Теория познания 3 страница

Не менее важную роль играют чувственные способности и в практической жизни людей. Люди, считает Платон, в своих поступках руководствуются не только приобретенным знанием, но и правильным мнением. Причем с точки зрения практических результатов последнее ничуть не уступает разумному познанию «Выходит, — рассуждает платоновский Сократ, — истинное мнение ведет нас к правильным действиям ничуть те хуже, чем разум. Значит, правильное мнение приносит не меньше пользы, чем знание»[228]. Сократ однако тут же оговаривается, что сами по себе мнения разрозненны и разбегаются, как статуи Дедала. Они не обладают устойчивым смыслом, не представляют собой организованности и единства, хаотично движутся, растекаются и исчезают из нашей души. Поэтому чтобы получить от них положительный результат, «добро», их нужно связать «суждением о причинах». Будучи связанными категорией причины, мнения обретают устойчивость и становятся знанием. Таким образом, по Платону, знание отличается от правильного мнения тем, что оно «связано» родовыми понятиями, категориями, которые являются отражением эйдосов в субъективном сознании человека, представителями мира идей в человеческом духе. Эйдосы и есть абсолютное знание, которое с разной степенью полноты присутствует в человеке, вследствие чего человеческое познание и является относительным. Правильное мнение Платон потому и не желает называть знанием, что оно не осознает своей зависимости от абсолютного знания, только благодаря которому оно и может избавиться от своего непостоянства и текучести. Эйдосы суть априорные формы не только бытия, но и познания. В субъективном сознании человека они познаются особой деятельностью души, называемой Платоном припоминанием, или воспоминанием. Теория познания как припоминания вытекает из идеи бессмертия души.

В качестве разумной бессмертная часть человеческой души изначально является знающей, обладающей знанием. Объясняя эту ее врожденную особенность, Платон по своему обыкновению прибегает к помощи мифа. Философ рассказывает о том, что первоначально души совместно с богами были непосредственно причастны миру идей. Они обитали тогда на хребте неба и вместе с небосводом носились в круговом движении, созерцая «занебесную область», зримую только умом. На нее-то и направлен истинный род знания.

Подобно тому, как мысль Бога питается только умом и чистым знанием, так и бессмертная душа человека питается созерцанием истины и стремится увидеть подлинное бытие. «При этом круговороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание — не то знание, которому присуще возникновение и которое как иное находится в ином, называемое нами сейчас существующим, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии»[229].

Вселившись в земное тело, душа забывает о том, что когда-то была созерцательницей истинного бытия. Она как бы теряет то знание, которым владела ранее. Восстанавливает она его теперь уже с помощью чувств, созерцая своими телесными органами телесные вещи. Это возобновление прежнего знания и есть, но Платону, припоминание. Оно сопряжено с большими усилиями души и доступно только философу, ибо только у него память обращена к миру эйдосов, к тому, «чем божествен бог» Трудность припоминания состоит в том, что в искаженных и смутных текучих телесных образах нужно уметь прозреть их идеальные первообразы; в несовершенных в своей красоте прекрасных предметах увидеть красоту как таковую, в справедливых поступках заметить справедливость самое по себе. «Припоминать то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко любой душе... В здешних подобиях нет вовсе отблеска справедливости, воздержанности и всего другого, ценного для души, но, подходя к этим изображениям, кое-кому, пусть и очень немногим, все же удается, да и то с трудом, разглядеть при помощи наших несовершенных органов, к какому роду относится то, что изображено»[230]. Но коль возможно через чувственные образы прозревать идеальные образцы, значит, вопреки гераклитовцам и софистам, наши ощущения не абсолютно субъективны и обладают некоторой объективной определенностью. Платон в своем понимании чувственного мира хотя и следовал за Кратилом, но в отличие от последнего не абсолютизировал текучести и изменчивости телесных вещей. Если бы прав был Кратил, то в чувственном мире не было бы ничего, кроме хаоса и полной неопределенности. Однако телесные вещи, поскольку они являются оформлением текучей материи идеальными образцами, являются вместе с тем и относительно устойчивыми. Схватывая эту устойчивость, ощущение дает возможность интеллекту философа-теоретика, его умственной интуиции «разглядеть» сквозь завесу чувственности истинный объект знания, увидеть «духовным оком» царство идеальных первообразов. Таким образом, в учении Платона познавательные способности соответствуют уровням самой реальности: чувствами постигается изменчивый мир телесных вещей, умозрением (разумом) — их идеальный первоисточник. Истинному бытию, миру эйдосов, соответствует и истинное знание (припоминание). А поскольку мир телесных вещей занимает промежуточное положение между бытием и небытием (материей), то и мнение о нем является чем-то средним между знанием и незнанием. «Если обнаружится нечто существующее и вместе с тем не существующее, место ему будет посредине между чистым бытием и полнейшим небытием, и направлено на него будет не знание, а также и не незнание, но опять-таки нечто такое, что окажется посредине между незнанием и знанием»[231].

Помимо идей и телесных вещей Платон признает еще один вид реальности — геометрические объекты, которые он, по словам Аристотеля, помещает «в промежутке» между идеями и вещами. Если числа Платон относит к идеальным образованиям, которые «допустимо лишь мыслить», то геометрические фигуры отличаются и от вещей чувственного мира, и от идеальных объектов. Это объясняется тем, что само пространство— необходимое условие геометрических объектов — представляется Платоном как нечто среднее между эйдосами и чувственными вещами. По Платону, те фигуры, которые геометр конструирует с помощью физических приборов на физическом материале, являются лишь весьма приблизительными телесными образами идеальных объектов. Поэтому когда он с помощью наглядной модели объясняет теорему, то в виду имеется не данный эмпирический треугольник или квадрат, а их идеальные прообразы. «Но ведь когда они (геометры.— А. Щ.) вдобавок пользуются чертежами и делают отсюда выводы, их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он служит. Выводы они делают только для четырехугольника самого по себе и его диагонали, а не для той диагонали, которую они начертили»[232].

Основное назначение геометрического знания Платон видит не в практическом его применении, необходимость которого он признает, а в познании вечного бытия. Геометрическое знание, подчеркивает философ, помогает человеку обратить свою душу к созерцанию того, что заключает в себе высшее блаженство— к идее блага.

Как особая сфера реальности мир геометрических объектов требует для своего познания соответствующей ему познавательной способности. Такой способностью является рассудок. «Однако,— указывает Платон,— это еще не ум, так как рассудок занимает промежуточное положение между мнением и умом»[233]. В отличие от ума, который интуитивен, рассудок дискурсивен и представляет собой логическое мышление, способность рассуждать. Таким образом, по учению Платона, человеческое познание, руководимое и направляемое идеей, последовательно проходит четыре ступени: ощущение, мнение, рассудок, интуиция разума. При этом любовь к «занебесной области», миру эйдосов становится основой всей познавательной деятельности. Для Платона философская любовь к истине тоже есть вид экстаза, «одержимости и неистовства» души, которая, глядя на здешнюю красоту, стремится припомнить при этом «красоту истинную». Такое познание неотделимо уже от любви, а любовь от красоты. Поэтому познание понимается как одержимость души прекрасным, стремление к миру идей, который у Платона есть мир вечной красоты. «Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным»[234].

Дата добавления: 2017-01-14