Хроники Хранителей 4 страница. Интересно, Хранители сейчас обыскивают мою комнату?

Интересно, Хранители сейчас обыскивают мою комнату? Или даже весь дом – с собаками и металлоискателями? У меня не было впечатления, что наш небольшой ложный маневр поколебал доверие к Шарлотте. Хотя мистер Марли, который забирал меня из дому, выглядел несколько колеблющимся. Он не мог смотреть мне в глаза, даже если пытался сделать вид, что ничего не случилось.

– Наверное, ему стыдно, – предположил Ксемериус. – Как бы мне хотелось увидеть его глупое лицо, когда открыли сундук. Надеюсь, он от испуга уронил монтировку себе на ногу.

Да, для мистера Марли это определенно стало позорным моментом, когда он вытащил книги из сундука. И для Шарлотты, разумеется, тоже. Хотя так быстро она не сдастся. Но все‑таки мистер Марли предпринял попытку завязать непринужденный разговор, наверное, чтобы скрыть собственное чувство вины, когда открыл большой черный зонт, провожая меня от лимузина до двери штаб‑квартиры:

– Сегодня довольно прохладно, не правда ли? – произнес он бодро.

Это было слишком нелепо для меня. Я ответила так же бодро:

– Да. Когда я получу назад свой сундук?

На это у него не было ответа, кроме как снова стать пунцовым.

– Могу я хотя бы получить обратно мои книги или на них собираются искать отпечатки пальцев? – Сегодня мне его не было жаль.

– Мы… к сожалению… возможно… ошибочно… – заикался он.

Мы с Ксемериусом в один голос спросили:

– Хэ?

Мистеру Марли явно полегчало, когда мы столкнулись на входе с мистером Уитменом, который снова выглядел как кинозвезда на красной дорожке. Очевидно, он тоже только что прибыл, так как снимал неповторимо элегантным движением пальто и стряхивал капли дождя с волос. При этом широко улыбался, сверкая белоснежными зубами. Не хватало только вспышек фотоаппаратов. Если бы я была Синтией, я бы наверняка обомлела от его вида, но я была совершенно невосприимчива к его внешности и его (по отношению ко мне лишь спорадическому) шарму. Кроме того, Ксемериус кривлялся у него за спиной и ставил ему «рожки».

– Гвендолин, я слышал, тебе уже лучше? – спросил мистер Уитмен.

Где это он слышал?

– Немного. – Чтобы отвлечь от моей несуществующей болезни и поскольку я была уже заведена, я быстро заговорила: – Я как раз спрашивала мистера Марли по поводу моего сундука. Может быть, вы можете мне сказать, когда я получу его назад и почему вообще его забрали?

– Правильно! Нападение – лучшая оборона, – подбадривал меня Ксемериус. – Я вижу, ты тут и без меня справишься. Я быстренько смотаюсь домой почита… э‑э‑э… проследить за порядком. Пока‑пока!

– Я… мы… неверная информация… – опять начал заикаться мистер Марли.

Мистер Уитмен раздраженно прищелкнул языком. Рядом с ним мистер Марли выглядел вдвойне неуклюжим.

– Марли, вы можете идти на перерыв.

– Слушаюсь, сэр. Перерыв, сэр. – Еще чуть‑чуть и мистер Марли щелкнул бы каблуками.

– У твоей кузины возникло подозрение, что у тебя находится предмет, который тебе не принадлежит, – сказал мистер Уитмен, когда мистер Марли исчез, и окинул меня пронизывающим взглядом.

Из‑за темно‑карих глаз Лесли прозвала его Бельчонком, но сейчас при всем желании в нем нельзя было найти ничего милого и забавного, как и капли тепла, которое, как считается, всегда излучают карие глаза. Под его взглядом мой дух противоречия тут же съежился и забился в самый дальний угол моего сознания. Внезапно я пожалела, что мистер Марли ушел. С ним скандалить было несравненно приятнее, чем с мистером Уитменом. Врать ему оказалось очень сложно, скорее всего, дело было в его учительском опыте. Но я все же попробовала.

– Шарлотта чувствует себя, по‑видимому, исключенной из общества, – пробормотала я с опущенными глазами. – Ей сейчас непросто, и поэтому она придумывает вещи, которые опять… э‑э‑э… гарантируют внимание к ее особе.

– Да, другие тоже так считают, – сказал мистер Уитмен задумчиво. – Но я считаю Шарлотту устоявшейся личностью, у которой нет необходимости делать нечто подобное. – Он склонился ко мне, оказавшись так близко, что я почувствовала запах его одеколона. – Если ее подозрение подтвердится… Я не уверен, что ты действительно осознаешь важность своих поступков.

Хм, тогда нас уже двое. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Могу я хотя бы узнать, о каком предмете идет речь? – спросила я робко.

Мистер Уитмен поднял бровь, а потом неожиданно улыбнулся.

– Вполне возможно, что я тебя недооцениваю, Гвендолин. Но это еще недостаточная причина, чтобы ты себя переоценивала!

Пару секунд мы не отводили взгляд друг от друга, и с каждым мгновением я чувствовала, как меня покидают силы. К чему это должно привести? Может, просто отдать хронограф Хранителям и пусть будет что будет? Где‑то на задворках сознания я услышала, как Лесли говорит: «Возьми себя в руки, будь любезна!», но зачем? Я до сих пор брела ощупью в потемках и ни на шаг не продвигалась вперед. Мистер Уитмен был прав: в конечном итоге я полностью переоценила собственные силы и всё только усложнилось. Я даже не знала, зачем я взяла на себя всю нервотрепку? Разве плохо было бы стряхнуть с себя ответственность и передать ее другим?

– Да? – спросил мистер Уитмен мягко, и сейчас в его глазах действительно появился теплый блеск. – Ты хочешь мне что‑то сказать, Гвендолин?

Кто знает – может быть, я так и сделала бы, но в это мгновение к нам подошел мистер Джордж. Со словами «Гвендолин, где ты ходишь?» он положил конец приступу моей слабости. Мистер Уитмен снова раздраженно прищелкнул языком, но не продолжил тему в присутствии мистера Джорджа.

И вот я сидела совершенно одна в 1953 году на зеленом диване и пыталась вернуть самообладание. И немного уверенности.

– Знания – сила, – попыталась я мотивировать себя со сжатыми зубами и снова открыла книгу.

Лукас выписал из Хроник прежде всего отчеты из годов 1782 и 1912, потому что это, дорогая внучка, имеющие особое значение для тебя годы. В сентябре 1782 года был разбит Флорентийский Альянс и разоблачен предатель во Внутреннем круге Хранителей. И хотя в Хрониках явно ничего не указано, но мы можем исходить из того, что ты и Гидеон имеете к этому непосредственное отношение.

Я подняла голову. Было ли это тем намеком на бал, который я искала? Если да, то я сейчас знала столько же, сколько и раньше. Спасибо, дедушка, вздохнула я. Это приблизительно так же полезно, как «Бойся бутербродов с вяленым мясом». Я перелистнула страницу.

– Только не пугайся, – произнес голос у меня за спиной.

Это предложение определенно нужно отнести к числу знаменитых последних слов, которые можно услышать перед смертью. (Сразу после «Он не заряжен» и «Он просто хочет поиграться».) Конечно, я ужасно испугалась.

– Это всего лишь я. – Гидеон стоял за диваном и улыбался мне сверху вниз.

Его вид тут же привел меня в особое состояние, и гамма различных чувств затопила меня изнутри, не задаваясь определенным направлением.

– Мистер Уитмен подумал, что тебе не помешает общество, – сказал Гидеон легко. – А я вспомнил, что здесь срочно нужно поменять лампочку. – Он подбросил в руке лампочку, как жонглер мячик, поймал ее и грациозным движением опустился рядом со мной на диван. – У тебя здесь уютно. Кашемировый плед! И виноград. Похоже, миссис Дженкинс весьма к тебе расположена.

Всматриваясь в его бледное красивое лицо и пытаясь взять под контроль свои хаотические чувства, я все же сообразила захлопнуть «Анну Каренину». Гидеон внимательно наблюдал за мной, его взгляд скользил от лба к глазам и вниз, ко рту. Я хотела отвернуться и отодвинуться от него, но одновременно не могла наглядеться, так что продолжала пристально смотреть, как кролик на удава.

– Может, скажешь «привет»? – сказал он и снова заглянул мне прямо в глаза. – Даже если ты на меня сердишься.

То, что он при этом, забавляясь, поднял уголки губ, вывело меня из оцепенения.

– Спасибо, что напомнил. – Я убрала волосы со лба, уселась прямо и снова открыла книгу, на этот раз в самом начале. Я буду просто игнорировать его, нечего ему думать, что между нами все в порядке.

Но Гидеон не позволил так легко отделаться от себя. Он посмотрел на потолок.

– Чтобы поменять лампочку, я должен ненадолго выключить свет. Временно будет совсем темно.

Я ничего не произнесла.

– У тебя есть фонарик?

Я не ответила.

– С другой стороны, похоже, проблем с лампой нет. Может, оставим все как есть?

Я чувствовала его взгляды, как будто он касался меня, но упорно смотрела в книгу.

– Хмм… Можно мне взять пару виноградин?

Теперь я потеряла терпения.

– Да, бери. Но оставь меня в покое! – резко сказала я. – И закрой рот, окей? У меня нет ни малейшего желания вести с тобой светский разговор.

За то время, что ему понадобилось, чтобы съесть виноград, он не произнес ни слова. Я перевернула страницу, хотя не прочитала ни одного слова.

– Я слышал, у тебя сегодня утром были визитеры. – Он начал жонглировать двумя виноградинами. – Шарлотта что‑то говорила о таинственном сундуке.

Ага. Оттуда значит дует ветер. Я опустила книгу на колени.

– Какую часть от «закрой рот» ты не понял?

Гидеон широко ухмыльнулся.

– Эй, это нельзя назвать светской беседой. Я бы хотел узнать, как Шарлотте могла в голову прийти идея, что тебе кое‑что подкинули Люси и Пол.

Он появился, чтобы выведать у меня что‑нибудь. Скорее всего, по заданию Фалька и остальных. «Будь к ней внимательным, и она наверняка тебе расскажет, где и что она прячет». Считать женщин глупышками было, в конце концов, хобби всего рода де Вилльеров.

Я уселась скрестив ноги на диване. В гневе мне было легче смотреть ему в глаза, чтобы при этом нижняя губа не дрожала.

– Спроси у Шарлотты, как ей могло прийти такое в голову, – сказала я холодно.

– Спрашивал. – Гидеон тоже уселся скрестив ноги, так что мы сидели на диване друг напротив друга, как два индейца в типи.[18]Было ли это противоположностью трубке мира? – Она считает, что ты каким‑то образом заполучила хронограф, а твои брат и сестра, бабушка Мэдди и даже дворецкий тебя покрывают.

Я покачала головой.

– Никогда не думала, что произнесу эти слова, но у Шарлотты слишком богатая фантазия. Достаточно пронести через дом сундук, как она тут же начинает бредить.

– А что было в сундуке? – спросил он, не слишком заинтересованно.

Господи, как наивно!

– Ничего! Мы используем его как карточный столик при игре в покер. – Мне самой так понравилась идея, что я с трудом подавила ухмылку.

– Аризонский холдем? – поинтересовался Гидеон, став чуть внимательнее.

Ха‑ха!

– Техасский холдем, – сказала я. Как будто меня можно поймать на такую дешевую уловку! Папа Лесли научил нас играть в покер, когда нам было по двенадцать лет. Он считал, что девочки обязательно должны уметь играть в покер, – почему, он нам никогда не объяснял. Во всяком случае, благодаря ему мы знали все приемы и были мастерами блефа. Лесли, правда, все еще чесала нос, когда у нее была хорошая карта, но об этом знала только я. – Иногда Омахский, но реже. Понимаешь, – я доверительно наклонилась к нему, – азартные игры запрещены у нас в доме: моя бабушка установила строгие правила. Мы, собственно, исключительно из протеста и упрямства начали играть – бабушка Мэдди, мистер Бернхард, Ник и я. Но потом игра стала доставлять нам удовольствие.

Гидеон задрал одну бровь. Он был под сильным впечатлением. Я его понимала.

– Может быть, леди Ариста права, и игра в карты – начало всех пороков, – продолжала я. Я по‑настоящему вошла в роль. – Сначала мы играли только на лимонные карамельки, но сейчас ставки возросли. Мой брат на прошлой неделе проиграл все свои карманные деньги. Если бы леди Ариста знала! – Я наклонилась еще больше и пристально посмотрела Гидеону в глаза. – Но, пожалуйста, не говори Шарлотте, она тут же наябедничает. Пусть лучше выдумывает истории об украденном хронографе!

Весьма довольная собой, я выпрямилась. Гидеон выглядел все еще пораженным. Некоторое время он молча разглядывал меня, потом внезапно протянул руку и погладил меня по голове. Куда только девалось всё мое самообладание!

– Прекрати! – Он действительно не чурался никаких уловок! Мерзавец. – Что ты тут вообще делаешь? Мне не нужно никакое общество! – К сожалению, слова прозвучали менее ядовито, чем мне хотелось, скорее жалобно. – Разве ты не должен выполнять какую‑то тайную миссию и брать кровь у людей?

– Ты имеешь в виду Операцию «Шаровары» вчера вечером? – Он перестал гладить меня, но взял прядь волос и пальцами перебирал ее. – Она выполнена. Кровь Илэйн Бэргли уже в хронографе. – Две секунды он смотрел мимо меня в пустоту и выглядел при этом очень грустно. Потом взял себя в руки. – Не хватает лишь крови неуступчивой леди Тилни, Люси и Пола. Но поскольку мы теперь знаем, в каком времени обосновались Люси и Пол и под каким именем они жили, это стало формальностью. О леди Тилни я позабочусь завтра утром.

– Я думала, что у тебя появились сомнения в правильности того, что ты делаешь, – сказал я и освободила волосы от его руки. – Что, если Люси и Пол правы и Круг крови нельзя замыкать? Ты же сам утверждал, что такое возможно.

– Правильно. Но я не собирался рассказывать это Хранителям. Ты – единственная, с кем я поделился.

О, какой тонкий психологический ход. Ты единственная, кому я доверяю. Но я тоже умею делать хитрые ходы. (Я тут же вспомнила рассказ о покере!)

– Люси и Пол сказали, что графу нельзя верить. Что он замыслил что‑то злое. Ты сейчас тоже в это веришь?

Гидеон покачал головой. Его лицо внезапно напряглось и стало серьезным.

– Нет. Я не думаю, что он злой человек. Я только думаю… – Он поколебался. – Я думаю, что он благополучие одного человека ставит ниже благополучия общества.

– Даже собственное?

Он не ответил, а снова протянул руку. На этот раз он накрутил прядь волос на палец. В конце концов он произнес:

– Предположим, ты можешь создать что‑то сенсационное, ну например… я не знаю… лекарство против рака и СПИДа и всех остальных болезней во всем мире. Но для этого один человек должен умереть. Что ты будешь делать?

Кто‑то должен умереть? Это и было причиной, почему Люси и Пол украли хронограф? Они считали, что цена за это слишком высока, услышала я голос мамы. Цена – жизнь одного человека? У меня перед глазами тут же возникли соответствующие сцены из кинофильмов, с перевернутыми крестами, человеческими жертвами на алтаре и мужчинами в капюшонах, бормочущими вавилонские заклинания. Что было не слишком похоже на Хранителей – может быть, за незначительными исключениями.

Гидеон ожидающе смотрел на меня.

– Пожертвовать жизнью одного ради спасения многих? – пробормотала я. – Нет, я не думаю, что это слишком высокая цена, с прагматической точки зрения. А ты?

Гидеон долго ничего не говорил, он только скользил взглядом по моему лицу и играл с моим локоном.

– А я думаю, – сказал он в конце концов. – Не всегда цель оправдывает средства.

– Означает ли это, что ты сейчас не будешь делать то, что граф от тебя требует? – вырвалось у меня – признаюсь, не слишком изящно. – Например, играть моими чувствами? Или моими локонами?

Гидеон убрал руку от меня и удивленно посмотрел на нее, будто она ему не принадлежала.

– Я не… Граф мне вовсе не приказывал играть твоими чувствами.

– О, не приказывал?! – В одно мгновение я снова разозлилась. – Мне он, во всяком случае, сказал что‑то такое. Что он глубоко впечатлен, как хорошо ты справился со своим заданием, хотя у тебя было так мало времени, чтобы манипулировать моими чувствами, и ты – как глупо! – так много сил потратил не на ту жертву – в смысле Шарлотту.

Гидеон вздохнул и потер тыльной стороной ладони лоб.

– У нас с графом действительно состоялось пару разговоров о… э‑э‑э… мужских разговоров. Он считает – и учти, он жил более двухсот лет тому назад, это можно извинить, – что действия женщин определяются эмоциями, тогда как мужчины руководствуются разумом, и что поэтому для меня было бы лучше, если моя партнерша по прыжкам во времени была бы влюблена в меня, чтобы в сложных случаях я мог бы контролировать ее поведение. Я думал…

– Ты… – перебила я его гневно. – Ты думал: ну тогда я позабочусь о том, чтобы все получилось!

Гидеон встал и стал быстро ходить по комнате. По какой‑то причине он выглядел крайне взволнованным.

– Гвендолин, я же тебя ни к чему не принуждал, правда? Наоборот, я часто плохо обращался с тобой.

Я, онемев, смотрела на него.

– И я теперь должна тебя за это благодарить?

– Конечно нет, – сказал он. – Или да, должна.

– Ну так что теперь?

Он сверкнул на меня глазами.

– Почему девушкам нравятся парни, которые плохо с ними обращаются? Воспитанные, очевидно, и в половину не так интересны. Иногда мне с трудом удается сохранять уважение к девушкам. – Он все еще носился по комнате, как тигр в клетке, делая длинные, раздраженные шаги. – К тому же у лопоухих или прыщавых не такой большой выбор.

– Какой ты циничный и поверхностный! – Я не могла прийти в себя из‑за поворота, который принял этот разговор.

Гидеон пожал плечами.

– Спрашивается, кто здесь поверхностный. Или ты позволила бы мистеру Марли себя поцеловать?

На какой‑то миг я действительно была выбита из колеи. Небольшое, совсем крохотное зерно правды, возможно, и было в его словах. Но потом я покачала головой.

– Ты забыл кое‑что решающее в своей потрясающей аргументации. Несмотря на твою внешность совершенно без прыщей – мои поздравления, кстати, по поводу твоей самоуверенности – я никогда не позволила бы тебе себя поцеловать, если бы ты не солгал мне и не притворился, что испытываешь ко мне какие‑то чувства. – Тут же слезы подступили к глазам. Но я продолжила дрожащим голосом: – Я бы никогда… не влюбилась в тебя.

А если бы влюбилась, никогда бы тебе этого не показала. Гидеон отвернулся от меня. Какой‑то момент он стоял, полностью замерев, а потом внезапно ударил со всей силы ногой в стену.

– Черт возьми, Гвендолин, – сказал он сквозь сжатые зубы. – А ты всегда была правдива со мной? Разве ты не врала, где только можно?

Пока я искала ответ – он был действительно мастером повернуть оружие противника против него самого – я почувствовала знакомое головокружение, но на этот раз мне было плохо как никогда. Испуганно я прижала «Анну Каренину» к груди. На корзинку времени уже не хватило.

– Ты хоть и позволяла мне целовать себя, но никогда мне не доверяла, – еще услышала я слова Гидеона.

Что он сказал дальше, я не знала, потому что в следующий момент приземлилась в настоящем и должна была собрать все силы, чтобы меня не стошнило под ноги мистеру Марли. Когда я наконец утихомирила свой желудок, Гидеон тоже уже был здесь. Он стоял, прислонившись к стене. В его лице не осталось и следа злости, он грустно улыбался.

– Мне бы очень хотелось принять участие в вашей игре в покер, – сказал он. – Я хорошо умею блефовать.

И он вышел из комнаты, не обернувшись.

~~~

Из инквизиционных протоколов доминиканского патера Жан‑Петро Бариби

Библиотека университета в Падуе

(расшифровал, перевел и обработал доктор М. Джордано)

25 июня 1542 года

Я все еще провожу расследование в монастыре С. по случаю юной Элизабетты, которая, по словам ее отца, беременна ребенком от дьявола. В докладе на имя Главы Конгрегации я не скрыл своего предположения, что М. слишком – благосклонно говоря – склонен к Божественному просветлению и считает себя призванным нашим Господом уничтожить зло этого мира. Очевидно, что он предпочтет обвинить собственную дочь в ведьмовстве, чем принять, что она не соответствует его представлениям о целомудрии. Я уже упоминал ранее его хорошие отношения с Р. М., у него существенное влияние в этом регионе, в связи с чем мы еще не можем считать дело закрытым. Опросы свидетелей были чистой воды издевательством. Две юные соученицы Элизабетты подтвердили высказывания виконта о появлении демона в саду монастыря. Маленькая София, которая так и не сумела правдоподобно объяснить, почему она совершенно случайно в полночь сидела в кустах в саду, описывала великана с рогами, горящими глазами и копытами, который как ни странно исполнил номер на скрипке, прежде чем заняться развратом. Другая очевидица, близкая подруга Элизабетты, произвела впечатление гораздо более разумной. Она рассказала о хорошо одетом и высоком молодом человеке, который заманил Элизабетту в свои сети прекрасными словами. Он якобы появлялся ниоткуда и таял в воздухе без следа, что она, однако, сама не наблюдала. Сама Элизабетта доверила мне, что молодой человек, так умело преодолевший стены монастыря, не имеет ни рогов, ни копыт, а происходит из уважаемого рода, и что она даже знает его имя. Я уже радовался, что дело движется к разъяснению, как она добавила, что она, к сожалению, не может связаться с ним, так как он прилетает к ней по воздуху из будущего, точнее из года 1723 от Рождества Христова.

Представьте только мое отчаяние по поводу душевного состояния окружающих меня людей – я очень надеюсь, что Глава Конгрегации меня как можно скорее отзовет во Флоренцию, где меня ожидают настоящие дела.

Глава восьмая

Сверкающие райские птицы, цветы и растения в голубых и серебряных тонах свивались в орнаменте на парчовом корсаже, рукава и юбка были из тяжелого темно‑синего шелка, который при каждом шаге шуршал и шумел, как море в шторм. Я понимала, что в таком платье любая выглядела бы принцессой, но все‑таки я была потрясена собственным отражением в зеркале.

– Это… непостижимо красиво! – прошептала я, благоговея.

Ксемериус засопел. Он сидел на остатках парчи возле швейной машинки и ковырялся в носу.

– Девчонки! – сказал он. – Сначала они упираются руками и ногами, чтобы не идти на бал, но стоит натянуть на них красивую тряпку, они уже готовы напрудить в штаны от волнения.

Я игнорировала его и повернулась к создательнице этого мастерского произведения.

– Но другое платье тоже было прекрасно, мадам Россини!

– Да, я знаю. – Она улыбалась. – Мы используем его в другой раз.

– Мадам Россини, вы – настоящий человек искусства! – произнесла я от всей души.

– N'est‑ce pas? [19] – Она подмигнула мне. – И как человек искусства я всегда могу передумать. Прошлое платье показалось мне слишком бледным к белому парику. Такой коже, как у тебя, необходим выразительный – comment on dit? [20] – контраст.

– О да! Парик! – Я вздохнула. – Он всё испортит. Можно сначала сделать фото?

– Bien sûr. [21] – Мадам Россини пересадила меня на стульчик перед туалетным столиком и взяла у меня из рук мобильник.

Ксемериус расправил крылья, перелетел ко мне и не слишком удачно приземлился прямо перед фарфоровой головой, на которую был натянут парик.

– Ты в курсе, что обычно водится в таких штуках, да? – Он запрокинул голову и посмотрел снизу вверх на башню из белых волос. – Блохи, совершенно определенно. Возможно, моль. А может быть, что‑то и похуже. – Он театрально задрал лапы. – Одно слово: ТАРАНТУЛ!

Я воздержалась от комментария, что urban legends [22]стары как мир, и демонстративно зевнула. Ксемериус уперся лапами в бока.

– Но это правда, – сказал он. – Только ты должна бояться не пауков, а некоего графа, если вдруг ты в своем упоении одежкой об этом забыла.

К сожалению, тут он был прав. Но сегодня, выздоровевшей и тут же объявленной Хранителями годной идти на бал, мне хотелось лишь одного – позитивного мышления. И где, если не в ателье мадам Россини, нужно было этим заниматься?

Я бросила на Ксемериуса строгий взгляд и посмотрела на переполненные платьями стойки. Одно платье было прекраснее другого.

– А нет ли у вас случайно чего‑нибудь в зеленом тоне? – спросила я тоскливо.

Я помнила про вечеринку у Синтии и про костюмы марсиан, которые Лесли для нас придумала. «Нам нужны будут только пару зеленых мешков для мусора, немного толстой проволоки, пустые консервные банки и несколько шаров из пенопласта», – сказала она. – «Со степлером и термоклеевым пистолетом мы в одно мгновение превратимся в классных винтажных марсиан. Так сказать, живое современное искусство, к тому же не будет нам ни пенни стоить».

– Зеленом? О да, – сказала мадам Россини. – Когда все еще думали, что рыжая худышка (она произносила «удишка») – будет прыгать во времени, я много зеленого использовала, он прекрасно гармонирует («армоньирует») с рыжими волосами и, конечно, с зелеными глазами юного бунтаря.

– Ой‑ёй! – сказал Ксемериус и погрозил ей лапой. – Опасная почва, драгоценная!

В этом он был прав. Юный мерзавец‑бунтарь однозначно не был в списке позитивных вещей, о которых я хотела думать. (Но если Гидеон действительно появится на этой вечеринке с Шарлоттой, я точно не буду там торчать в мусорном мешке! Лесли может что угодно говорить о «крутизне» и современном искусстве.)

Мадам Россини расчесала мои длинные волосы и собрала их сверху резинкой.

– Сегодня вечером он, кстати, будет в зеленом, темный морской зеленый цвет – я потратила часы, выбирая ткань, чтобы ваши цвета подходили друг к другу. В конце я еще проверила, как они смотрятся при свете свечей. Absolument onirique. [23]Вы будете выглядеть как король и королева морей и океанов.

– Абсалюмонг! – каркнул Ксемериус. – И жили они долго и счастливо, и родили много маленький морских принцев и принцессок.

Я вздохнула. Кажется, он хотел остаться дома и последить за Шарлоттой? Но не смог удержаться от того, чтобы проводить меня в Темпл. Что тоже было очень трогательно. Ксемериус‑то знал, как я боюсь бала.

Пока мадам Россини заплетала мои волосы в косу, которую потом завернула в узел и прихватила шпильками, она, концентрируясь, хмурила лоб.

– Зеленый, говоришь? Дай‑ка подумать. Можно взять костюм для верховой езды из конца восемнадцатого века из зеленого («зельеного») бархата, еще – о! у меня отлично получилось! – вечерний ансамбль из 1922 года, шелк цвета вод Нила и подходящими шляпкой («шьльяпкой»), пальто и сумочкой, très chic! [24]Еще есть несколько платьев в стиле Баленсиага,[25]которые Грейс Келли носила в шестидесятых. Но самое лучшее – бальное платье цвета листьев розы, тебе оно будет очень к лицу.

Она осторожно подняла строение из волос. Белоснежный и украшенный голубыми бантиками и парчовыми цветочками парик напоминал мне многоэтажный свадебный торт. От него даже пахло ванилью и апельсинами. Мадам Россини умело надела свадебный торт на птичье гнездо у меня на голове, и когда я в следующий раз посмотрела в зеркало, я едва узнала себя.

– Сейчас я выгляжу как смесь Марии‑Антуанетты и моей бабушки, – сказала я.

И из‑за черных бровей – еще немного как разбойник Хотценплотц,[26]переодевшийся в женское платье.

– Глупости, – возразила мадам Россини, закрепляя парик громадными шпильками. Они выглядели, как маленькие кинжалы с рукояткой из стеклянных камушков, которые сверкали на парике, как голубые звезды. – Важны контрасты, лебьёдушка. Контрасты – это самое главное. – Она указала на раскрытый ящик с косметикой, стоявший на туалетном столике. – Небольшой макияж – smokey eyes [27]при свете свечей и в восемнадцатом веке en vogue. [28]Чуточку пудры – parfaitement! [29]Ты опять будешь красивее всех!

Что она, конечно, не могла знать, так как сама не была на вечеринке в прошлый раз. Я улыбнулась ей.

– Вы так добры ко мне! Вы – самая лучшая! А за свои платья вы должны получить Оскара!

– Я знаю, – сказала мадам Россини скромно. – Помни, что садиться и выходить ты должна головой вперед, дорогуша.

Мадам Россини проводила меня до лимузина и помогла забраться в него. Я себе казалась Мардж Симпсон, только башня у меня на голове была белая, а не синяя, и крыша лимузина, к счастью, была достаточно высока.

– Трудно представить, как такая тоненькая фигурка может занимать так много места, – сказал мистер Джордж, улыбаясь, когда я наконец расправила все юбки на заднем сиденье.

– Точно! В этом платье можно затребовать собственный почтовый индекс.

Мадам Россини на прощанье послала мне воздушный поцелуй. Ах, она была необыкновенная! В ее присутствии я всегда забывала, как ужасна на самом деле моя жизнь в настоящее время.

Автомобиль двинулся с места, и в этот момент распахнулась дверь в штаб‑квартиру Хранителей и из нее выбежал Джордано. Его подбритые брови занимали вертикальное положение, а под искусственным загаром он наверняка был мертвенно‑бледным. Его рот с надутыми губами открывался и закрывался, что придавало ему вид вымирающей глубинной рыбы. К счастью, я не могла расслышать, что он сказал мадам Россини, но можно было легко догадаться. Глупая девчонка! Ни малейшего понятия об истории и менуэте. Опозорится из‑за своего безрассудства. Позор для человечества.

Мадам Россини сладко улыбнулась и что‑то ему сказала, отчего его рыбий рот тут же захлопнулся. К сожалению, они оба скрылись из вида, когда водитель свернул в переулок, ведущий к Стрэнду. Ухмыляясь, я откинулась назад, но во время поездки хорошее настроение быстро улетучилось и сменилось волнением и страхом. Я боялась всего: неопределенности, большого количества гостей, взглядов, вопросов, танцев, а больше всего, конечно, новой встречи с графом. Страхи преследовали меня и во сне, хотя надо было радоваться тому, что я вообще могла говорить о ночи, в которую мне удалось поспать. Незадолго до пробуждения мне приснилось что‑то особо странное: я споткнулась о собственный подол, свалилась вниз по огромной лестнице, причем прямо под ноги графу Сен‑Жермену, который, не прикасаясь, помог мне встать, взяв меня за горло. При этом он шипел почему‑то голосом Шарлотты: «Ты – позор для всей семьи!» А возле него стоял мистер Марли, держа в поднятой руке рюкзак Лесли, и говорил укоризненно: «На твоей Ойстер‑кард[30]всего один фунт двадцать пенсов».

Дата добавления: 2015-07-13