Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 5 страница

Лингвистика текста практически со времени своего воз­никновения рассматривала положение о тексте как средстве коммуникации, ибо ее становление происходило в перелом­ный в парадигмальном отношении период перехода от ста­тики таксономии к динамике, функционированию языка в действии. Исследование текста как коммуникативного сред­ства стало одним из ведущих направлений лингвистической теории текста [Grosse 1976; Dijk 1977; Beaugrande 1981; Слав-городская 1981; Сидоров 1987; ван Дейк 1989; Почепцов 1989; Каменская 1990; Колегаева 1991; Радз1евська 1993;

Тураева 1999 и др.].

Основными точками пересечения текстовых и коммуни­кативных исследований в данном направлении являются проблемы коммуникативных свойств и категорий текста, 11

Его интенциональности, стратегичности, эффективности

функциональных классов, а также прагматической ситуа­ции, которую он моделирует.

Решение этих проблем обусловило необходимость созда­ния в лингвистике интегративной теории текста и коммуни­кации, попытка обоснования которой предложена в данном пособии. Главным интегрирующим признаком этой теории стала многоаспектная, всесторонняя диалогичность состав­ляющих коммуникативной ситуации, посредником которой является текст.

Принцип диалогичности обеспечивает разноплановые межнаучные связи лингвистической теории текста и комму­никации и обусловливает ее рассмотрение как «зонтичного» направления (umbrella discipline), охватывающего теорети­ческие разработки ряда отраслей и позволяющего им «про­фильтровать свои ключевые концепты под единым углом зрения, взаимно обогащая и дополняя свои достижения и исследовательский аппарат, осуществляя тем самым меж­дисциплинарный подход к изучению и осмыслению языка и речи» [Тарасова 2000: 3-4].

Общенаучной методологической основой данной теории является функциональная методология, обеспечивающая ис­следование деятельностной диалогической картины коммуни­кативной ситуации, опосредованной текстом. Функциональ­ная методология имеет такие исследовательские принципы:

• деятельностность как рассмотрение «поведения систе­мы» [Марков 1982: 14-17]. В лингвистике это понятие впер­вые было введено В. Гумбольдтом, хотя еще Аристотель требовал изучать объекты с двух сторон - структурной и функциональной, статичной и динамичной. В. Гумбольдт подчеркивал: «Язык следует рассматривать не как мертвый продукт (Erzeugtcs), но как созидающий процесс (Erzeugung);

...Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятель­ность (Energeia)... язык представляет собой постоянно во­зобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли... В подлинном и действительном смысле под языком 12

можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности» [1984: 69-70]. Деятельностность применитель­но к лингвистической теории текста и коммуникации заклю­чается в рассмотрении текста, с одной стороны, как продук­та деятельности человека, погруженного в деятельностную картину человечества, цивилизационную или этническую культуру; с другой, как источника рецептивной деятельно­сти адресатов текста. Кроме того, текст, коммуникация яв­ляются одной из наиболее активных сторон деятельнос­ти социума, его существования и развития.

Деятельностность как важнейший принцип функцио­нальной методологии связана с системностью. В.И. Посто-валова подчеркивает: «Системность - конститутивное свой­ство деятельности, которая в свою очередь может быть оха­рактеризована как сверхсложная система» [1982: З]. Тем са­мым, речекоммуникативная деятельность, должна исследо­ваться как деятельностная система систем или системно организованная деятельность [Сидоров 1987: 8].

• телеологичность как направленность системы и ее ком­понентов на достижение определенной цели. Для языка цель установлена также В. Гумбольдтом и связана с деятельностью:

«Определение языка как деятельности духа совершенно пра­вильно и адекватно уже потому, что бытие духа вообще может мыслиться только в деятельности и в качестве тако­вой... Мы даже вынуждены рассматривать их [языки-Е.С.] как некий способ, служащий для достижения определенны­ми средствами определенных целей... Цель ее [деятельнос­ти языка - Е.С.] - взаимопонимание» [1984: 70-71]. Правда, цель В. Гумбольдтом трактовалась скорее всего в нациоцен-трическом ракурсе как духовная настроенность говорящих на одном языке. Он считал, что «никто не может говорить с другим иначе, чем этот другой при равных обстоятель­ствах говорил бы с ним» [1984: 71]. Подобное тождество целей носителей одного языка было обусловлено социаль­но-политической доктриной В. Гумбольдта - стремлением к объединению германской нации, но не соответствовало истинному положению дел.

Лишь к 50-м годам XX века P.O. Якобсон, основываясь на положениях теории информации и принципе дополни­тельности, сформулированном Н. Бором, делает первый шаг к разграничению целей говорящего и слушающего, что ока­залось первой ступенью к созданию коммуникативной лин­гвистики. Он подчеркивает: «Две точки зрения - кодирую­щего и декодирующего, или, другими словами, роль отпра­вителя и роль получателя сообщений должны быть совер­шенно отчетливо разграничены. Разумеется, это утвержде­ние - банальность; однако именно о банальностях часто забывают. А между тем оба участника акта речевой коммуни­кации подходят к тексту совершенно по-разному» [1985: 23]. Как отмечает В.М. Алпатов, идеи P.O. Якобсона осуществи­ли поворот лингвистики к позиции говорящего и оказали влияние на создававшуюся в 60-70-е г. в СССР модель «Смысл о Текст» [1998: ЗОЗ].

Применительно к лингвистической теории текста и ком­муникации принцип телеологичности нашел отражение в положениях о мотивированности речевой деятельности [Вы­готский 1982; Рубинштейн 1959], в интенциональных рече-актовых моделях прагмалингвистики [см.: Почепцов 1986;

Шевченко 1998].

В функциональной лингвистике выделены две цели-функ­ции высказывания в коммуникативном акте: «Замысел го­ворящего, формирующего высказывание, связан с тем эле­ментом языкового значения, который заключается в отра­жении основных потенций языковых единиц. На этой основе говорящий производит выбор из совокупности существую­щих средств языка, что можно трактовать как целевой ас­пект с точки зрения говорящего. Когда же высказывание реализовано, функция использованных языковых средств выступает как достигнутая цель, что позволяет трактовать ее как целевой аспект с точки зрения слушающего» [Баце-вич 1993: 15]. Думается, телеологичность высказывания в коммуникации гораздо сложнее, ибо у каждого коммуни­канта существует своя цель, цель говорящего и адресата мо­жет быть в целом соответствующей и приводящей к коммущей к коммуникативному конфликту, шуму или цейтноту. Цель автора может адекватно не отображаться в тексте, кото­рый приобретает собственную цель, воспринимается и интер­претируется на основе целевой установки читателя, адресата.

• асимметрия системы и среды как возможность возник­новения аномалий при деятельн о стном вовлечении системы в процессы функционирования. В лингвистике этот принцип, преломляясь через концепцию асимметрического дуализма языкового знака (Ш. Балли, С.0. Карцевский, В. Скаличка), находит отражение в положении об одновременной неизмен­ности и подвижности лингвистических средств. Функциони­руя, компоненты системы реализуют и свои системные тенден­ции к изменению, и аномалии как асистемные отклонения. Причем последние могут со временем сформировать новые ко­ординаты в системе. В приложении к тексту и коммуникации асимметрия системы и среды, в частности, отражена в кон­цепции деавтоматизации литературного языка Ю.М. Лотма-на, разграничивающего словесные и изобразительные языки автора текста и адресата (4 языка). По Ю.М. Лотману [1977;

1992], текстовая художественная коммуникация - это не толь­ко перевод с языка «Я» на язык «ТЫ», но и перевод со словес­ного языка «Я» на изобразительный язык текста «Я», а также с изобразительного языка текста «ТБ1» на словесный язык «ТЫ». Во всех случаях наблюдается асимметрия системы ли­тературного языка и языка среды художественной коммуни­кации, системы смысла «Я» и среды смысла «ТЫ».

* онтологический дуализм как философское соотношение сферы инвариантных знаний и фактуально-бытийного воспри­ятия, созерцания бытия. Инвариант является не простой суммой фактуального, а неким виртуальным обобщенным единством, осознанным на основе когнитивной обработки множества фактуальных знаний и вычленения их однород­ности и однопорядковости. В фактуальном соединены ин­вариант и данные восприятия бытия, предметной деятель­ности. В лингвистике этот методологический принцип на­шел отражение в дихотомии языка и речи в рамках единой 15

СОЦИаЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧСКой языковой деятельности,

постулированной И.А. Бодуэном де Куртенэ и Ф. де Соссюром, а также в системности речи и наличия в ней определенных инвариантов.

Единство сторон дихотомии является важным примени­тельно к лингвистической теории текста и коммуникации. Именно данный принцип позволил Э. Бенвенисту выделить автономный текстовый уровень языка на основе определен­ных инвариантов в сознании говорящих, названных затем текстемами. Текстемы, на наш взгляд, - инварианты не толь­ко жестких, регламентированных текстов, но и свободных, гибких, каковыми являются художественные и публицисти­ческие тексты, имеющие большую свободу вариативности. Их текстемы более общи и размыты.

Дуалистическая сопряженность речевого инварианта и ре­чевого факта реализуется в теории речевых жанров М.М. Бах­тина, а также при установлении функциональных классов текстов и типов дис-курса.

• детерминированный психоментализм, т.е. понимание познания как «ментального, личностного (субъективного) психомыслитель] ю го процесса, обусловленного постоянной функционально-прагматической вовлеченностью в предмет­но-коммуникативную деятельность» [Лещак 1997: 8]. Дан­ный принцип обусловливает рассмотрение речекоммуника-тивной деятельности как детерминированного познаватель­ными и бытийными потребностями процесса, осуществля­ющегося на основе работы сознания отдельной личности. Соотношение языка и речи в данном случае гомоморфно: в языке нет ничего, чего бы ни было в речи, то есть инвариант языка произведен и детерминирован психоментальным про­цессом речевой деятельности. Исходя из этого, коммуника­тивные продукты следует рассматривать не столько как продукты языка, сколько как продукты смыслопорождения, язык в данном случае выполняет семиотическую символи­ческую функцию. Текстовая коммуникация осуществляется на основе лингвопсихоментальной и нейрофизиологической деятельности коммуникантов: порождающей для автора и рецептивной для адресата - и их предметно-куммуникатиного опыта.

На этой основе в коммуникативных моделях разграничи­ваются текст (высказывание) и смыслы 1 и 2: порождаемый и воспринимаемый, интерпретируемый. Данный принцип обусловливает необходимость анализа смыслового (когни­тивного) пространства текста и психоментальной природы коммуникативного процесса.

• релятивный антропоцентризм как «движение от сферы систем к центру систем, к человеку» [Тураева 1994: 105]. Дан­ный принцип, зарожденный в античной древнегреческой фи­лософии (Сократ, Платон, Гераклит, Аристотель, Демокрит и др.) и оставленный в забвении в Новое время, был возрожден в начале XX века представителями антропологической фило­софии (М. Шелер. Д. Юм), а в лингвистике В. Гумбольдтом и его последователями. Д. Юм писал: «несомненно, что все науки в большей или меньшей степени имеют отношение к человеческой природе и что, сколько бы удаленными от пос­ледней ни казались некоторые из них, они все же возвраща­ются к ней тем или иным путем» [Юм 1965,1: 82]. Антропо­центрическая концепция В. Гумбольдта была нациоцентри-ческой: «Будучи, таким образом, творением наций,... язы­ки остаются, однако, созданиями индивидов, поскольку могут быть порождены каждым отдельным человеком, при­чем только тогда, когда каждый полагается на понимание всех, а все оправдывают его ожидания» [1984: б6]. Однако важным положением Гумбольдтовской концепции антропо­центризма стало постулирование единства индивидуального и общего, что позже было разведено по различным школам, абсолютизирующим что-то одно: либо абстракцию общего языка этноса, либо индивидуальные языки носителей. Да и в самой Гумбольдовской концепции существует противоре­чие. С одной стороны, язык - человеческий продукт, а с дру­гой, «человек преимущественно - да даже и исключительно, поскольку ощущения и действие у него зависят от его пред­ставлений, - живет с предметами так, как их преподносит ему язык... и каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого язы­ка» [1984: 135]. Эта мысль была взята за основу Э. Сепиром и Б. Уорфом при создании ими своей знаменитой гипотезы языковой относительности, детерминирующей мышление структурой языка.

Для современной функциональной методологии антро­поцентризм является релятивным, определяющим человека как гносеологический центр и признающим особую роль человека в реальности. «Трудно усомниться в том, что ок­ружающий нас мир - это мир очеловеченный. Мы не можем его себе представить вне преломления человеческим созна­нием. Но это должно вести не к абсолютизму антропоцент­рической замкнутости, закукленности в субъективных рам­ках, а наоборот - к признанию и осознанному использова­нию антропной проекции каждого фрагмента реальности» [Бардина 1997: 26].

Важной чертой современной лингвистики является пере­ориентация исследовательских интересов с объекта позна­ния на субъект (т.е. человека) и с микроединиц, рассматри­вавшихся подчас изолированно, на макроединицы, отлича­ющиеся высокой степенью сложности (вплоть до таких, как «модели мира», «картина мира»)» [Герасимов 1985: 214-215;

Кубрякова 1991: 7; Бацевич 1993: 4]. В. Ингве писал: «Мы хотим знать, как люди используют язык, чтобы общаться, и, когда мы соединим человека и процесс общения и поста­вим их в центре нашего внимания, мы тем самым одновре­менно гуманизируем и социологизируем нашу науку и спа­сем ее от бездушного... изучения форм и структуры языка» [Цит. по: Звегинцев 1982: 254].

Для лингвистической теории текста и коммуникации ан-тропность проекции мира предстает в диалогическом единстве общего и индивидуального. Создавая текст, адресант всту­пает в диалогические отношения не только с адресатом, но и с миром вещей, «очеловечивая» его, а также с предшеству­ющим ему человеческим опытом, в том числе и текстово-коммуникативным, и с последующими текстами. Текст, представляя собой индивидуальную антропную проекцию, ста­новится достоянием других, общечеловеческих или нацио­нальных науки, культуры и т.п. и, отчуждаясь от автора-твор­ца, записывается в семиотический универсум (Ю.М. Лотман), культурно-научный код, память этноса, цивилизации, реа­лизуя свойство всеобщего антропоцентризма. Тем самым, перефразируя М. Фуко, «исчезающий лик на прибрежном песке» конкретного человека не исчезает, а трансформиру­ется в протагоровского человека как меру всем вещам, то есть общечеловеческий разум.

Приведенные принципы функциональной методологии положены в основу сопряженности в современной лингви­стической науке двух научных парадигм: коммуникативно-функциональной и когнитивной. Лингвистика предлагает два подхода к их соотношению. Первый подход рассматри­вает такое соотношение как взаимодополняемость: «Чаще всего точки зрения обеих сторон дополняют друг друга:

главный фокус функционалистов - направлен на взаимодей­ствие коммуникативных факторов, которые влияют на структуру языка, а когнитивисты сосредоточиваются на факторах мыслительной деятельности» [Ченки 1997: 345]. Второй подход постулирует интеграцию функционализма в когнитивную парадигму [Бацевич, Космеда 1997: 7], что объясняется неразграничением функционализма как мето­дологии и как подхода [см. Сел1ванова 1999: 89-90].

На наш взгляд, сопряженность коммуникативно-функци­ональной и когнитивной парадигм имеет характер единства общего и частного, поскольку изучение коммуникативной деятельности как лингвопсихоментального процесса, фаза­ми которой является порождение и восприятие, предпола­гает прежде всего выявление и описание порождаемых ав­тором и читателем когнитивных пространств. Без такой взаимосвязи с когнитивными структурами и психоменталь­ными процессами: восприятием, мышлением, вниманием, памятью [Герасимов 1985: 213] - невозможен анализ комму­никации, текста.

Е.С. Кубрякова справедливо отмечает, что для решения целого ряда актуальных проблем современной лингвисти­ки необходим своеобразный синтез указанных парадигм знания [1997: 12]. На этом синтезе настаивает и Н. Хомский, связывая проблемы когнитивизма в его понимании с изуче­нием использования системы знаний в речи [Хомский 1995]. Когнитивная парадигма должна формироваться только под эгидой функциональной методологии и только функциона­лизм способен вывести ее за пределы логических и априор­ных построений структур репрезентации знаний на качествен­но новый уровень познания и объяснения механизма когни-ции, концептуализации в процессе коммуникации, порож­дения и восприятия текста.

Функциональная методология обеспечивает открытость различных сфер научного знания для исследования ими об­щих объектов, что рассматривается учеными в ракурсе си-нергетического подхода. «Ведь чтобы познать сложное яв­ление, - пишет Е.В. Тарасова, - необходимо проанализиро­вать его с самых разных сторон, т.е. преодолеть «свсрхспе-циализацию», отказаться от десятилетиями господствовав­шего в научном мышлении редукционистского подхода, за­менив его подходом холистским. Последний является по су­ществу синергетическим» [2000: З]. Синергетичность позво­ляет традиционной науке открыть новые горизонты иссле­дования, новые ракурсы рассмотрения своего объекта.

1.2. Проблема объекта лингвистической теории текста и коммуникации

Исходя из интегративной сущности лингвистической тео­рии текста и коммуникации, установление объекта ее иссле­дования требует размежевания и выявления связи ряда поня­тий, каковыми являются речь, текст, коммуникация, дискурс.

1.2.1. Речь. Данный термин относительно стабилизировал свою семантику в связи с распространением в языкознании идеи Ф. де Соссюра о разграничении в пределах лингваль-ной деятельности (langage) языка (langue) как общей систе­мы, готового продукта, достояния всех говорящих на нем и речи (parole) как реализации языка в действии. Зачатки тако­го разграничения прослеживаются еще в диалоге Платона «Софист». Современник Ф. де Соссюра И.А. Бодуэн де Кур-тенэ во многом предвосхитил идеи соссюрианской лингвисти­ки, постулируя социальную и психическую природу языка (по­тенции) и речи (реализации). Однако влияние И.А. Бодуэна де Куртенэ на европейскую лингвистику во многом уступало его современнику. Ф. де Соссюр, не ограничивая предмет линг­вистики языком, считал, что факт речи всегда предшеству­ет языку, и отмечал необходимость создания двух дополня­ющих друг друга лингвистик - лингвистики языка и речи. М.П. Кочерган подчеркивает: «При всей, казалось бы, чет­кости соссюровской классификации нельзя не заметить ее эскизности. Наименее четко определена лингвальная дея­тельность. Недаром позднее в этот термин ученые начали вкладывать далеко не идентичный смысл, а большинство современных языковедов не видят необходимости в этом понятии вообще и анализируют только дихотомию «язык -речь» [1999: 49].

Соссюровская дихотомия языка и речи во многом опре­делила значительно возросший интерес последующих поко­лений лингвистов к речи, однако в понимании речи совре­менное языкознание, скорее, следует за В. Гумбольдтом, не противопоставлявшим речь языку, а рассматривавшим их как единый «организм» (ср.: положение Г. Гийома об интеграции в речевой деятельности свойств языка и речи[1992: 37]).

Жесткость соссюровской дихотомии языка и речи в после­дующем языкознании обусловила поиски третьего уровня, заполняющего пропасть между языком и речью, по образ­ному выражению Э. Косериу [1963: 156]. Третий уровень предлагалось соотнести с понятиями речевой деятельности (Л.В. Щерба), языковой способности (Г. Габеленц), дискур­са (Э. Бюйссанс), нормы (Э. Косериу), индивидуальной речи (Ю.С. Степанов), текста (М.И. Черемисина) и т.д.

Такое разнообразие трактовок третьего уровня неизбеж­но привело к многозначности термина «речь» в современ­ном языкознании. М.М. Бахтин отмечал неопределенность 21

слова «речь», могущего обозначать «и язык, и процесс речи, то есть говорение, и отдельное высказывание, и целый... ряд высказываний, и определенный жанр» [1979: 249]. Данный термин имеет по меньшей мере три значения.

Первое значение характеризует речь как прежде всего индивидуальный акт говорения или написания. Такая дефи­ниция речи подается, к примеру, в «Лингвистическом энцик­лопедическом словаре»: речь - это «конкретное говорение протекающее во времени и облаченное в звуковую или пись­менную форму» [1990: 414]. Это определение соответствует в классификации Э. Косериу уровню индивидуальной речи.

Второе значение термина «речь» исходит из ее системно­го характера. Оно близко к трактовке Э. Косериу уровня нормы как явлений индивидуальной речи, которые пред­ставляют собой повторяющиеся закономерности, принятые в определенном коллективе образцы [1963: 157]. М.М. Бахтин, подчеркивая социально типичный аспект речевого общения, типичность которого сводится к речевым жанрам, связан­ным с философскими категориями целого, как типичным формам многосубъектного расслоения речи, считал, что речь не может быть противопоставлена языку, а лишь рече­вому общению, единицей которого является высказывание.

М.Н. Кожина, характеризуя свойства речи, считает, что «помимо понимания речи как конкретного говорения инди­вида, она может иметь и другой, обобщенный аспект, свя­занный, в частности, с типологией речи. На этом, более абстрактном уровне анализа речь, особенно речевая дея­тельность, предстает как неконечная совокупность всех про­цессов говорения, речевой деятельности, рассматриваемых с точки зрения ее специфических черт» [Кожина 1998: 10-15]. Е.В. Сидоров, рассматривая речь с коммуникативных пози­ций, указывает на наличие в ней системных, типологичес­ких черт: «Организация каждого отдельного акта речевой коммуникации в виде системы - целостной совокупности закономерно взаимодействующих компонентов - вызвана общественной необходимостью согласования деятельностей адресата и отправителя сообщения. Эта же необходимость 22

объективно определяет и системность текста - речевого объекта, центрального с филологической точки зрения» [1987: 4]. Учеными также отмечаются структурированность, упорядоченность, организованность на когнитивном уров­не, регулируемость, воспроизводимость, т.е. системность речи при всей ее непредсказуемости и субъективности [Та­расова 2000а:273].

Системной единицей речи в данном значении является ре­чевой жанр, понятие, разработанное М.М. Бахтиным и став­шее основой для выделения современной лингвистикой сте­реотипов, устойчивых форм речи (Т.В. Шмелева, Кв. Кожев­никова, Н.Д. Арутюнова, Т.Г. Винокур и др.). М.М. Бахтин писал: «Использование языка осуществляется в форме еди­ничных конкретных высказываний (устных или письмен­ных) участников той или иной области человеческой дея­тельности. Эти высказывания отражают специфические ус­ловия и цели каждой такой области не только своим содер­жанием (тематическим) и языковым стилем, то есть отбором словарных, фразеологических и грамматических средств языка, но прежде всего своим композиционным построени­ем. Все эти три момента - тематическое содержание, стиль и композиционное построение - неразрывно связаны в це­лом высказывания и одинаково определяются спецификой данной сферы общения. Каждое отдельное высказывание, конечно, индивидуально, но каждая сфера использования языка вырабатывает свои относительно устойчивые типы таких высказываний, которые мы и называем речевыми жанрами» [Бахтин 1996, 5: 159]. Понятие высказывания у М.М. Бахтина расширено. Примечательно, что он разгра­ничивал простые, первичные и сложные, вторичные выска­зывания и речевые жанры, вторые вбирают в себя первые:

«Роман в его целом является высказыванием, как и репли­ка бытового диалога или частное письмо (он имеет с ним общую природу), но в отличие от них это высказывание вторичное (сложное)» [Бахтин 1996, 5: 161].

Ученый рассматривал возможность гибридных речевых жанров, взаимодействия и борьбы жанров, отталкиваясь от концепции Л.В. Щербы о взаимодействии концентрических кругов языка, согласно которой «язык должен быть пред­ставлен в виде концентрических кругов - основного и ряда дополнительных, каждый из которых должен заключать в себе обозначения тех же понятий, что и в основном круге, но с тем или другим дополнительным оттенком, а также обозначения таких понятий, которых нет в основном кру­ге, но которые имеют данный дополнительный оттенок» [Щерба 1939: 23]. М.М. Бахтин считал речевые жанры типи­ческой формой высказываний, но не самими высказываниями [1979: 268]: типическими для речевых жанров являются комму­никативная ситуация, экспрессия, экспрессивная интонация, объем, концепция адресата и нададресата [1979: 252, 267].

Речевой жанр как системная единица речи (во втором ее значении) выступает объективным феноменом языковой жизни общества, существуя в сознании носителей почти как грамматика и словарь [Гиндин 1988: 41-42]. В.В. Дементь­ев постулирует жанроцентризм исследований речи, осуще­ствляющихся на пересечении общей теории коммуникации, коллоквиалистики, стилистики, прагматики, лингвистики текста [1997: 109].

А. Вежбицка, рассматривая речевые жанры на основе коммуникативной интенции, считает их составляющими языкового универсума определенной этнической культуры [1997]. Системный характер речи коррелирует не только с системной организацией языка, но и с организующей и ре­гулирующей функцией потребностей человеческой жизнеде­ятельности, поэтому речь в данном понимании - не только деятельность языка, она есть явление социального, культур­ного и др. взаимодействия говорящих на одном языке.

Системное рассмотрение речи обусловило вычленение особой отрасли такого ее исследования. Проектом одного из возможных вариантов теории речи в русистике стало ре-чеведение, ставящее перед собой цель - описание системной организации речи, ее жанров, фактуры, сфер, правил и т.д. (Т.В. Шмелева, М.Н. Кожина). Объектом этой дисциплины является речь как беспрерывно повторяющийся процесс об-24

щения на одном языке (третье значение). Эта дефиниция ис­ходит из изложенной почти за полвека до опубликования Соссюровского «Курса» концепции И.А. Бодуэнаде Курте-нэ, противопоставлявшего язык in potentia речи как процес­су, реализации потребностей воплощать свои мысли и сооб­щать о них подобным существам [1963: 77]. Речь в данном понимании соединяет в себе противоположности конкрет­ности, индивидуальности и обобщенности, социальности, так как отражает непрерывный деятельностный процесс го­ворящих на одном языке порождать и воспринимать рече­вые продукты - высказывания, тексты. В этом значении речь стала объектом моделирования процессов порождения речи в психолингвистике и теории речевой деятельности.

В настоящем пособии мы не ставим перед собой задачи рассмотрения проблемы языка и речи, используя термин «речь» в приведенных трех значениях в зависимости от ас­пекта анализа текста и коммуникации.

Поскольку речь является средством организации конкрет­ного текста и одним из способов осуществления вербальной коммуникации, а также предоставляет в пользование гово­рящих инвариант речевого жанра, она служит одним из объектов лингвистической теории текста и коммуникации.

1.2.2. Текст. Целостной знаковой формой организации речи является текст. Исходя из множественности ракурсов его рассмотрения в гуманитарных науках, текст не имеет од­нозначной дефиниции. В 1962 году Д.С. Лихачев констатиро­вал отсутствие какой-либо научной работы, в которой было бы детально рассмотрено и обсуждено основное понятие текстологии - текст [1962: 11 б]. Даже в пределах одной дис­циплины он не получил удовлетворительного определения в силу множественности подходов к данному феномену.

В «Кратком словаре терминов лингвистики текста» Т.М. Николаева предлагает такие, противоречащие друг другу значения текста: 1) текст как связная последователь­ность, законченная и правильно оформленная; 2) некоторая общая модель для группы текстов; 3) последовательность высказываний, принадлежащая одному участнику коммуни-

кации; 4) письменное по форме речевое произведение [1978:

471]. Данные четыре значения, во-первых не разграничива­ют инвариант и фактуальное, уровни потенции и реализа­ции; во-вторых, некорректно связывают текст с одним участ­ником коммуникации, что обусловливает смешение понятий текста, произведения и творчества; в-третьих, соотносят текст только с последовательностью высказываний, в-четвертых, абсолютизирует его письменную реализацию.

М.В. Ляпон отмечает наличие четырех концепций текста:

результативно-статической (текст как информация, отчуж­денная от своего носителя в виде последовательности выска­зываний, объединенных смысловой связью); процессуальной в отношении к своему производителю (текст как реализация речевой способности индивидуума); каузирующей (текст как продукт активной речевой деятельности человека); страти­фикационной (текст как наивысший уровень языковой систе­мы) [1986: 3-4]. В связи с коммуникативной переориентацией лингвистики текста, текст определяется одновременно как посредник, средство, процесс и цель коммуникации. Э. Косе-риу называл текстом речевой акт или ряд связанных речевых актов, осуществляемых индивидом в определенной ситуа­ции [Цит. по: Гальперин 1981: 18]. Коммуникативно-ориен­тированные дефиниции текста описывают его либо как обо­собленный компонент коммуникации, серединный элемент схемы коммуникативного акта [Кухаренко 1988], либо как неотделимое от коммуникативного процесса, «характеризу­ющееся коммуникативностью предметно-знаковое состоя­ние системы коммуникации» [Сидоров 1987: 55]. В обеих де­финициях есть рациональное зерно, ибо, с одной стороны, текст - материальное знаковое образование, эмпирически ос­ваиваемое, с другой стороны, коммуникация на основе текста органично сопрягает его с процессами порождения и рецепции.

Дата добавления: 2017-01-14