Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 1 страница

The end.

0.57:14

0.07:21

Мгновения.

Вся наша жизнь состоит из них и каждое ты проживаешь до конца… проживи их, проживи их все. Опуская тяжелые, подобно прибитым после дождя листьям, веки, Сехун видит, как за худыми ветками каштана зажигаются первые апрельские звезды, как из-за облаков льется почти прозрачный лунный свет. Он явственно ощущает прикосновение ветра к коже, слышит закипающий в кухне чайник, его тоненький свист, и на припухшие от частых поцелуев губы ложится безмятежная улыбка.

Сехун жмурится и будто старается закрыть глаза внутри самого себя; это больно, но ему все равно нравится. Он закрывает глаза и видит его, горящие даже ярче утреннего света. Сехун улыбается, хоть это и больно, но он не захочет останавливаться. Вся его жизнь – это череда мгновений, пусть они пройдут. Мгновения, неизбежно ведущие к главному,

– вот одно из них.

#np coldplay – sparks

Утро запуталось в линях электропередач, туман рассыпался песком под резиновыми подошвами кед, заволакивая улицу за улицей, спускаясь вниз по крутому склону и замер у самой воды. Та еще хранила жар ночи вчерашнего августа, что, казалось, никогда не кончится, но сегодняшняя осень обернулась правдой и как бы быстро Сехун не бежал, ему не под силу обогнать время. Воздух пах эвкалиптом и кустарниками жимолости по кромке пыльной дороги; порт-катетер противно ныл у основания груди, возвращая в реальность, от которой, конечно, тоже было некуда бежать. С ней приходилось мириться, и не в одиночку.

Такие простые вещи как школьные экзамены или новая серия хорошего ситкома уже давно перестали казаться важными, но все же хочется научиться любить их заново. Сехун думает об этом, останавливаясь у автоматических дверей многоэтажного здания, чтобы отдышаться и войти (на это у него уходит чуть больше времени, чем он рассчитывал). Еще он думает, что Бэкхён не стоило напиваться в стельку и спать со вчерашним парнем, чье имя девушка забудет уже через пару часов, хоть это и ее жизнь и она продолжается. Сехун не завидует, ведь он тоже все еще дышит.

– Мне не нравится эта роль.

Чунмён закидывает ногу на ногу и поправляет спавшую челку. Его карего цвета глаза окрашены налетом обиды, но Сехун догадывается, что в них больше волнения, нежели иных, несвойственных старшему чувств. На безучастное «роль?» последний лишь тяжело вздыхает, проводя ладонью по затылку, ероша мягкие пряди темных волос. Он на секунду отводит взгляд, а после смотрит на подростка мягче, но будто сквозь, словно бежевые стены приемной расписаны прекрасными картинами, незримыми обыкновенно, а только сейчас и через самого Сехуна.

– Не скажешь, где провел ночь? – в конце концов он переводит тему.

– Ты спрашивай, спрашивай, – Сехун по-доброму ухмыляется складочками на щеках и тонкими морщинками, – возможно, на десятый раз повезет.

Их прерывает вошедшая в комнату девушка, представившаяся как помощник редактора, и едкий смешок застревает у Сехуна в горле, когда та смотрит на него пропитанным сахарной жалостью взглядом – так смотрят все, кому посчастливилось знать о его маленьком изъяне. Он чувствует слабый пинок под коленку и – не сегодня – шепотом на ухо. Чунмён приветливо улыбается, отвечая за мальчишку:

– Конечно, он осилит ступеньки, – и, уже обернувшись на первого, – идем, пора, – придерживая Сехуна под руку.

Студия – маленькая комнатка, больше похожая на чулан, а радио-диджей просит держаться естественно и быть проще, хотя куда уж проще, мысленно передразнивает его парень, опускаясь на кресло вслед за опекуном. Чунмён выглядит очень серьезным, даже больше обычного, а зажегшаяся красная лампочка on air пускает по его рукам крупную дрожь. Сехун впервые думает, что втягивать старшего во все это было плохой идеей. Эфир начинается со слов о храбром семнадцатилетнем мальчике, который уже четыре года борется с тяжелой болезнью, но все это далеко от правды. Не Сехун каждый день переживает о стабильности тромбоцитов, появлении метастаз и постериального кровотечения. Не он ночует в приемной онкологического центра для подростков, когда химия медленно высасывает жизненные силы из выеденного болезнью тела. По правде, Сехун уже давно сдался, – это Чунмён борется.

– То есть, если я правильно понимаю, – голос диджея заполняет легкие Сехуна водой, ему хочется выбраться наружу и отдышаться (не выходит), – вы решили приостановить лечение? – не дождавшись ответа, он продолжает. – Смелый шаг.

– Это не совсем так, – Чунмён звучит высоко и ломается на прямых углах, – интенсивная терапия перестала давать результаты, но изучив книги и несколько интернет блогов людей, переживающих схожие симптомы, мы приняли решение пересмотреть лечение и…

– Пап, – прерывая его, Сехун несильно сжимает чужое запястье, оставляя на месте прикосновения бледно-розовую полоску; Чунмён проходится по чертам его лица усталым взглядом. – Когда-нибудь он прекратит, – обращаясь к ведущему. – Когда это произойдет, он перестанет надеяться.

Тишина собирается под потолком и Сехун чувствует, с какой силой старший сжал джинсовую ткань на его коленке. Пальцы Чунмёна дрожат и он кусает нижнюю губу, чтобы не раскричаться на людях, потому что никогда так не поступает. Да, ему невыносимо это, но Сехун мог быть жестоким: к правде не всегда можно привыкнуть, иногда ее нужно упрямо принимать. От этого не проще ни капли, но так нужно. По крайней мере, Сехун в это верит (а что ему остается?).

– Есть список, – он начинает, плавно перебираясь с темы, замечая общее напряжение персонала, – вещи, которые я хочу успеть сделать. Если бы я продолжал лечение, то сил хватило едва ли на несколько первых пунктов, а я должен успеть все.

– Об этом твой отец умолчал, – парень напротив заметно воодушевляется. Кажется, в его глазах загорелась надежда на удачное завершение этого нелепого спектакля (эфира).

– Он ведь не знает о нем, – тихим почти что смехом, – добрая половина там попросту незаконна, – Сехун подмигивает, ставшему в миг с десяток серьезнее, диджею. – Хотя, вчера все должно было обойтись безобидным сексом, но парень оказался на редкость тупым и, сами посудите, в первый раз хочется попробовать с человеком, стоящим на ступеньку выше примата.

– Что ж, думаю наше время подходит к концу…

– Еще собираюсь сделать татуировку, – несмотря на все попытки старших его остановить, Сехун продолжает с упорством, – а подруга обещала достать какой-нибудь наркотик, но я все не определюсь. Возможно, вы сможете помочь? Есть какие-нибудь особые рекомендации или, может, личные предпочтения?

Это не случайно. Все вокруг день за днем, абсолютно все жалеют его, подбирая синонимы, вроде «сочувствие» или, не дай Бог, «понимание», потому что о каком понимании может идти речь, когда худшее, что пережили их внутренности это несвежие морепродукты из дешевой забегаловки? Сехун не случайно провоцирует людей. По его мнению, всяко лучше жалости; они могут его не понимать, пусть он всех раздражает, и даже ненависть не пугает, – он чувствует себя живым (и пусть это эгоистично).

Сехун не успевает опомниться и закончить увлекательный, по его собственному мнению, монолог, как голос малознакомого парня почти дрожит и он сумбурно оправдывается перед радиослушателями; Чунмён, напротив, лишь молча кивает и поднимается, наскоро прощаясь. Их время в эфире сходит на нет и дыхание учащается – Сехун бежит вниз по лестнице перепрыгивая ступеньки и что-то невнятно крича: его волосы, выкрашенные в поблекший розовый, подбрасывает от встречного ветерка, пестрые значки на боковом кармане безразмерной куртки из денима звякают, ударяясь друг о друга. Он бежит так быстро, как только может себе это позволить.

У Сехуна острый лимфобластный лейкоз. И да, он, черт возьми, умирает, не нуждаясь в ежесекундном напоминании об этом, ведь пока он жив, думать о смерти совсем не хочется. Поверьте, вы бы поняли, окажись на его месте.

Четыре года – немалый срок, но воспоминания не кажутся далекими: головные боли от химии продолжают будить среди ночи, ему пишут из фонда о последнем желании, будто Сехун должен стать зеленой галочкой на полях в чьей-то тетради, а Чунмён захламляет полки органическими продуктами, слепо веря в чудо исцеления калифорнийскими яблоками. Сехун не знает какого это – терять сына, вот только… в конечном итоге, именно он будет тем несчастным подростком, потерявшим все; еще одним раковым ребенком, которого безусловно пожалеют, но так же легко и быстро забудут.

По проезжей части вниз, два поворота и через дом запах соленого моря; Сехун закашливается и сбавляет скорость, путаясь ногами в невидимых сетях. Между шумным пирсом и пляжной косой на белом песке пришвартованы старые, местами прохудившиеся лодки. В одной из них Бэкхён прикуривала тонкую сигарету, полулежа и закинув правую ногу за край деревянного борта. На ней короткие милитари шорты и колготки в мелкую черную сеточку, свободная водолазка бордового цвета с оттянутым горлышком и грубые доктор мартинс, волосы убраны в высокий хвост. Заметив парня, она лишь лениво поднимает ладонь, так же быстро возвращая ее обратно под голову. Бэкхён тоже семнадцать и они, в общем-то, похожи друг на друга с одной лишь разницей – в следующем году Бэкхён отпразднует свой восемнадцатый день рождения.

– Слушала тебя по радио, – это вместо приветствия, – драматично, мне понравилось, – она протягивает Сехуну руку и помогает забраться в шлюпку. – И прости за вчерашнее, – укладывая голову на худое плечо друга, – я догадывалась, что этот парень верное днище, но все же надеялась на лучшее.

– Это потерпит, – уверяет парень, переплетая их пальцы: у Бэкхён они холодные и изящные, – зато он порекомендовал мне хорошего мастера, салон в даунтауне. Хоть какой-то толк от его болтовни, – Сехун поднимает глаза к небу и оно кажется ему бесконечно серым и далеким, пальцы Бэкхён обводят косточку на его запястье, время плывет в вышине невыносимо быстро. – Я хочу сходить туда, хочу сделать ее сегодня, – он выпускает воздух ощутимо и почти жестко, – я хочу татуировку.

– Да, я тоже, – девушка слабо затягивается сигаретой, – прямо на все тело. Саму себя, только высокую и с огромной грудью, – она тихо смеется так, что выходит грустно, – как думаешь, мне пойдет?

Ответ Сехуна теряется где-то между плеском бегущей волны и ностальгией по первому дню лета. Он отпускает пальцы Бэкхён и перекатывается на бок, отчаянно сдерживая подступающие к горлу слезы. Обхватывая себя руками он чувствует, как по венами переливается рак.

#np the xx – stars

Сехун видит перед собой высокого парня с татуировкой на шее: широкие плечи, футболка с эйси диси – он чертовски круто выглядит. Сидя за стойкой, он что-то выписывает из всемирной паутины, предпочитая не реагировать на вошедших в салон подростков. Бэкхён внимательно изучала фотографии на стендах и стенах, в то время, как первый тщетно пытался обратить на себя внимание долговязого мастера. Впрочем, его старания выглядели довольно жалко, так как на каждое «прошу прощения» парень только отрицательно кивал не поднимая головы.

– Без id ничего не выйдет, приятель, – его голос оказался глубоким и низким, а глаза, как у героев веб-манхвы, словно рисованными. – Ничего личного, но я не собираюсь после выслушивать дерьмо, которым меня польет твоя мамочка, как только разглядит обновку на теле своего малыша, так что…, – потягиваясь, он разминает затекшие плечи, – загляни через год-другой, обсудим.

Сехуну хочется закричать, что нет у него ни года, ни недели, но он только уныло поводит плечами, переводя взгляд на подругу. Бэкхён застыла, всматриваясь в эскиз небольшой тату с изображением белого кролика и на ее красивом лице играла неполная улыбка, символизирующая интерес. Заметив ее, здешний мастер, казалось, оживился, но это и на минуту не показалось Сехуну удивительным – Бэкхён всегда так действовала на парней. Еще бы, такую видно издалека: округлые, идеальной формы бедра, тонкие кисти рук и четкий контур галочки над верхней губой, притягивающий взгляд, что после обыкновенно перескакивал на точку родинки в самом уголке. Для нее флирт был не больше, чем игрой, а противоположный пол – хорошим предлогом не возвращаться домой к вечно пьяному отчиму. Сехун не знал подробностей, знал только, что Бэкхён не любит говорить о родителях.

Раскачиваясь с пятки на носок, он наблюдает знакомую картину первого этапа и Сехуну почти жаль татуировщика, ведь все это заранее обречено на провал. Девушка смеется, заправляя выпавшую из неаккуратного хвоста прядь за ухо, а высокий шатен представляется, как Пак Чанёль. Сехун думает, что имя у него такое же красивое, как и он сам. Такой парень, даже если он и не в твоем вкусе (а это как раз в случае Сехуна) не может не волновать; пальцы на ногах покалывает, сводит от его половинчатой улыбки и мальчишка противится своей ревности. Он думает, что, в общем-то, хорошо, что Чанёля больше волнует то, что под кофтой у Бэкхён, потому что она хотя бы не насквозь раковая, но это не мешает ему помечтать о том, как длинные красивые пальцы парня пересчитают его торчащие ребра, обводя свежее пятнышко порта и целуя кожу так, словно конец отвратительно близок.

– Даже не знаю, – Чанёль с трудом, но сопротивляется девичьим штучкам, оборачиваясь на Сехуна и кусая губы, – у него есть готовый эскиз? – снова встречаясь взглядом с Бэкхён. – Я в любом случае пас, так что пусть Ханя уламывает, – Пак делает шаг назад и прогибается в спине, заглядывая за полупрозрачные завеси дверного проема, – эй, Лу, тащи сюда свою китайскую задницу, у тебя клиент, – с акцентом на последнее.

Сехун, проследив за его взглядом, выпрямляется и подходит ближе. Из соседней комнаты доносится запах краски, спирта и табачного дыма, миксуя его неуверенность. У парня кружится голова, но он списывает это на чрезмерную утреннюю активность, продолжая упорно стоять на своих двоих, а это ему не на пользу. Отравленные лейкоциты циркулируют в остывшей крови и его спокойное тихое сердце пропускает удар, когда их взгляды впервые встречаются: у Лу Ханя глаза темные и бесконечные, а на нижней губе шрам тонкой полоской. У Лу Ханя татуировка на плече и все пальцы в черной краске, а еще он улыбается Сехуну, но голова кругом только сильнее, ноги подкашивает; Сехун умоляет «не сейчас, не надо…», но болезнь не слушается. Он больно стукается коленкой о пол, а после темнота и эхо голосом Бэкхён – Сехун?... Сехун!

- -

Лицо Бэкхён испуганное и очень бледное, в уголках ее глаз собралась тревога, а Сехун морщится, чувствуя под собой жесткие пружины дивана. Его веки тяжелые, липкие и он, кажется, не до конца осознает происходящее, обрамляя лицо девушки шершавой ладонью. Во взгляде парня читается надежда, что подруга в панике не обмолвилась о его маленькой проблеме, но та утвердительно кивает на неозвученный вопрос; Сехун с облегчением выдыхает, приподнимаясь. Он хочет побыстрее убраться отсюда.

– Вот, – невысокий брюнет с проколом в левой мочке протягивает ему баночку колы, – диабетик, верно?

Сехун не отвечает, слабо прихватывая жестянку пальцами, и отпивает, ухмыляется – выдохлась, – а китаец смеется его словам, проводя внутренней стороной ладони по затылку. Его красота настолько очевидна, что говорить о ней нет никакого смысла, но Сехуну отчего-то хочется обмолвиться. Он тушит в себе желание произнести лишнее, проглатывая сухие окончания вместе с остатками приторного напитка и поднимается с софы. Сентябрьское солнце пробивается сквозь льняные занавески теплым светом, греет пальцы и сухожилия. Сехун старается не замечать на себе пристального взгляда (старается не смотреть в ответ).

– Послушай, – говорит Бэкхён, – я правда не знала, что делать, поэтому, – девушка запинается, виновато отводя глаза, – номер Чунмёна был в быстром наборе и я… прости, – опуская плечи.

Сехун отвечает ей уверенным кивком, принимает из протянутой руки мобильник и отправляет короткое сообщение, где «это была анемия. встретимся у станции» – пряча телефон в задний карман. Лу Хань смотрит на него из-под опущенных ресниц и его глаза, полные янтарного солнечного света, оттеняет глубиной. Парень сопротивляется, а на вопрос, как скоро они смогут заняться эскизом, отвечает расплывчато, обещает перезвонить.

Общество малознакомого Ханя не стесняет Сехуна, только… его немного заботит этот воздушный шарик в его животе, который при взгляде на того каждый раз лопается, как в первый. Странное чувство – стоп-сигнал – разбрасывает ток по кончикам всех его пальцев и голос разума шепчет на ухо нам пора, когда Бэкхён о чем-то договаривается с Чанёлем, улыбается на прощание и первая прошмыгивает за дверь, заранее открытую для нее последним. Сехун же в последний раз оборачивается, замечая быстро переменившегося Лу Ханя: он опустился на диванчик и с зияющей пустотой во взгляде проводил хрупкий силуэт подростка, забываясь в дрожащем покрывале из сквозняка.

Сехуну кажется, что именно так начинаются все грустные истории.

Он одет в серую футболку adidas и белые кроссовки, на бедрах болтается фланелевая рубашка, а в наушниках pentatonix. Плечо ноет, – не больше десяти минут назад из него извлекли последнюю трубку; больше никакой химиотерапии, теперь не нужно притворяться, что у Сехуна есть шанс.

Чунмён, облокотившись о стойку, принимал из рук медсестры еще одну порцию необходимых препаратов. Куртку раздувало холодным воздухом кондиционера, и он то и дело сверялся со временем. Строгие черты красивого лица подтянуло словно леской: Ифань показался в дверях идя так, будто не опаздывал вовсе. На нем простые синие джинсы и красные кеды, белая футболка с удлиненным кардиганом из темной шерсти. Китайцу почему-то всегда удавалось привнести в кэжуал уникальный стиль (возможно, потому что с его фигурой сложно дать маху) и Сехун был почти что рад видеть старшего, даже несмотря на очевидное нежелание Ифаня быть сейчас здесь.

– Эй, взрослый парень, – он легко обнимает Сехуна за плечи, – прости, что задержался, это ничего? – заложенная за его ухо сигарета привлекла внимание подростка. Просто так, без причины. – Ну что, по пицце?

Ифань любил перескакивать с темы на тему, ведь так проще избежать лобовой атаки, но у каждого правила бывают свои исключения – его исключением всегда был Чунмён.

Еще с колледжа, когда случайная улыбка худощавого второкурсника привела к первому неслучайному прикосновению к чужой коже. Сжимая пальцы, кисть руки у основания, а после, уже целуя горячие губы парня, ответом – мне не кажется это неправильным – он расставил все по местам. Ифань не умел так любить, как полюбил Чунмёна. Его желания были в приоритете, на первых позициях и выше собственных: так через два года после выпуска в их съемной квартирке появился немного неповоротливый и еще совсем крошечный Сехун, а следом за ним ретривер Эми (Чунмён с детства мечтал о семье, вроде тех, что снимают для коробок готового завтрака – идеальной).

Кажется, ему вовремя не объяснили, что счастливые люди, улыбающиеся своими картонными улыбками с полок витрин, на самом деле актеры и Сехун уверен, что их собственная жизнь далека от глянцевого изображения.

– Где ты был? – Чунмён обращается к бывшему любовнику вклиниваясь между ним и сыном, для уверенности несильно прихватывая последнего за край футболки. – Я говорил тебе вчера, забыл? Это важно.

– Слушай, я пытался вырваться пораньше, но заказчик все не унимался, сыпал вопросами, – Ифань отводит взгляд и оба понимают, это ложь… снова, – не мог же я взять и уйти, ты себе это как представляешь? – заминается. – Мне жаль.

Он смотрит на Сехуна.

– Это, черт возьми, важно, Фань, – старший почти срывается на крик. Все в нем давно переломилось, он задыхается, будто тоже должен умереть, будто обязан прочувствовать эту боль точно так же. – Он и твой сын, хренов эгоист, а ты считаешь это нормальным? Да что с тобой…

– Хватит.

Голос Сехуна застревает в трещинах на выбеленном потолке и скатывается звенящим шумом. Он слышится особенно звонко в тишине пустого коридора, привлекая внимание медперсонала, что устало смакуют остывший кофе в коротком перерыве между сменами. За окнами сентябрь перестукивает дождем по крышам припаркованных у здания авто, а зонтик стоящей у главного входа в больничный корпус Бэкхён намокает узором из горошин. Он темно-зеленого цвета, в тон ее любимой блузки, и с потертой кленовой рукояткой – они вместе выбрали его в прошлом году (у Сехуна была затяжная ремиссия, тогда казалось, что все почти позади). Он замечает ее почти сразу и быстро понимает, что времени на выяснение отношений с родителями у него нет, ровно как и желания на продолжение любого разговора.

– Вы стоите друг друга, – продолжает Сехун, но тише, – один не может думать ни о чем, кроме рака, другой, – глядя на Ифаня, – выбрал для себя роль слепого… и ладно, это нормально, но, – он замолкает. Все вокруг стихает и слышен лишь шум дождевой воды в одном из звеньев трубы. – Вы никак не поймете: не это мне нужно. Вы только впустую тратите мое время.

Чунмён пытается возразить, сказать что-то, но ифаневская рука слишком сильно сдавливает его собственную, когда силуэт подростка разливается тенью на потрескавшейся плитке. Сехун уходит и им обоим остается только ждать его возвращения (и это тоже нормально). Ифань знает, что поступал неправильно, оставляя их, ведь он слабее, чем казался даже себе; куда слабее, чем тот, кем был для Чунмёна.

Наверное, он такой, каким его всегда знал Сехун.

--

Место, куда приводит его Бэкхён, на окраине города, в одном из районов бетонных застроек, таких непохожих на улицу Сехуна, где дома из кирпичной кладки и блестящие крыши; где у каждой семьи обязательно есть задний дворик, а в его случае и целая веранда с кофейным столиком, за которым Чунмён любит начинать утро чтением скучной литературы. В их доме не пахнет сыростью, а вместо скрипа металлической двери Сехуна обычно встречает звонкий лай Эми, но сейчас все иначе: на пороге квартиры стоит Чанёль, одетый в узкие черные джинсы с дырявыми коленками и такого же цвета растянутую безрукавку. На этот раз Сехуну удается разглядеть несколько татуировок на его теле – ключицах, худых ребрах, руках – а проходя внутрь и разуваясь, парень чувствует незнакомый странный запах в примеси табака. Он морщится, пропуская мимо ушей слова хозяина (надеюсь, ты будешь в сознании сегодня) за что тот быстро получает слабый пинок по лодыжке.

– Не слушай его, Сен, – шипит девушка, – все мозги прокурил, несчастный, – и тянет друга за руку, проходя по узенькому коридору, ведущему в кухню, – мы здесь ради тебя, помни. Если что не так, сразу уйдем.

Сехун кивает, но сейчас не находит для побега очевидных причин. Более того, ему нравится Чанёль: как он говорит, квартира и привкус японских сигарет на языке, музыка фоном, фотографии на стенах. Пак Чанёль кажется интересным парнем, так не похожим на недоносков, вроде тех, с кем раньше убивала часы Бэкхён. Сехуну кажется, что ему можно доверять.

– Этого должно хватить, – парень протягивает руку, вручая выбитому из мыслей Сехуну бумажный сверток, – лучше не есть много за раз, они довольно улетные, а ты еще совсем зеленый, – подмигивая, – в общем, Бэкхён объяснит что к чему, а я пройдусь до маркета, вам взять чего?

Пальцы Бэкхён смыкаются в замок за спиной у парня, заставляя Чанёля вытянуться, выпрямив спину. Рельеф мышц его длинных рук удачно выведен татуировками, но даже их темная краска не скрывает неровный налет из мурашек, обрисовавших контуры; он следит за движением девичьих губ, не фокусируясь на буквах, но каким-то чудесным образом запоминает, что им с Сехуном по душе хороший джин. Последний со словами подруги, кстати, не спорит, разворачивая треугольничек из мятой бумаги, – внутри засушенные мелкие грибы на тонких длинных ножках.

– Думал, мы обойдемся травкой или чем-то вроде, – Сехун высыпает содержимое на стол, когда за Паком закрывается входная, – ты уверена?

– Конечно, а ты разве нет?

Бэкхён улыбается одной из тех своих улыбок, в уголках которой живет маленькая тайна, и отправляет пригоршню в рот, вручая другу три оставшихся грибочка. Теперь они лежат в раскрытой ладони Сехуна и он не до конца уверен, что поступает правильно, но что-то в глазах девушки не дает ему свернуть; вкус – на любителя, хотя его толком и нет. Остается только ждать. По словам Бэкхён, меньше чем через тридцать минут он узнает, каков на ощупь его пункт о наркотиках вычеркнуто. Присаживаясь на один из шатких раскладных стульчиков, девушка раскрывает упаковку нори, отрывая от тонкого листа аккуратный кусочек.

Сехун считает меленькие царапинки на ребре ее ладони и хочет верить, что уходя, он не потащит Бэкхён за собой.

Они были рядом, кажется, целую вечность – усыновленный гомосексуальной парой мальчишка и хрупкая девочка из неполной семьи, с раннего возраста предоставленная самой себе. Одинокие, слабые дети, нашедшие друг друга по случайности, что люди иногда приписывают такой нелепости, как судьба. Ведь если бы Бэкхён была той самой, он бы смог защитить ее: спас от монстров под кроватью и в чулане, уберег от слез, разбитого сердца и помог с чудовищами, что девушка похоронила глубоко внутри себя. Но правда в том, что он не может.

Сехун даже себя не может спасти. Это ему нужна помощь.

Бэкхён берет его руку и целует тыльную сторону ладони;
– Я люблю тебя.

На губах трескается улыбка с «и я люблю», закипающий чайник свистит на конфорке,
Сехуну вдруг захотелось уйти.

Перебравшись в гостиную, они полулежат на широком диване подобрав ноги под себя и слушают, как щелкает секундная стрелка. В грязные окна бьет холодный свет, кое-где замыленный бликами мокрого стекла; в колонках жужжит плейлист забытого Чанёлем айпода, а время перестукивает сердечным ритмом и замедляет бег минуты через раз. Веки Сехуна тяжелеют, в голове становится мутно и легко, но будто именно так правильнее. Смех Бэкхён перекатывается шариком от стены к стене, задыхаясь в дверном проеме и стихая, когда парень смотрит на свои ладони. Пальцы кажутся ему чуть длиннее и красивее обычного, а под кожей по тоненьким трубочкам бегут усталые тельца, их не спасти.

– Это так странно, – Сехун не замечает, но он почти кричит, – Мир кажется таким хрупким, что мне хочется его сломать. Глупо, ведь по правде все наоборот.

И Бэкхён перестает смеяться.

Железная дверь распахивается; на пороге с бумажным пакетом продуктов стоит Лу Хань.

Сехуну кажется, что он разучился дышать, потому что в присутствии этого парня всякая попытка продохнуть приравнивает результат нулю. Понимание этого приходит быстрее, чем за Ханем закрывается дверь, а ухмылка неровных губ прячется в вороте его рубашки: слишком идеальный, чтобы быть правдой. У него за спиной всплывает темная макушка Чанёля и пальцы Бэкхён тут же перестают сжимать запястье друга. Сехун не знает, почему так, но становится разве что каплю легче.

Он не спрашивает ее ни о чем и шепчет «я пойду, только не волнуйся», резко поднявшись с места, и перехватывает ладонь китайца, тщетно размечтавшегося пройти в зал. Тело подростка движется отдельно от мыслей в его голове, потому как те скомканы и до последнего не ясны, а времени на их развитие нет, его никогда не было.

– У тебя есть машина? – зрачки неприлично глубокие и черные, голос Сехуна спал на тон. – Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда.

Лу Хань смотрит на парня удивленно, быстро перебегая с него на не на шутку перепуганную Бэкхён: девушка не двигалась и молчала, но глаза ее умоляли не делать этого. Парень не до конца распознавал знаки, зато жесткое прикосновение ощущал явственно, кожу начало жечь. Давай просто сделаем это, – тихой просьбой, от которой что-то внутри Ханя переламывается и не оставляет выбора. Он думает, что дело в темных кругах под глазами мальчишки, а, может быть, в желании разгладить их собственными пальцами.

Захлопываясь за ними, дверь громко стонет эхом, а Бэкхён отвечает словам Чанёля – да все будет нормально, чего ты с ним носишься? – холодно, обрывая прикосновение чужой руки:

– Не делай вид, что хоть что-то знаешь о нем.

#np 넬 [nell] – thank you

Сидение двухсотой audi обтягивает кожу Сехуна мягким велюром, повторяя изгибы тела, пока музыка потрескивает эхом, комкая слова в клубки из текстов nell и собственных мыслей. Их тянет по полуживым дорогам вдоль пляжа и последнее, о чем думает парень, захватывая картинку пейзажа, это финишная прямая, где нет запаха парфюма и дрожащего голоска аудиосистемы. Все будет прозрачным; мир замкнуло и целая планета циклично кружит вокруг них. Пальцы Лу Ханя не отпускают руля: не отвлекаясь от дороги и плавно сворачивая, прибавляя звук, он позволяет Сехуну охватить его взглядом из густых ресниц и не произнесенного вслух спасибо.

Возможно, все дело в галлюциногенах, но Хань всегда был таким красивым, таким чертовски идеальным во всей этой эпичной неуклюжести сехуновской реальности? И если да, то почему сейчас? Было бы странным, признаться ему, что времени почти не осталось. Сехун его совсем не знает, но почему-то хочет остаться так навсегда и если бы у него был выбор… только выбора нет. Ханю ни к чему умирающий мальчишка в его перманентном настоящем, так пусть все кончится никогда не начавшись и «сегодня» подарит им серый воздух в вышине последних дней сентября, нашептывающего молитвой: – пока я жив, я хочу жить… и только это имеет значение.

Дата добавления: 2017-01-14