Дядюшкин сон», 1859 г

1.

«-Где болван? – закричала Марья Александровна, как ураган врываясь в комнаты. – Зачем тут это полотенце? А! Он утирался! Опять был в бане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак? Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не обстриг барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?

Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась поздороваться с Афанасием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и с наслаждением попивает чай, она не могла удержаться от самого горького негодования. В самом деле: столько хлопот и забот с её стороны и столько самого блаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делу Афанасия Матвеича; такой контраст немедленно ужалил её в самое сердце. Между тем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сидел за самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот и выпуча глаза, глядел на свою супругу, почти окаменившую его своим появлением. Из передней выставилась заспанная и неуклюжая фигура Гришки, хлопавшего глазами на всю эту сцену…

- Ма-матушка! – пробормотал запуганный супруг, не вставая с места и смотря умоляющими глазами на свою повелительницу, - ма-ма-матушка!..

- Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебе вовсе не матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать такое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подле такого осла, как ты!

- Да… да ведь ты, Марья Александровна, всё же законная жена моя, так вот я и говорю… по-супружески – возразил было Афанасий Матвеич и в ту же минуту поднёс обе руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.

- Ах ты, харя! Ах ты, осиновый кол!… и как смеешь ты напоминать мне, что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами, всеми средствами моей души? Что голову-то руками закрываешь? Посмотрите, какие у него волосы? Совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как теперь везти его? Как теперь людям показать? Что теперь делать?

И Марья Александровна ломала руки свои от бешенства, бегая взад и вперёд по комнате. Беда, конечно, была небольшая и исправимая; но дело в том, что Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и властолюбивым своим духом. Она находила потребность в беспрерывном излиянии своего гнева на Афанасья Матвеича, потому что тирания есть привычка, обращающаяся в потребность. Да и, наконец, всем известно, к какому контрасту способны некоторые утонченные дамы известного общества у себя за кулисами, и мне именно хотелось изобразить этот контраст. Афанасий Матвеич с трепетом следил за эволюциями своей супруги и даже вспотел, на неё глядя».

2.

«Фома ещё прежде объявил, что любит поговорить с умным русским мужичком. И вот раз он зашёл на гумно; поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы, сладко потолковав о священных обязанностях крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чём, разумеется, не понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собственного красноречия, он заговорил о министрах. Я это понял. Ведь рассказывал же Пушкин про одного папеньку, который внушал своему четырёхлетнему сынишке, что он, его папенька, «такой хляблий, что папеньку любит государь»… Ведь нуждался же этот папенька в четырёхлетнем слушателе? Крестьяне же всегда слушали Фому Фомича с подобострастием.

- А што, батюшка, много ль ты царского-то жалованья получал? – спросил его вдруг один седенький старичок Архип Короткий по прозвищу, из толпы других мужичков, с очевидным намерением подольститься; но Фоме Фомичу показался этот вопрос фамильярным, а он терпеть не мог фамильярности.

- А тебе какое дело, пехтерь? – отвечал он, с презрением поглядев на бедного мужичонка. – Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне, что ли, в неё?

Фома Фомич всегда разговаривал в таком тоне с «умным русским мужичком».

- Отец ты наш…- подхватил другой мужичок, - ведь мы люди тёмные. Может, ты майор, аль полковник, аль само ваше сиятельство, - как и величать-то тебя не ведаем.

- Пехтерь! – повторил Фома Фомич, однако же смягчился. – Жалованье жалованью рознь, посконная ты голова! Другой и в генеральском чине, да ничего не получает, - значит, не за что: пользы царю не приносит. А я вот двадцать тысяч получал, когда у министра служил, да и тех не брал, потому я из чести служил, свой был достаток. Я жалованье своё на государственное просвещение да на погорелых жителей Казани пожертвовал.

- Вишь ты! Так это ты Казань-то обстроил, батюшка? – продолжал удивлённый мужик.

Мужики вообще дивились на Фому Фомича.

- Ну да, и моя там есть доля, - отвечал Фома, как бы нехотя, как будто сам на себя досадуя, что удостоил такого человека таким разговором».

Дата добавления: 2015-06-29