Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 3 страница

Стоит ли говорить, что после его встречи с Ханем многое в жизни подверглось изменениям? Это кажется нормальным, но каждую ночь засыпая в одиночестве, Сехун будто разрывался на части. Быть здесь с отцом, быть дома, зарываться в одеяло по самую макушку и делать все те обыкновенные вещи, которые парень давно закрепил за пыльными буднями…, было во всем этом что-то неловкое. Он все чаще ловил себя на мысли, будь рядом Лу Хань, дни насытились красками и он был бы счастливее, чем так (будучи немножко одиноким в доме из полок с лекарствами).

– Давай уйдем.

Неожиданно, Бэкхён тянет парня за рукав... ее взгляд направлен в сторону дверей, но Сехун не успевает разглядеть того, что так обеспокоило подругу. Тонкие губ подрагивают и она не до конца выговаривает слова, все чаще съезжая на диалект Кёнги-до, как, наконец, вблизи магазина останавливается Пак Чанёль с верной ему улыбкой на красивом лице.

– Уходим, быстрее.

Бэкхён выглядит потерянной маленькой девочкой, что боится быть пойманной за руку и поруганной матерью, но по иронии все выходит иначе: запястье девушки перехватывают чужие грубые пальцы, когда срабатывает противокражная рамка. Сехун пятится назад, сигнал повторяется и он слышит только «беги», в тот же миг срываясь с места. Он отбегает на несколько метров, пока одному из охранников торгового центра не удается схватить подростка за плечи и, через все пинки и попытки выбраться, затащить обратно.

Бэкхён не поднимает головы, ведь она знает… Чанёль смотрит. Она только умоляет его про себя, – не смотри, не надо.

– Все из карманов, – командует незнакомый голос и Сехун не медлит, доставая яркую упаковку акрилок, – тебя это тоже касается, – на этот раз обращаясь к девушке.

Губы Бэкхён сжимаются в тонкую полоску и она проглатывает стон, выдыхая через нос. Сехун замечает, что указательный и мизинец ее кисти дрожат, когда та прихватывает пальцами продолговатую упаковку в блестящей прозрачной обертке. В горле Сехуна застревает грубый комок и сердце бьется все чаще. Бэкхён кладет на прилавок экспресс-тест на беременность, предпочитая не замечать обращенные к ней взгляды.

Когда Сехун оглядывается, он встречается глазами с Чанёлем, уже перешагивающим порог магазинчика, поэтому, накрывая пальцы подруги, он шепотом обещает, что все будет хорошо, хоть это и не правда.

– Ну что, – девушка за кассой устало выдыхает, – будем звонить родителям.

– Уж лучше в полицию.
Бэкхён цедит слова и отстраняется, стоит Чанёлю подойти ближе. Он видит тест, но не меняется во взгляде.

– Я заплачу, – Пак устало достает кошелек, но его тут же уверяют, что этого недостаточно.

– Не нужно.
Сехун притягивает девушку к себе; она прячет лицо, падая лбом на чужое плечо, и обнимает друга. Сехун знает, сейчас меньше всего она хочет быть слабой, но сил бороться с правдой у нее не осталось. И еще… теперь он понимает, почему та перестала отвечать на звонки парня, стоящего напротив. Он всегда хорошо понимал все ее страхи, вот и сейчас он видит ее такой, какой Чанёль не должен.

– Вот номер, – Сехун протягивает охраннику телефон, – моего отца зовут Ифань. Скажите, что это срочно, иначе он просто не приедет.

--

Кружок светофора загорается красным, сбавляя мили ифаневского седана, в конечном счете заставляя груду железа сойти на тормоза у перекрестка в паре кварталов от дома. Накрапывая самым гнусным видом мелкого холодного дождя, осадки собирались кляксами, отчего картинка за стеклом казалась сюрреальной и плоской. По радио сводки синоптиков и прогнозы на завтра, внутри салона глухая тишина.

Ифань приехал через двадцать минут после звонка, что-то подписал и забрал Сехуна, оставляя Бэкхён в компании высокого брюнета, явно не горя желанием взваливать на себя и ее проблемы тоже. Он не стал кричать и даже не поинтересовался о причинах. Единственное, что Фань сказал за все их время, прозвучало бессмысленной репликой, вроде как обязующей Сехуна впредь не беспокоить его по мелочам, ведь с воспитательными аспектами Чунмён знаком лучше.

– У тебя все хорошо?

Съезжая с главной дороги, старший притормаживает у обочины и поворачивается к сыну. Сехун кивает, но сам не знает, что это «хорошо» обозначает, ведь если копнуть чуть глубже, само слово покажется верным антонимом такой жизни. Он кивает еще раз, убеждая самого себя в правдивости сказанного, и только сейчас замечает Лу Ханя, насквозь промокшего и стоящего у калитки.

– Я пойду, – отстегивая ремень безопасности (абсурдный ритуал), – и сделай для меня еще кое-что, пожалуйста, – Сехун закашливается, – не говори ему, ладно?

– Не думаю, что будет правильным скрыть это от Чунмёна.
Ифань облокачивается о дверцу, поправляя очки для вождения. Челка спадает ему на лоб и липнет к влажной коже; музыка в колонках слышится глубоко и тихо.

– Ты опоздал с рассуждениями о том, что для нас правильно, а что нет, тебе так не кажется? – парень открывает дверь, накидывая капюшон одолженной у отца ветровки. – А если мало тому подтверждений, то посмотри на меня, пап.

Сехун выходит из авто и, облокотившись о крышу согнутыми в локтях руками, заглядывает отцу в глаза:
– Я - все еще живое напоминание о том, что ты сдался. И однажды, когда меня уже не будет, ты, возможно, придешь к заключению, что именно твой поступок был неверным, что твой уход отразился на нас и оставил шрам. Но будет чертовски поздно, пап, – он захлопывает дверцу, – даже сейчас поздно.

От ветра полы распахнутой куртки раздувает и та пузырится на спине, стоит Сехуну ускорить шаг. Одежда липнет второй кожей, а мокрая черная дорога карабкается в гору, уходя подолом в серый горизонт и исчезая где-то за облаками. Лу Хань за прошедшие минуты не двинулся с места, теперь улыбаясь и крича на звонком акценте что-то о правонарушениях и о том, что не собирался связывать свою жизнь с малолетним преступником. Таким словам Сехун лишь смеется про себя, на деле ухмыляясь и, подойдя ближе, обнимая парня, засовывая покрасневшие от холода кисти рук в задние карманы его брюк.

– Чанёль подвез ее до дома, – отвечая на не заданный вопрос, Хань отрывисто целует подростка в мокрую щеку. – Возможно, это не ко времени сейчас, но я пришел, чтобы пригласить тебя на свидание, – маскируя неуверенные смешинки в голосе, – потому что проснулся сегодня и понял, что у нас так и не случилось правильного первого.

– То есть, наш грибной тур до чертового колеса не в счет?
Сехун расслабляет плечи и опускается виском на чужое плечо, дышит в шею китайца, прихватывая теплыми губами пульсирующую венку.

– Если продолжишь так целовать мою шею, то вся романтика сведется к обыкновенному порно, – старший пропускает пальцы через волосы Сехуна на затылке. – Ну, так что скажешь, не сегодня?

Замирая на долю секунды вместе с собственным сердечным ритмом, после Сехун медленно отстраняется, пуская электрический заряд по телу Ханя этим взглядом из-под ресниц. Его веки тянет вниз, а уголки губ подшивает прозрачной улыбкой, и он говорит почти уверенно, но совершенно точно будучи очень счастливым: – Сейчас самое время.

#np city and colour – hope for now

Шум фена для волос заглушает трескучий дождь, пока тот барабанит по подоконнику. Промокнув лицо сухим полотенцем, Сехун вгляделся в отражение себя в зеркале и живот его будто прошило крупными стежками, оттого чувство это было волнительным. Хань ждал его на первом этаже в гостиной, ждал, сидя на его диване, у них будет настоящее свидание. Это значит, что Лу Хань его, так? Это пугает – то, каким необходимым человек может стать за считанные минуты. Как кислородная маска для умирающего. Проблема заключалась лишь в том, что им нельзя наполнить баллон и возить с собой на тележке.

Люди так просто твоими не становятся.

Сехун открыл зеркальный шкафчик и потянулся к оранжевому пузырьку с таблетками. Высыпав пару белых пуговок на ладошку, он быстро закинул их в рот, запивая водой из крана. Сехун думал только о том, как важно иногда быть по-детски счастливым и беззаботным, уже не помнил о болезни, что, казалось, никогда не существовала, и в несвойственном ему эгоизме старался забыть на время о Бэкхён (в конце концов, она бы хотела для него того же). И именно сейчас, когда он мог бы поверить, что это так просто – жить – две красные капельки упали на белую керамику раковины:

так легко и прекрасно,
— две капли крови, словно всему на свете пришел конец.

Сехун захлопывает дверцу шкафчика к тому моменту, когда весь ворот его футболки окрашивает красным – кровь не переставая бежит из носа, собираясь у босых ног на плитке, капает с рук. Прижав к лицу полотенце, он медленно оседает и пытается очистить пол салфетками, но становится только хуже. Его лишь покрывают разводы и все новые и новые капельки, разросшиеся до крохотных бассейнов.

(Когда Сехун слышит скрип половиц, он с ужасом оглядывается на открытую дверь его ванной комнаты: только не это, прошу – криком в голове, ведь если Хань увидит его таким, все будет разрушено.)

– Сехун, твой отец не может до тебя…
Голос Ифаня ломается на середине предложения и он застывает, стоя у порога, который не в силах переступить. В чертах его лица паника, глаза неразборчиво просят о помощи. Он опускается на колени, заключая лицо сына в ладони, но Сехун вырывается.

– Просто кровь из носа, – на остатках сил произносит мальчишка, – ничего страшного. Нужен лед…

– Но я… я не знаю, как это, – голос дрожит, – я позвоню Чумёну и мы что-нибудь приду…
– Просто принеси мне лед!

Сехун закашливается от боли.

Парень берет второе полотенце, бросая тяжелый кусок ткани в угол. За спиной Ифаня разрывается воздух, в глазах собираются огни и голова наполняется свинцом. Такое уже случалось однажды и Сехун понимает, что если сейчас не приедет скорая, ему не хватит сил выкарабкаться самому.

– Вот, это все, что я нашел, – вернувшийся через минуту Фань протягивает ему упаковку мороженного горошка, – это подойдет? Тот парень внизу, он напуган… он видит, что что-то не так. Ох, дьявол, – старший просто не может смотреть на то, как на полу разливаются вязкие лужи, – давай позвоним Чунмёну, эй? Сехун, это выглядит серьезно.

– Потому что это лейкемия, – Сехун вздрагивает, – ты должен позвонить в больницу, – он на мгновение убирает полотенце от лица, замечая, как зрачки отца быстро сужаются. Кровь все еще струится по подбородку, – скорую, пап, сейчас… ну же…

Веки тяжелеют и Сехуну все сложнее держать глаза открытыми, но он продолжает следить за действиями отца. Ифань так быстро набирает номер, кричит в трубку адрес и о том, что кровь никак не останавливается… о том, что у Сехуна рак. Он так громко кричит, что парень почти не слышит быстрых шагов, но видит мелькнувшую на одной из стен спальни тень.

– Нет!
Сехун пытается отползти, спрятаться за ванной, но его рука скользит по плитке и он только ударяется плечом, падая на бок. Ифань сбрасывает вызов и пытается помочь, но сын отбивается, умоляя закрыть дверь и – он не должен видеть, нет, нет.. закрой ее…

– Сен, ты…
Как только Лу Хань появляется в дверях, он отступает на шаг.

Внутри Сехуна разбивается на сотни тысяч маленьких осколков все то, что он с таким трудом возводил. Осыпаются стены воздушных замков и это больнее, чем умереть; это кома в полном сознании, – прочувствовать каждой клеточкой на теле «я тебя боюсь».

Есть вещи, которые лучше не помнить. Или совсем не знать.
(Сехун хотел бы не знать сегодняшний день)

– Давай, – Ифань опускается перед сыном на колено и обхватывает руками ослабшее тело, – скорая сейчас приедет, нам нужно идти.

С первого этажа доносится громкий собачий лай. Голова пустеет.

Вкус мечты, прикосновения к ней; вкус близости, губ; вкус любви, страха, боли, сомнения… вкус прощения. Вкус жизни. Сехун чувствует его на языке вместе с соленой кровью, а Фань прижимает ребенка к груди и выносит из комнаты на руках. Лу Хань оборачивается, но остается неподвижным, и Сехуну удается в последний раз взглянуть на парня из-за отцовского плеча. Хань такой же красивый, каким он помнит его в день самой первой встречи (со взглядом сквозь пустоту времени, завязший в часах и минутах).

Как жаль, что Сехун не успел сказать ему о главном.

– Я люблю тебя.
Словно три капли крови падают в снег.

#np john mayer – slow dancing in a burning room

Вы когда-нибудь чувствовали, что нашли место, откуда Мир ощущается немножко по-другому? Там безопасно и хочется слушать любимую музыку, рассуждать вслух, шутить и хохотать в полный голос, не боясь, что вас неправильно поймут. Для Сехуна таким местом было заднее сидение белой тойоты его отца, машины Чунмёна.

Когда та набирала ход по пустой объездной дороге, он любил свесить ноги из открытого окна и, закинув голову, смотреть на безоблачное небо из голубого песка, часть которого все еще проглядывалась из соседнего окошка. Стекло преломляло лучи, искрясь золотым и согревая лицо теплым светом. Сехун помнил июльскую ремиссию, аромат жареной рыбы и картошки… помнил, как держал Бэкхён за запястье и чувствовал слабый пульс, как развивались ее волосы, прибой… красного воздушного змея на тонкой веревочке. Так много прекрасных воспоминаний оставили дни, когда всем вокруг казалось, что болезнь отступила и как жаль, что они прошли.

– Как себя чувствуешь?

Ифань улыбается уголками губ, поправляя замявшийся воротник клетчатой рубашки Сехуна. Руль в чунмёновских руках вращается вправо, заставляя автомобиль свернуть на третьем от госпиталя светофоре и выехать на тянущуюся через весь даунтаун дорогу.

– Усталым, – прислонившись виском к стеклу, – не отказался бы от чашки зеленого чая и парочки тех суперполезных яблок, которыми засыпана вся нулевая зона в холодильнике.

Поправляя зеркало заднего вида, Чунмён наблюдает картинку из прошлой жизни: положив ноги поперек отцовский коленей, Сехун кривовато ухмыляется, попутно просматривая ленту на смартфоне. По нему не скажешь, что вчерашний день мог быть его последним, да и Ифань выглядит совершенно спокойным, учитывая, что меньше девяти часов назад он из последних сдерживал слезы в приемной онкологического.

К моменту, когда Чунмён добрался до больницы, ситуация заметно улучшилась и Сехун провалился в глубокий сон под мерное жужжание приборов. Ифань прибывал в глубоком шоке, но старался не показывать этого, передавая Киму слова врача, а после тихим вопросом – я могу остаться? – сжал что-то в груди бывшего любовника. В ответ Чунмён накрыл его ладонь своей – они всегда умели понимать друг друга без слов – а наутро, с первым сонным зевком Сехуна и по-детски капризным «домой хочу», им пришлось спрятать волнение в карманы осенних курток, даже если оно было слишком очевидным. Ведь этого хотел их сын.

– Он ведь не звонил… – Сехун отрывается от телефона, обращаясь к сидящему напротив него Ифаню, – тот парень… я его, наверное, больше не увижу?

– Эй, ты ведь не знаешь наверняка и, – задумавшись, старший продолжает, говоря уверенно и спокойно, – его можно понять, он ведь не был готов к такому, сам знаешь.

– Знаю, – выпуская воздух, – иногда мне кажется, что я его выдумал.

Становится тихо и только голос радио-диджея скрипит на периферии. Прогноз обещает сегодняшний день последним солнечным за месяц ноябрь и, пусть за окном градус все ближе к нулю, снег пророчат лишь к двадцатым числам. Они едут с минут пять, как, проезжая над мостом, Чунмён заводит глаза, выдыхая «что это?», заставляя подростка подвинуться вперед. Сехун широко распахивает глаза, моргает несколько раз, а внутри него (стеблями и лепестками путаясь между ребер) расцветают садовые маки. *

На сером кирпиче моста, витринах торговых лавок, кладке домов по проезжей части, билбордах и даже почтовых ящиках – Сехун. Его имя повсюду. Оно выведено краской и рассыпалось на километры зданий, заставляя случайных прохожих задержать на нем взгляд больше обыкновенно отведенного. Сложно поверить глазам, но легче сходящему с ума сердцу; проезжая мимо расписанного каменного забора городского театра, Сехун видит себя в отражении зданий, произнося вслух то, что дышало под кожей.

– Он вписал мое имя в мир.

* мак (садовый) - давай любить друг друга пока есть время.

– Это самая отстойная вечеринка в честь дня рождения в истории.

Чанёль притягивает колени к подбородку, сводит брови у переносицы так, что на лбу проступают морщинки и, в довершении всего, надувает щеки. Со стороны это выглядит больше, чем забавно, поэтому Сехун не стесняется, комментируя такое его поведение с не меньшим ребячеством (и не без поддержки Лу Ханя, конечно).

– Но у нас есть колпаки.
– Точно, Колпаки! И мы взяли в прокате Скуби-Ду.
– Именно, а еще заказали пиццу, – парень машет флаером доставки перед носом безрадостного именинника, – ты все еще не доволен?
– Ты слишком жадный, Пак.

<…>

– Я вас ненавижу.

Хань обнимает своего парня со спины, забираясь пальцами под низ собственной безрукавки, одолженной Сехуну навсегда-на-время. Они уже успели потратить за украшением квартиры около двух часов, хоть труд их, очевидно, не был оценен по достоинству. Чанёль не менялся в лице уже много дней, после того, как Бэкхён отшила его окончательно и бесповоротно. Сехун понимал, что это ее решение было принято на эмоциях и в спешке, но разговор с подругой едва ли повлиял на сложившееся.

#np taylor swift – you r in love

Тогда они слонялись у пирса, перебиваясь сладкой картошкой и ожиданием того, что слова сами найдут друг друга, что их не придется выдавливать из груди. Бэкхён решила оставить ребенка, но не решалась сказать, от кого он (возможно, она сама до конца не была уверена, кто отец). Сехун тянул минуты, ковыряя мокрый песок носком кеда, а ветер с моря развивал волосы так, что хорошо приглядывались отросшие темные корни.

– Знаешь, как это было в первый раз? – Бэкхён присела на одну из перевернутых лодок. – Никак. Я ничего не чувствовала, разве что пустоту. Тот парень из выпускного класса, кажется, его звали Цзытао, расстелил свою куртку на бетонном полу в отсыревшей подсобке и неумело раздел меня. Он целовал мою грудь, лицо, шею, а я почти не шевелилась и дышала еле слышно, – девушка оттянула рукав толстовки, оглянулась и продолжила. – Когда он вошел было больно и все тело в момент напряглось, но вместо того, чтобы успокоить меня, он продолжал, двигался внутри быстро и резко, а помещение заполнял хлюпающий влажный отзвук, – Бэкхён опустила голову; ее волосы на ветру подбрасывало вверх, – когда он кончил мне на живот, я осознала, что близость с мужчиной уже никогда не сможет принести мне того иллюзорного удовольствия, что умело втиснуто в художественные рамки, – подобрав под себя ноги, она закрыла глаза, мысленно сосчитав до семи, – теперь ты меня понимаешь?

Сехун попытался, было, что-то ответить, но слова застряли у него в горе, скребя острыми окончаниями по слизистой.

– Теперь понимаешь, почему я не хочу спать с ним? – голос Бэкхён был спокойным, но ее кости сжало под невидимым прессом, пальцы на руках подрагивали. – Я не могу позволить этому чувству прогнить. Я нуждаюсь в его любви.

– Не мне об говорить, но, – парень опустился рядом с подругой и обнял ее за талию, – ты эгоистично держала его где-то поблизости, чтобы сейчас прогнать? Это жестоко.

Шмыгнув носом, девушка вжала голову в плечи и позволила Сехуну сильнее прижаться к себе. Несколько теплых слезинок скатились по ее щекам, но они оба предпочли сделать вид, что ничего не заметили.

– Прости меня, – Бэкхён подняла глаза на друга и улыбнулась устало и грустно растянув губы уголками. – Прости, что больше не могу делать вид, что все в порядке, что сломалась так не вовремя.

– Забей, – отмахиваясь, – мы слишком долго притворялись даже по нашим меркам, – Сехун кривит в усмешке слова. – Пообещай мне впредь заботиться о себе лучше, ладно? – он поправил шарф, укутывая в него лицо подруги. – Теперь ты – это уже не только ты, вас двое.

Бэкхён засмеялась и, – ты это на «дружеский-совет-точка-ком» вычитал? – толкая парня бедром, но после все же согласно кивая, – я постараюсь, Сен. Они еще какое-то время пробыли в сопровождающих их тишине, наблюдая, как холодная вода проглотила далекое рыжее солнце. Было в этом закате что-то трагически прекрасное, неуловимое. Они держались за руки и молчали дожидаясь конца света, обрушивающегося на город каждую ночь. В вышине прокричала чайка, Сехун оставил последнее слово за собой:

– Он отправил тебе тысячи сообщений об этой нелепой вечеринке, так? – он дождался утвердительного кивка. – Ты должна прийти.

– Чтобы сделать его счастливым?
Бэкхён отвернулась; в ее носу снова защипало.
Сехун сжал ее запястье сильнее (на сколько хватило сил) и обронил правду, словно звенящую горсть монет, – нет, чтобы быть счастливой самой.

--

В дверь позвонили, когда Чанёль крутил свой второй деньрожденный косяк, а Хань внимательно слушал, почему им с Сехуном ни за что не стоит делать парные татуировки, ведь это не только пошло, но еще по сто и одной причине бессмысленно. Последний же разливал по пластиковым бокалам остатки шампанского, устроившись на кухонной столешнице и свесив ноги. На часах время перевалило за полдень, в животе урчало от голода, а пицца сейчас стала бы хорошей альтернативой чанёлевской болтовне, особенно, беря во внимание общую обреченность его состояния, но… это был не курьер.

Бэкхён не задерживается на пороге, в уличной обуви проходя по коридору в зал, огибая нисколько не удивленного ее появлением Сехуна, чтобы оказаться перед хозяином квартиры в лице Пак Чанёля, явно уже не понимающего, то ли это травка такая забористая, то ли Санта-Клаус теперь обслуживает и дни рождения тоже. Она смотрит на парня, поджав губы, а он уверен, что в мире нет ничего красивее, чем неуверенная сторона Бэкхён, которую та умело скрывала все это время.

Чанёль поднимается, разглаживая оттянутые коленки домашних штанов и не может спрятать довольную улыбку; он смотрит пристально, с теплой горечью и так честно, что даже у Сехуна не получается не удивиться (оказывается, Бэкхён умеет смущаться).

– У меня нет с собой подарка.
Собравшись, Бэкхён подходит ближе, прихватывая мягкую ткань чанёлевской футболки пальцами, тянет на себя и подмигивает парню, кивая на колпак, успевший съехать на макушку, – и я ни за что не надену это, но… – взгляд становится чуть серьезнее, – могу я остаться?

Чанёль зрительно дает понять Лу Ханю, что им сейчас необходимо побыть наедине, и, как только дверь закрывается с обратной стороны, комнату парализует тишиной, они оседают на пол: Бэкхён расслабляется в чужих руках, слушает удары сердца, а Чанёль отвечает вопросом на вопрос, пусть и знает, что ей это никогда не нравилось.

– Как думаешь, мы справимся?

Бэкхён укладывает голову на его плечо и целует колючий от редкой щетины подбородок. Ее волосы распущенны, Чанёль пропускает через них пальцы, слыша слабый аромат ромашки и мяты.

– Я не знаю, – она закрывает глаза, – но попробовать стоит.

Как только голоса за стенкой мало по малу стихают, Сехун перестает подслушивать, но не перестает улыбаться. Сигарета тлеет между ханевских пальцев и серый дымок обжигает кожу, въедаясь едким запахом в ткани, и если уйти сейчас и позволить друзьям побыть вдвоем стало бы правильным решением, то Сехун зря поддается порыву. Оперевшись о стену плечом, он внимательно следит за китайцем, почему-то невозможно улыбающимся сквозь полосы дыма. По-особенному красивый, его Лу Хань, читает во взгляде напор, а Сехун разделяет слова пробелами, говоря тихо и до мурашек вниз по пояснице – я тебя хочу.

Старший удивленно изгибает бровь, этого он не мог предвидеть. Воздух нагревается и пространство вокруг них сужается до сферы не пропускающей постороннего шума. Сехун не двигается, а за стеной слышен тонкий смех Бэкхён. Ему приходится повторить сказанное, чтобы Хань смог принять это, – он не шутит.

(– я. хочу. тебя.)

#np justin timberlake – blue ocean floor

Стоит подростку моргнуть, как картинка пустого коридора уплывает, оставляя за собой настойчивое прикосновение рук, губ, тела к телу. Ему нравится целовать Лу Ханя до бесконечности, до неправильного уравнения, где количество переменных не влияет на исход решения. И пусть жесткие пружины матраса неприятно врезаются в спину, дверь не заперта, а окно раскрыто настежь из-за табачного дыма под потолком, – все это не имеет значения, когда китаец медленно стягивает тельняшку через голову, упираясь острым коленом между сехуновских ног. Вкус сигарет на языке плюсует горечь и это заводит.

Стон вырывается хриплым, от холода тело бьется крупной дрожью, или это все руки Ханя под его одеждой? Сехун уже не помнит, как умел когда-то дышать, ведь каждый вздох слышится сдавленно по-новому. Бедра инстинктивно подбрасывает вверх; он возбужден почти до боли. Лу Хань накрывает его пах своей ладонью, касаясь через жесткую джинсовую ткань: движения кажутся ленивыми до вердикта «жестокий», но это лишь подогревает кровь.

У Сехуна кружится голова, он чувствует себя и хорошо, и странно, и другим человеком. Все смешалось. Когда из одежды на обоих остаются одни только брюки, Сехун узнает о своем парне кое-что новое – Хань не носит нижнего белья, а спустя минуту еще и то, что эти губы хороши не только, для долгих поцелуев. Выгибаясь в пояснице, поджимая пальцами ног смятую простынь, Сехун думает о переливании крови, о том, как его родители занимались этим и прочих не сексуальных для него вещах, лишь бы не кончить от одной только мысли, что Хань делает ему минет и это у него чертовски умело выходит.

Если до этого сфера разбивала всякий отзвук, что сейчас выкачивает из легких воздух и сковывает движения: свободной рукой Лу Хань на ощупь ищет в ящике прикованной тумбочки маленький пакетик из серебристой фольги, левой прижимая Сехуна к себе и произнося в самые губы: ты должен расслабиться и верить мне, хорошо? – тяжелым дыханием.

Младший кивает, заключая лицо парня в ладони, целуя и вздрагивая, как только его указательный и средний пальцы надавливают на кольцо мышц, проникая внутрь по очерк первой фаланги. Сехун чувствует растекающийся холодок от лубриканта и пусть для него это не в новинку, но чувство прикосновения к тебе другого человека… прикосновения к нему Лу Ханя, оно другое. Мышцы на ногах сводит, голос подпрыгивает до фальцета и подросток не спеша подстраивается под заданный ритм, явственно ощущая, как трескается кожа на его лопатках, как ломаются кости и останавливается сердце. Если бы он только мог умереть здесь и сейчас, это была бы самая прекрасная смерть.

– Смотри на меня, – голос Ханя осипший, низкий, – я люблю тебя, ничего не бойся… я люблю тебя.

Лу Хань входит в него медленно, проникая глубоко и задевая тихое сердце словами, двигается, собирая слезы отпечатками пальцев и притягивает к себе, сжимая плечи. Он дышит чаще, чем поднимает бедра, и воздух на его обветренных губах пузырится, словно комнату потянуло якорем ко дну. Никто не найдет их, дыши, вот так, еще раз… дыши, – повторяет Сехун мантрой. Жар внутри распространяется по телу, оттого и пожар под опущенными веками, сухость в горле и разбегающийся маскарад мыслей. Он обхватывает талию Ханя ногами, приподнимаясь и позволяя войти глубже; старший садится на кровати, утягивая за собой, набирая темп. Сехун чувствует его возбуждение, чувствует свое и, когда Лу Хань оттягивает волосы на его затылке, а звуки сливаются до одного непрерывного гула в ушах, мутные белесые полосы скатываются вниз по торсу.

Они не двигаются, Хань не меняет положения, оставаясь внутри, и только отдышавшись Сехун понимает, что парень не может перестать плакать. Его плечи подергивает, глаза зажмурены.
Упав лицом на сехуновское плечо, китаец плакал, шумно глотая слезы.

Сжимая кулаки до побелевших костяшек, Сехун не произнес ни звука. До сегодняшнего дня он думал, что знал о боли все.

#np olafur arnalds – Þú ert jörðin

Сехун проснулся в декабре, укутанный одеялом из снега и ночного морозного воздуха. Это было время, живущее от рождества до празднования нового года, часы для семьи, минуты с любимыми… но он мог думать лишь о том, что эта зима станет его последней. Кожа от плеча до правой ключицы побаливала от свежей татуировки (в подарок от Лу Ханя на праздники) и это немного отвлекало от грустных мыслей, как и разговоры с Бэкхён о тяготах серьезных отношений и беременности в добавок ко всему. Живот девушки уже заметно округлился и при любом удобном случае Чанёль не стеснялся забраться теплыми ладонями под ее свитер, в надежде первым почувствовать, как малыш начнет толкаться.

Каждый день Хань крепко держал его за руку и они вместе пробирались через толпу спешащих незнакомцев, заполонивших центр города. Все с сумками наперевес, коробками в обертке с красноносым Рудольфом и запорошенными снежными хлопьями макушками. Кофейни слышались ароматом имбирного пряника; там и тут были развешаны веточки свежей омелы, вблизи которой нередко встречались парочки, одетые в идентичные свитера с северными оленями. И пусть все это было не совсем для них с Лу Ханем, атмосфера праздника понемногу затягивала, оживая сбитым пульсом и лентой воспоминаний так, что выражение «happy new year» перестало казаться лишь одной из множества песен культового шведского квартета семидесятых. Оно стало сегодняшним днем и завтрашним утром, вот только… Сехуну этого было мало.

Дата добавления: 2017-01-14