Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 6 страница

Необходимо выделить ряд причин, обусловливающих от­сутствие единой дефиниции текста.

Первая - формально-структурная разноплановость тек­стов. По способу репрезентации текст разграничивается на устный и письменный, хотя нередко текстом называют лишь 26

письменную разновидность [Радз1свська 1993: 4]. Пражский лингвист И. Вахек выделил также печатную разновидность текста, которая, действительно, имеет существенные отли­чия от написанного от руки, однако терминологически пись­менная разновидность объединяет данные два типа.

По протяженности текст может ограничиваться словом, словосочетанием, предложением, если они представляют це-лостную, самодостаточную информацию, ситуативно обеспечивающую понимание ее адресатом {Не курить.Stop. Берегите лес. и т.п.), максимально же его состав не ограничен. При формально-структурном изучении текста стержневые понятия для его дефиниции избирались из состава уровневых единиц языковой системы. X.Вайнрих называл текстом упорядоченную последовательность морфем, состоящую минимально из двух морфем. 3.Харрис считал, что текст есть длинное предложение, построенное с помощью набо­ра связок [Новое в зарубежной лингвистике 1978: 162, 374]. М. Хэллидей рассматривал текст как основную единицу се­мантики, которую нельзя определять как разновидность над-предложения [Цит. по: Гальперин 1981: 18].

Второй причиной отсутствия единого определения тек­ста является функционально-жанровое, стилистическое раз­нообразие текстов. Каждый текст в процессе коммуникации манифестирует определенный речевой жанр, имеет особую структурно-композиционную, семантико-смысловую, ин-тенционально-прагматическую природу. Для художествен­ного текста наиболее оптимальным считается определение И.Р. Гальперина: текст как «произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, литературно обра­ботанное в соответствии с типом этого документа, произ­ведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилис­тической связи, имеющее определенную целенаправлен­ность и прагматическую установку» [Гальперин 1981: 18]. Художественный текст называют наивысшей формой репре­зентации текста, отмечая его особую эстетическую приро-

ду, идейно-художественную интенционность, ориентацию на морально-этическое воспитание и эмотивно-психологи-ческое воздействие. Кроме того, художественные тексты в реальной жизни культуры, как правило, полифункциональ­ны: «Один и тот же текст выполняет не одну, а несколько (порой - много) функций... Соединение художественной функции с магической, юридической, нравственной, фило­софской, политической составляет неотделимую черту соци­ального функционирования того или иного художественно­го текста» [Лотман 1996: 21-22]. Тем самым, критерий интен-ционально-прагматической заданности даже для художествен­ного текста не дает возможности односторонне охарактери­зовать этот тип.

Третья причина разнообразия текстовых дефиниций кро­ется в различии подходов к изучению текста. З.Я. Тураева рассматривает пять таких подходов: онтологический, отра­жающий характер существования текста, его статус; гносео­логический, выявляющий характер отражения объективной действительности в тексте, а в случае художественного тек­ста - характер отражения реального мира в идеальном мире эстетической действительности; собственно-лингвистичес­кий. основанный на характере языкового оформления тек­ста; психологический, обращенный к характеру восприятия текста, и прагматический - к характеру отношения автора текста к действительности, к содержательному материалу [1986: 12-13]. Н.Ф. Непийвода, систематизировав наиболее важные из существующих в гуманитарных науках подходов, выделяет социально-исторический, рассматривающий текст как явление культуры, письменный продукт, воплощающий результаты интеллектуальной и духовной деятельности со­циальной личности; социально-психологический - текст как средство воздействия на сознание и поведение социальной личности; лингвистический - текст как совокупность языко­вых единиц различных языковых уровней; функционально-стилистический - текст как семантическое пространство реализации языковых единиц; коммуникативный - текст как речевой акт; когнитивный - текст как следствие и способ 28

познания [1997: 77]. Исследовательница отмечает, что поме­стить все эти признаки в одну - синтетическую - дефиницию понятия «текст» представляется не только невозможным, но и не нужным, ибо все эти признаки в той или иной мере рас­сматриваются при анализе каждого аспекта и основным пара­метром текста как явления каждый раз выступает разный.

Четвертой причиной разноплановости дефиниций тек­ста являются абсолютизация его формально-структурной стороны, а также ориентация определения текста на одну или несколько категорий. Е.В. Сидоров справедливо отме­чает: «Оказывается, далеко не просто выбрать какой-то один определяющий качественный признак текста, на осно­ве которого можно было бы свести все разнообразие отдель­ных текстов к одному понятию» [1987: 55-56].

В лингвистике текста длительное время текст определялся на основе стержневой категории, каковой считалась связ­ность (ср.: текст - последовательность языковых единиц -предложений на основе беспрерывной местоименной связи [Harweg 1974]; текст - идеальная высшая коммуникативная единица, тяготеющая к смысловой замкнутости и закончен­ности, конституирующим признаком которой является связ­ность, проявляющаяся каждый раз в других параметрах, на разных уровнях текста и в разных совокупностях частных связей [Кожевникова 1979: 49-67]). В качестве базовых ка­тегорий различные дефиниции текста используют целост­ность, интегративность, текстуальность и т.д. К примеру, М.П. Брандес называет текстом «любое связанное знаковое образование, которое выдвигает в качестве предмета изуче­ния текста категории связности, целостности, интегратив-ности и ставит проблему раскрытия базисных механизмов интеграции целого» [1987: 8].

Вопрос об определении текста также связан с проблемой уровневой системно-языковой природы текстов. В 1962 году Э. Бенвенистом была выдвинута перспективная идея крите­риев для установления уровней языковой системы. Ученый назвал текст одним из автономных уровней системы языка [1965: 438-439]. Несколько ранее советские ученые Б.В. Гор-

нунг в статье «О характере языковой структуры» [1959] и Т.П. Ломтев в работе «Язык и речь» [1961] осветили актуальную в те годы в отечественной лингвистике проблему соотношения системно-языковых и речевых закономернос­тей и, в частности, вопрос об уровневом статусе текста. Эта проблема сопрягалась с дискуссией об отождествлении и разграничении высказывания и предложения, высказывания и текста. Б.В. Горнунг, отождествив высказывание и текст, вопреки мнению В.В. Виноградова, утверждал, что текст нс должен противопоставляться системе языка, что в тексте и в системе языка действуют одни и те же закономерности [1959: 45]. На этом основании текстовый уровень квалифи­цировался как наивысший. В. Дресслер рассматривал также два понимания текста, исходя из дихотомии двух уровней в тагмемике К. Пайка, как высказывания на эмическом и эти­ческом уровнях [Новое в зарубежной лингвистике 1978: 114].

В связи с этим в лингвистике текста возникла потребность наименования инварианта определенной совокупности реальных текстов. Такой инвариант стал именоваться текстемой (Н.М. Амосова, В. Кох, О.И. Москальская). На основе текстем происходит порождение и восприятие актуализиро­ванных текстов. Т.В. Радзиевская считает, что «создание текста детерминировано его таксономической принадлеж­ностью, теми стандартными коммуникативными установками, в которых создается текст определенного класса и ко­торые представляют объективную данность для субъекта текстопорождения» [1993: 5]. Тем самым, текстема представ­ляет собой языковой инвариант, коррелирующий в речевой системе с речевым жанром, а их взаимодействие в речеком-муникативной деятельности делает актуализированный текст реальным коммуникативным средством.

Текстема в современной когнитивной лингвистике рас­сматривается в ракурсе текстового прототипа как модели, схемы определенного класса текстов, включающей иерархи­чески организованные прототипическис признаки данного класса: семантические, структурные, интенциональные, си­туативные, интерпретативные, социокультурные и прочие 30

[Ncubcrl 1985: 127]. Протог111111ческое KOlHHiiiBHoe модели­рование может осуществляться как путем обобщения наи­более сушностных свойств класса текстов, так и на основе использования актуализированного текста как наилучшего образца класса.

Соотношение инварианта текстемы и фактуального тек­ста того же класса может иметь различную меру вариатив­ности и аномальности. Аномальность текста по отношению к текстеме определяется как отклонение от ее стандартных свойств и структуры, использование свойств иных текстем. Текстемы художественных и публицистических текстов име­ют наибольшую степень отвлеченности и допуска гибкости.

Аргументом для обоснования текстового уровня языка служит также существование синтагматических и парадиг­матических отношений. Парадигматические отношения обусловлены наличием в совокупностях текстов общих фор­мальных и содержательных компонентов [Кухаренко 1988: 81]. Т.В. Радзиевская дополняет эти компоненты коммуникатив­ными, считая, что статус адресата текста, коммуникативная цель, статус субъекта текстопорождения, характер субъектно-адресатных отношений являются необходимыми составля­ющими «законов жанра» [1993: 5]. Думается, что общность данных коммуникативных характеристик обеспечивает па­радигматические отношения скорее всего в системе речевых жанров, а не текстем. Парадигмальньши признаками являются специфика композиции, концепта, функционального стиля, программы адресованности и т.д. В.А. Кухаренко вы­деляет также индивидуально-авторскую парадигматику, ин­тегрирующим признаком которой является творческий ме­тод автора [1988: 85].

Синтагматика текстового уровня языка имеет двунаправ­ленный характер: с одной стороны, это линейная связь тек­стов одной текстемы, обусловливающая их эволюцию (ср. роман в первоначальной трактовке как повествование о люб­ви и эволюция романного жанра в реалистической традиции):

с другой, это линейная связь текстов идиостиля одного адре­санта (циклы, сборники, трилогии, дилогии, ключевая пробле-31

матика политических выступлений, телепрограмм), одной темы (деревенская проза, научные тексты по определенной проблеме) или одной прагматической направленности (дет­ская литература, литература для садоводов и т.д.).

Системно-языковой статус текстового уровня обеспечи­вается также категориальной структурой как совокупностью сверхпарадигмальных свойств, присущих всем текстемам (подробнее см. раздел 5).

Осознавая всю сложность проблемы определения текста, мы используем в качестве рабочего в соответствии с целями нашей теории такую дефиницию: текст - целостная семиоти­ческая форма психоречемыслительной человеческой деятель­ности, концептуально и структурно организованная, диалоги­чески встроенная в интериоризованное бытие, семиотичес­кий универсум этноса или цивилизации, служащая прагма­тически направленным посредником коммуникации.

Текст, средством которого является речь, а одной из це­лей - осуществление коммуникации, также является одним из объектов лингвистической теории текста и коммуника­ции, ибо «слияние деятельностей общающихся в единый ком­муникативный процесс приобретает бытийную, веществен­ную предметно-знаковую форму в тексте. Текст участвует в обмене коммуникативной деятельностью в качестве пред­метно-знакового носителя обмена» [Сидоров 1987: б9].

1.2.3. Коммуникация (лат. communicatio -делаю общим, связываю, общаюсь). Коммуникация - это целенаправлен­ный процесс, деятельность, одним из средств которых явля­ется речь, а знаковой целостной формой организации -текст. Понятие «коммуникация» также неоднозначно в лин­гвистике. Г.Г. Почепцов (мл.) отмечает: «Существует око­ло ста различных определений коммуникации. Однако на се­годня мы не имеем такого определения, которое удовлетво­ряло бы всех. И, возможно, не следует волноваться, ибо, как пишет Дж. Ньюмен, так, как А. Эйнштейн не изменил «за­коны вселенной», так и любое определение не изменит «за­коны коммуникации» [1996: 15-16]. Ученый приводит неко­торые дефиниции коммуникации, из которых следует, что коммуникация характеризуется целенаправленностью [Baker 1984: 5; Allwood 1977: 10], служит для передачи сооб­щения [Mortenscn 1972: 14], для семантико-символического взаимодействия [Myers, Myers 1980:

Разнообразие дефиниций коммуникации обусловлено, во-первых, множественностью се способов, лишь одним из которых является словесно-знаковая фиксация передавае­мой информации, во-вторых, различием цели информаци­онной передачи (информирование, побуждение, запрет, вос­питание, обучение, эмоционально-эстетическое воздействие, дестабилизация и т.д.); в-третьих, дискретностью/недискрст-ностью временных и пространственных параметров порож­дения текста и его восприятия; в-четвертых, способом адре-сованности информации (ср.: ретиальная (массовая) комму­никация и аксиальная (конкретно-адрссованная)).

Традиционным является разграничение коммуникации на вербальную и невербальную. Е. Гроссе, определяя комму­никацию в целом, учитывает это разграничение, хотя счита­ет, что конечный результат не зависит от выбора знаковых средств: «Коммуникация - акция общения с помощью знаков (языковых и неязыковых), которая служит цели передачи ин­формации независимо от способа и намерений» [1976: II].

Невербальная коммуникация в чистом виде представле­на коммуникацией животных как биологически целесооб­разным совместным поведением, направленным на адапта­цию к среде; телепатической связью, параязыком жестов, мимики, кинесики; вторичными коммуникативными систе­мами - математической, компьютерной символикой, искус­ством, игрой и т.д. В конечном счете, взаимодействие чело­века с окружающей средой с помощью пяти органов чувств, начинающееся практически от рождения, также является информационным обменом, осуществляющимся в том чис­ле без участия словесных знаков. Нс случайно, Э.Р Атаян выделил интраобъектную аутокоммуникацию как «комму­никативное отчуждение объекта, его самосуществование без связей» [1981: 4-5], подразумевая тем самым, что любой объект действительности может стать предметом информационного обмена в случае его интериоризации (гносеологи­ческого «схватывания» субъектом). Человек, вступая в ди­алогические коммуникативные отношения с бытием, приоб­ретает комплекс стереотипов. Язык является одним из таких стереотипов, символизируя, репрезентируя в знаковой фор­ме интериоризованное бытие и внутренний рефлексивный опыт этноса. М.М. Бахтин отмечает: «Только мифический Адам, подошедший с первым словом к еще не оговоренно­му девственному миру, одинокий Адам мог действительно до конца избежать этой диалогической взаимоориентации с чужим словом о предмете. Конкретному историческому че­ловеческому слову этого не дано» [1975: 92]. Тем самым, осваивая язык, человек вступает с ним в интраобъектные аутокоммуникативные отношения.

Информационный обмен с помощью языковых знаков характеризует вербальную коммуникацию, хотя только вер­бальным компонентом она не ограничивается. Вербальная коммуникация по сути своей условна и невозможна в чис­том виде. Включая две несимметричные фазы: психолинг-воментальную деятельность адресанта и адресата, - вер­бальная коммуникация накладывается на сопутствующую ей невербальную, ибо даже чтение текста неизвестного ав­тора предполагает обязательную работу сознания читателя (вербальной и невсрбальной его составляющих). Коммуни­кация со стороны адресата предполагает не только декоди­рование семантики языковых знаков, но и раскрытие глу­бинных смыслов текста, пресуппозиций, авторских страте­гий и целевой программы, использование фоновых знаний, учета самой ситуации общения и т.д. Так же и порождение высказываний осуществляется на основе психомыслитель­ного процесса в сознании адресанта, наряду с вербализаци­ей. Тем самым, вербальная коммуникация представляет со­бой целенаправленную психолингвоментальную деятель­ность адресанта и адресата, результатом которой является информационный обмен, а основным средством - речь. Ин­формационный обмен предполагает передачу различных видов смысла (денотативного, коннотативного, прагмати-34

ческого, эстетического и т.д.), побуждающую адресата к оп­ределенному «ответному» действию. «Это ответное дей­ствие, - считает В.А. Кухаренко, - может быть внешне вы­раженным поступком, ответным речевым действием или вербально не выраженным «действием души», по выраже­нию А.П. Чехова, т.е. изменением в мыслях, чувствах, воз­зрениях» [1988: 79].

Р. Дирвен и М. Веспур [1998: 194] схематически отобра­жают соотношение вербального и невербального в комму­никации, разграничивая средства выражения на вербальные (текст), невсрбальные и паралингвистические (интерпрета­ционные ключи коммуникации), связанные с интерпретаци­онным базисом говорящего/слушающего - фондом их зна­ний, идей, чувств (см. схему 1).

Вербальная коммуникация может иметь устную и пись­менно-печатную разновидность. В связи с распространени­ем технических каналов информации (телевидение, кино, радио), устная коммуникация пополняется новыми речевы­ми жанрами с нетрадиционными для межличностной устной коммуникации свойствами. В связи с этим некоторые фикси­руемые в научной литературе отличительные признаки уст-

ной коммуникации [Кожина 1998] утрачивают свою значи­мость, как-то: синхронность (ср.: текст в записи), малая до­ступность (ср.: текст в средствах массовой коммуникации), прокурсивность, (ср.: множественный просмотр или прослу­шивание), неструктурированность, однофазность создания (ср.: возможность перезаписи устных текстов). Эти отличия, скорее, присущи устной спонтанной межличностной комму­никации, чем другим речевым жанрам устных текстов, та­ким как, например, публичная лекция, телепрограмма, вы­ступление по радио, кинопродукция.

Вербальная коммуникация в различных ее формах с уче­том невсрбальных коммуникативных факторов является од­ним из объектов лингвистической теории текста и коммуни­кации и рассматривается как целенаправленная лингвопсихо-ментальная деятельность адресанта и адресата по осуществле­нию информационного обмена.

1.2.4. Дискурс. В современной лингвистике термин «дис­курс» употребляется в различных значениях. П. Серио, ссы­лаясь на книгу французского ученого Д. Манженэ, рассмат­ривает восемь дефиниций дискурса [Квадратура смысла 1999: 26-27], однако наиболее употребительными являются преимущественно четыре значения данного понятия.

Первое значение дискурса как текста, высказывания, по­груженных в определенную социокультурную ситуацию, связано со временем появления данного термина в лингвисти­ке. Принято считать, что понятие дискурса было введено ос­новоположником трансформационного и дистрибутивного анализа 3. Харрисом в 1952 году. Как одна из сторон дистрибу­ции дискурс рассматривался 3. Харрисом на основе сети эк­вивалентности между фразами и цепочками фраз как выс­казывание, сверхфразовая единица в контексте других единиц и связанной с ними ситуации. В.3. Демьянков, харак­теризуя подход 3. Харриса как формалистический, подчер­кивает, что приемы 3. Харриса нацелены на решение двух взаимосвязанных проблем: а) распространение методов дес­криптивной лингвистики за пределы отдельно взятого пред­ложения; б) соотнесение культуры и языка, т.е. языкового 36

и неязыкового поведения [1995: 280].

В лингвистике текста 70-х годов термины «дискурс» и «текст» обычно отождествлялись, что объяснялось отсутстви­ем в некоторых европейских языках слова, эквивалентного франко-английскому «дискурс», его вынуждены были заме­нить наименованием «текст». Такое терминологическое отождествление привело к тому, что дискурс и текст стали рассматриваться как эквиваленты. Так, в «Кратком слова­ре терминов лингвистики текста» Т.М- Николаевой дискурс имеет такие версии: «связный текст; устно-разговорная фор­ма текста; диалог; группа высказываний, связанных между собой по содержанию; речевое создание как данность - пись­менное или устное» [1978: 33]. Для разведения понятий тек­ста и дискурса первоначально использовалось разграниче­ние аспектов, которые они представляли: дискурс - соци­альный, а текст - языковой. Этому способствовало влияние концепции Э. Бенвениста, считавшего дискурс речью, неот­делимой от говорящего, а также работы голландского уче­ного Т. ван Дойка, рассматривавшего текст как статический объект, а дискурс - как способ его актуализации в опреде­ленных ментальных и прагматических условиях [Dijk 1981]. В этом значении дискурс соотносился и с высказыванием:

«высказывание - это последовательность фраз, заключен­ных между двумя семантическими пробелами, двумя оста­новками в коммуникации; дискурс - это высказывание, рас­сматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, кото­рый им управляет» [Квадратура смысла 1999: 27]. Транспони­руя это различие на оппозицию текста и дискурса, можно ска­зать, что текст как высказывание, погруженный в условия его производства и восприятия, функционирует как дискурс.

Данное значение дискурса стало основным и единствен­ным в украинском энциклопедическом словаре 1998 года:

«Дискурс - это связный текст в контексте многих консти­туирующих и фоновых факторов - социокультурных, пси­хологических и т.д. Дискурс называют погруженным в жизнь текстом, который изучается вместе с теми формами жизни, формирующими его: интервью, репортажи, научные 37

теории... и т.п." [Штерн 1998: 87].

Второе значение дискурса исходит из первого. Оно ста­ло результатом разработки Т. ван Дейком концепции ком­муникативной природы текста. В начале 80-х годов ученый избрал иное стержневое слово дефиниции дискурса - ком­муникативное событие. Он подчеркивал: «Дискурс, в широ­ком смысле слова, является сложным единством языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наи­лучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события или коммуникативного акта... Говорящий и слушающий, их личностные и социальные ха­рактеристики, другие аспекты социальной ситуации, несом­ненно, относятся к данному событию» [ван Дейк 1989: 121-122]. Применительно к письменным текстам ученый отмеча­ет необходимость анализа текстов с точки зрения динамичес­кой природы их производства, понимания и выполняемого с их помощью действия. С его точки зрения, дискурс - это су­щественная составляющая социокультурного взаимодей­ствия, характерные черты которого - интерес, цели и стили [1989: 53]. В данном суждении заложен событийно-ситуацион­ный аспект понимания дискурса, который стал основой вто­рого значения данного термина как коммуникативной си­туации, интегрирующей текст с другими ее составляющи­ми [Nunan 1993: 6-7], «высказывательной» ситуации, подра­зумевающей наряду с текстом субъекта высказывания, ад­ресата, момент и определенное место высказывания [Квад­ратура смысла 1999: 26].

Следуя Р. Ходжу и Г. Крессу [1988], Г.Г. Почепцов (мл.) отмечает: «Реально текст и дискурс мы можем рассматри­вать в соответствии с предложением и высказыванием. Пред­ложение - обычный для нас элемент структуры. Высказыва­ние объединяет в себе как само предложение, так и соци­альный контекст его использования. На высшем уровне те же отношения повторяются в тексте и дискурсе» [1996: 75]. Тем самым в состав дискурса вводятся экстралингвистичес­кие социальные факторы, когнитивные составляющие, пред­шествующие и результирующие коммуникации [ван Дейк, 38

Кинч 1988]. Представительница современной американской прагмалингвистики Д. Шиффрин предлагает определять дискурс как интегративно контекстуализированные выска­зывания, устные и письменные [Schiffrin 1994: 41]. Контек-стуальность дискурса сопряжена с другими его признаками и описывается как совокупность «излагаемых событий, их участников, перформативной информации и «не-событий», т.е. а) обстоятельств, сопровождающих события; б) фона, по­ясняющего событие; в) оценку участника событий; г) инфор­мацию, соотносящую дискурс с событиями», определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурс и его интерпретатора миром [Демьянков 1982: 7]. Следует подчеркнуть, что определение дискурса В.3. Демьянковым, считающееся классическим, проецирует такую контекстуализацию лишь на «произволь­ный фрагмент текста, состоящий более чем из одного пред­ложения или независимой части предложения», но все же речь идет об обеспечении языком особого коммуникативно­го события как альтернативного другим событиям.

Основными чертами дискурса во втором значении являются отмеченная выше контекстуальность, а также личностность, процессуальность, ситуативность, замкнутость.

Личностность дискурса двусторонняя: с одной стороны -это конкретное взаимодействие двух индивидуальных созна­нии (адресанта и адресата), с другой, это выражение себя, своего индивидуального сознания в коммуникативной си­туации (данная проблема активно разрабатывается дискур­сивной психологией [см. Ушакова 1997]). П. Серио, сопостав­ляя говорящего и субъект высказывания, отмечает, что пос­ледний приобретает существование только в акте высказы­вания и представляет собой категорию дискурса, «реаль­ность речи» [Квадратура смысла 1999: 16].

Процессуальность дискурса заложена в рассмотрении его не как завершенного продукта, а процесса, протекающего при наличии как минимум двух участников, в спонтанном обще­нии интерпретирующих высказывание друг друга и совмест­ными усилиями разрабатывающих структуру дискурса в 39

каждый данный момент [Jucker 1995: 124], а в дискретном акте коммуникации процессуальность дискурса заложена в деятельностной сопряженности на основе текста фаз порож­дения и рецепции [Бисималиева 1999: 83]. Ситуативный, событийный подход к определению дискурса позволяет при­влечь к исследованию текста множество коммуникативных, социальных и др. экстралингвальных факторов. Г.Г. Кук в книге «Дискурс» отмечает наличие трех контекстов дискур­са: текстуального, социального, психологического [Cook 1990: I]. Г.Г. Почепцов (мл.) считает, что «дискурс должен соответствовать нормам языковой ситуации, коммуника­тивной ситуации и социальной ситуации» [1996: 7б]. Ситуатив-ность дискурса обеспечивается его временными и простран­ственными координатами, которые нередко присутствуют в дискурсных дефинициях не только в данном значении.

Третье значение дискурса наиболее распространено в со­временной лингвистической литературе, оно исходит из по­ложения французской семиотической традиции об отожде­ствлении дискурса с речью, преимущественно устной.

В «Объяснительном словаре семиотики» А.Ж. Греймас и Ж. Курте определяют дискурс как тождественное тексту по­нятие в аспекте семиотического процесса: «В первом при­ближении дискурс можно отождествить с семиотическим процессом, который... следует понимать как все многооб­разие способов дискурсивной практики, включая практику языковую и неязыковую...» [1983: 488]. Соотнося дискурс с коммуникативным процессом и накладывая их на соотно­шение языка и речи, семиотики рассматривали дискурс как строго привязанное к акту речи событие, которое модели­рует, варьирует и регулирует языковые нормы и протограм-матическис формы языкового сознания, переводя его в речь.

В основу изучения дискурса положена деятельностная он­тологическая картина речевого общения [Лингвистическая прагматика и общение с ЭВМ 1989: 5], что становится но­вым аспектом на пути объяснения такого сложного феноме­на, как использование людьми естественного языка - «ору­дия социального действия и взаимодействия в условиях конкретных ситуаций общения на основе социальной системы правил, постулатов, стратегий» [Сусов 1983: 15].

Прагматическая диференциация всего дискурсивного мас­сива языка обусловила метонимизацию термина «дискурс" и использование его в четвертом значении как типа дискур­сивной практики. Дискурс представляет собой коммуника­тивно-прагматический образец речевого поведения, проте­кающего в определенной социальной сфере, имеющий оп­ределенный набор переменных: социальные нормы, отноше­ния, роли, конвенции, показатели интерактивности и т.д. [Су­хих, Зеленская 1998: 8-11]. Такое значение дискурса использу­ется в функциональной прагматике (И. Ребайн, К. Элих), рас­сматривающей его как единицы, формы речи, интеракции, которые могут являться частью повседневной речевой деятель­ности, но могут также проявляться в институциональной области. Основным свойством дискурса в данном понима­нии является регулярность соприсутствия говорящего и слу­шающего (интеракции лицом к лицу) [см. Протасова 1999:

144]. Эти регулярные интеракции рассматриваются в сово­купности как взаимодействие представителей определенных социальных групп (врач - пациент, политик - гражданин) или внутри обособленной области общественных отноше­ний (учить - учиться) и т.д. В таких случаях дискурс может в какой-то мере сближаться с понятием «функциональный стиль» или, скорее, подстиль. Ю.С. Степанов считает причи­ной того, что при живом термине «функциональный стиль» потребовался другой - «дискурс», особенности нацио­нальных лингвистических школ: «в то время как в русской традиции... «функциональный стиль» означал прежде все­го особый тип текстов..., но также и соответствующую каж­дому типу лексическую систему и свою грамматику, в анг­лосаксонской традиции не было ничего подобного прежде всего потому, что не было стилистики как особой отрасли язы­кознания» [Язык и наука конца XX века 1995: 36]. Ю.С. Сте­панов, анализируя работу франко-швейцарского лингвиста и культуролога П. Серио, посвященную советскому полити­ческому дискурсу, разъясняет дискурс в понимании П. Серио 41

Дата добавления: 2017-01-14