жорж Занда». Том II, стр. 261-264).

Дата добавления: 2015-06-28